И все в природе мило [3]
I
За четыре дня до того, как французы подписали перемирие с Германией, армии Дуче вышли на Французскую Ривьеру и по всей границе, идущей на север. Возможно, это было все, что Гитлер разрешил ему взять. Возможно, фюрер выражал свое презрение к своему брату по оружию и так оценивал его услуги. Или может быть, Муссолини боялся французских армий, которые все еще не были разоружены в этом регионе? Точнее, боялся ли он рассказать миру, как обычный итальянец хотел воевать с обычным французом таким же, как и он сам?
Во всяком случае, Дуче продвинулся несколько километров только до края Монако. Он держал эту широкую полосу французских гор, известную как Приморские Альпы, и мог развлекать себя тем, чтобы строить там укрепления или, возможно, приезжать, чтобы стрелять глухарей. Только он стал слишком толстым для любого вида спорта. У Ланни были яркие воспоминания об этом районе, а также о рябчиках, похожих на индеек, которые жили в лесах. Он проезжал здесь в детстве, когда его мать посетила Марселя Дэтаза в армии в начале Первой мировой войны.
Канны и Мыс были в безопасности, по крайней мере, пока. Они не собирались быть итальянскими, и они не собирались быть немецкими, и все были довольны. Бьюти Бэдд была одной из тех немногих, кто не беспокоился, поскольку она сказала, что итальянцы были очень хорошими танцорами, а немцы говорили на французском и английском языках, и всегда у них были общие друзья в Берлине и Мюнхене. Действительно, разве имеет значение, если люди ведут себя правильно? Мистер Дингл, ее муж, сказал, что Бог повсюду. Мистер Армитадж, муж баронессы де ля Туретт, сказал, что поезда скоро снова начнут ходить по расписанию, и цены станут нормальными, когда уволенные солдаты вернутся на работу.
В истории Ривьера никогда не было таких толп. Люди приезжали на поездах, автобусах, автомобилях, велосипедах, на лошадях и ослах. Десятки тысяч шли пешком из Северной Франции, думая, как можно дальше убраться от бомб и снарядов. Они пришли, и Средиземноморье остановило их. Они спали на земле, на пляжах, в парках. Когда шел дождь, они заползали под любое укрытие, которое было рядом. Трудно было владеть красивым поместьем, таким как Бьенвеню, и продолжать отказывать тем, кого ты назвал «приятными» людьми, тем, с кем обедал, танцевал и играл в бридж и баккара.
Бьюти Бэдд, у которого было доброе сердце, не могла этого делать. И в результате Бьенвеню стало само по себе деревней. Гости приходили и оставались. Куда они могли пойти? И Лоджия, и Коттедж были переполнены. Отпрыск одной из «двухсот семей» жил со своей новобрачной в студии, которую Бьюти построила много лет назад для Курта Мейснера и его фортепиано. Инструмент был испорчен морским воздухом и теперь использовался для стола и вместилища разнообразных предметов. Пожилой бельгийский дипломат и его жена жили в лагере в задней части студии Ланни, в кладовке, в которой раньше находились картины Дэтаза. Сами картины, слава богу, были в безопасности в банковском хранилище в Балтиморе и застрахованы на полмиллиона долларов.
Все эти люди должны были питаться. И бедная Бьюти решила, что им нечем, и приглашала их питаться в свою собственную резиденцию, названной Виллой. К счастью, у неё никогда не было недостатка еды, пока она была владелицей этого поместья почти сорок лет. Лиз, крестьянка, которая была ее поваром большую часть этих лет, имела много внучатых племянников и племянниц, на которых можно было положиться. И все они знали, где получить самые высокие цены за лучшие из своих продуктов. А что еще делать с деньгами в эти дни? У Бьюти были лучшие деньги в мире. Американские доллары, которые приходили к ней все время, потому что время от времени Ланни продавал еще одну картину Дэтаза и упоминал небрежно в письме, что он отложил одну треть от ее суммы на счета в нью-йоркском банке. У светских людей было высказывание: это хорошая работа, если бы вы могли её получить. Всё, что ей нужно было сделать — это найти гениального художника и выйти за него замуж, а также позаботиться о нем, пока немцы не убьют его.
II
Она боялась, что весь этот шум в доме потревожит Ланни, который всегда считал его своим. Но он сказал ей, что не мог остаться в любом случае. Ему нужно было ехать в Лондон, а затем в Нью-Йорк. Война не влияла на его путешествия. Это было трудно объяснить, потому что война влияла на всех остальных. Он должен был сказать ей, что он получает важную информацию для своего отца, который играет величайшую игру своей жизни. Нельзя делать самолеты без материалов, а если закупить большие количества, а война внезапно закончится, то можно разориться. Мать воскликнула: «Скажи мне, ради бога! Сколько времени это продлится?»
Он должен был сказать: «Из всего, в чём я могу разобраться, долгое время».
— Ланни, я говорю, что не могу пережить другую войну!
— Я знаю, дорогая, но ты выбрала плохое время для своего рождения и плохое время для своего сына.
— Ты не пойдешь на войну, Ланни!
«Нет, у меня нет к этому никакого влечения, они будут сражаться до тупика, и никто не выиграет». — Такова была его роль. Так он говорил своим богатым и важным друзьям, включая свою мать. Он был экспертом в области искусства и торговцем смертью, но никогда ни политиком, ни подручным такового.
«Сейчас опасно путешествовать!» — воскликнула она. Она всегда умоляла его оставаться дома и играть. Конечно же, он заслужил такое право. Ее мечта была найти ему жену. И чтобы он поселился в этом месте, самом прекрасном на земле, и предоставил ей много внуков, некоторых из них были бы ее, чтобы воспитывать их и портить. Наверняка у них будут деньги на всех! Где бы он ни появлялся, на семейном обеде, или на чае или ужине, там была какая-нибудь прекрасная девица, чья семья имела социальное значение где-то в мире. Бьюти намекала на это, а Ланни старался быть любезным при посещении, но потом он говорил: — «Ты зря тратишь свое время, дорогая старушка! Мне нужно встречаться с людьми, которые могут рассказать мне то, что спросит Робби, когда я его увижу».
На фешенебельных холмах над Каннами было поместье почти крестной матери Ланни, Эмили Чэттерсворт. Ее здоровье ухудшилось. Поэтому у нее было оправдание, что она не переполнила свое место беженцами, как сделала Бьюти. Но она принимала несколько тщательно отобранных друзей. И это были лица, которые, если их загнать в угол, могли бы рассказать о секретных добавлениях в договорах о перемирии с Германией или с Италией. Если ее добрый и любимый Ланни попросит одолжение, то она пригласит какого-нибудь дипломата в отпуске или какого-нибудь члена королевского дома, который рассказал бы ему, что Испания собирается делать в Танжере, или как фашистская интрига преуспела в Ираке. Или, может быть, какой-нибудь крупный промышленник знал результаты переговоров с Гитлером по послевоенному распределению железной руды Лотарингии. Именно от таких вопросов действительно зависели мирные условия. И сын президента Бэдд-Эрлинг Эйркрафт говорил тактично и осторожно: «Мой отец глубоко заинтересован в международных делах. Как вы знаете, но кроме этого я близкий друг фюрера и Рейхсмаршала Геринга, и может случиться так, что в следующий раз, когда я их увижу, то я могу рассказать о вашей точке зрения». И важная персона знала о широких связях этого искусствоведа. О нем говорили на Побережье Удовольствия, и, несомненно, мудрая Эмили напомнила бы важной персоне по телефону, когда она предложила ему её навестить.
III
Поэт Хебер писал: «И все в природе мило, И только люди злы» [4]. Ланни разглядывал этот пейзаж, такой знакомый, связанный с воспоминаниями всех его дней. Сине-зеленая вода Залива Жуана, меняющаяся на мелководьях с каждым изменением погоды. Яркое голубое небо с вздымающимися белыми облаками. Красные Эстрельские горы на расстоянии, за которыми садится солнце. Серые скалистые островки с неустойчивыми кедрами и соснами. Покрытые цветами поля Мыса. Да, можно с радостью провести несколько жизней на фоне такого пейзажа.
Но люди! Ланни старался быть доброжелательным, но каждый раз, когда он видел их, они казались ему всё хуже. Люди, которые получили деньги всеми правдами и неправдами, и прибыли сюда, чтобы насладиться их возможностями, независимо от того, что это будет стоить для других и для человеческого общества. Транжиры всей Европы, хищные для удовлетворения своих животных инстинктов, вкушающие дорогостоящие продукты и утоляющие жажду редкими винами, спящие на шелковых кушетках, покрывающие свою плоть тонкими тканями и украшающие себя мехом животных, перьями птиц и драгоценными камнями из недр земли. Если бы они были просто животными, то не надо было так расстраиваться, не больше, чем видом птиц, собирающих жуков, или свиней, роющих трюфеля в лесах. Что заставило их отменить то, что это было атрибутами цивилизации, символами культуры, которые они отвергли для своих животных целей. Они называли себя элегантными, умными, солью земли; у них было множество фантастических французских фраз для себя, они были chic, tres snob, creme de la creme. Они были haut monde, grand monde, monde d’elite.
У них были средства, чтобы удовлетворить любую фантазию. У них были вещи, длинная и зеленая деньга, и всего сверху. На каждом из десятков языков, которые можно услышать на этом Лазурном берегу, у них были интимные имена для божества, которому они поклонялись. Тому, чем они жили, основе, на которой строилась их культура. Если ты унаследовал всё это от своего отца и длинной вереницы предков, тем лучше. Но так или иначе, у тебя есть всё это, и тебя не поймали. Так что теперь ты мог бы иметь все, что захочешь. Ты — хозяин собственной судьбы. Тебя окружали люди, которые пытались отнять у тебя всё это, но ты знаешь, как позаботиться о себе и заставить их заработать только то, что у них есть. Они увиваются, они поклоняются, льстят и лижут твои сапоги. Они предлагают свои товары и воспевают их, будь то еда или одежда, музыка или поэзия, или живопись. Мужчины или женщины, молодые или старые, черные или белые, если у них не было денег, то они будут твоими слугами, и сделают то, что ты им скажешь, и научатся улыбаться и нравиться согласно американским правилам.
Для Ланни Бэдда, социолога, с молодых лет было очевидно, что это еще один случай распада цивилизации. Он читал Руины империи Волнея и знал, что это происходит с самого начала истории. В настоящей истории огромные человеческие общества, возникающие и щеголяющие своей славой, уверенные в своём постоянстве и благосклонности своих богов, потом медленно разваливается на куски, как огромное дерево в лесу, на которое нападает гниль, грибок, паразиты и жуки короеды, пока, наконец, оно больше не может выдержать свой собственный вес. Это приговор природы или Бога? Или есть причины этого зла, которые могли быть изучены, и средства, которые могли бы излечить это зло? Ланни казалось, что проблема заключается в социальной системе. В эксплуатации и спекуляциях, которые породили большие состояния, и в получении наследства, которое создавало паразитизм и увековечивало его. Каждая империя прошлого основывалась на частной собственности на землю и других привилегиях. Люди пользовались богатством, которое они не заработали, и властью, для которой у них больше не было квалификации. Роскошь, с одной стороны, и нищета с другой, разведенные классовой борьбой, которая разорвала общество на куски и отдала его врагам.
Вот так, история повторяется. И непонятно, почему мало кто понимал или заботился об этом. Эти беженцы из множества стран, включая милую страну свободы за океаном, постоянно говорили о политике и войне, но если их послушать, то выходило, что они думали только об их собственном комфорте, сохранении системы, которая обеспечивали им легкую жизнь. Что должно было произойти с «рынком»? Под которым они подразумевали акции и облигации, из которых были получены их доходы. Если бы нацисты выиграли, и девять из десяти человек были уверены, что они тоже выиграли. Какое правительство они установят во Франции, и как скоро это произойдет, пока все не вернется к нормальной жизни? Рабочие начнут работать, а дивиденды выплачиваться. Слава богу, больше не будет профсоюзов и забастовок, больше не будет front populaire и красных газет! И сделает ли Гитлер передышку, или он сразу пойдет на Россию? Таковы были разговоры светского общества на Французской Ривьере летом 1940 года.
IV
Существует много школ социологии, а также философии. В них такое же различие во мнениях, как на скачках, и они обсуждались в гостиных Бьенвеню. Здесь был сын Бьюти Бэдд, который считал, что человеческое общество должно быть переделано. И здесь был муж Бьюти Бэдд, который был также уверен, что ничего не может быть сделано для восстановления общества, пока люди, которые его составляют, не станут лучше, или, вернее, до тех пор, пока они не сделают сами себя лучше. У него было необычное имя, Парсифаль Дингл. Он был продавцом недвижимости в Айове и накопил скромную сумму денег. За границу он приехал жить, чтобы мыслить по-своему, что он не мог сделать это в маленьком городке, где все люди знали его и были навязчиво общительны. Бьюти вышла за него замуж, но отказалась взять его имя. Она сохранила свое собственное, которое было действительно профессиональным именем, она была так называемой «профессиональной красавицей». И это не было игрой слов. У Парсифаля, Божьего человека, было розовое лицо херувима и белоснежные волосы с тех пор, как его знал Ланни. Он был приверженцем религиозно-философского течения «Новая мысль», хотя он никак себя не называл. Он интересовался всем, что происходило внутри человеческого разума, или души, или того, как вы решили это назвать. Он обнаружил в там много странных вещей и был уверен, что это был поистине бесконечным по протяженности и содержанию, как и вселенная, где астрономы не могут найти пределов в одной крайности, а также исследователи физики и электроники в другой. Парсифаль считал, что внутри нас есть дух, который нас поддерживает, или, как он предпочитал говорить, постоянно создает нас. Он назвал его Богом, но добавил: «Не бог с бородой».
Такая сила была в каждом человеке, во всём, и действительно это было всё. Мы могли бы использовать её, если бы мы хотели постараться. Мы могли бы узнать об этой творческой умственной силе так же, как мы узнали об электричестве, попробовав эксперименты и увидев, что произошло. Парсифаль был неустанным в экспериментах и, как результат, превратился в своего рода святого, что было совершенно ново на Побережье Удовольствия. Церковные власти, которые считали святость своей частной собственностью, его не одобряли. Парсифаль обнаружил, что, возлагая руки на людей и концентрируя свои мысли на уверенности в их исцелении, он может помочь им исцелиться. Он делал это, благодаря силе любви, как он утверждал. И считал это своим делом, чтобы любить всех, независимо от того, заслуживали они этого или нет, и хотели они этого или нет. Рано или поздно, сказал этот Божий человек, каждый обнаруживает потребность в любви, и его можно распространять примером, точно так же, как зло. Парсифаль никогда не спорил с людьми или не навязывал им свои идеи. Он сохранял свою доброту и спокойствие и ждал, когда люди зададут ему вопросы. Что они рано или поздно это делали.
Во время великой паники 1929 года в Нью-Йорке, пока люди бросались из окон своих кабинетов, потому что они потеряли все, Парсифаль Дингл экспериментировал с спиритуалистами и обнаружил старую польскую женщину, чьи духи сказали ему что-то о его собственной жизни. Она сама не могла этого узнать. Эту женщину привезли в Бьенвеню, и теперь она была одной из семейных пенсионерок. Время от времени у целителя был сеанс, и у него было много тетрадей, наполненных вещами, которые ему сказал дух «контроля». Всякий раз, когда Ланни посещал дом своего детства, он садился со своим отчимом и просматривал эти заметки и обсуждал их. Ланни проводил много собственных экспериментов. И если бы эта пара посчитала нужным, то могла представить себя обществом исследований парапсихологии Жуана. Они могли бы произвести весьма большое впечатление в метафизическом мире.
V
Сейчас в Бьенвеню было трудно найти необходимое уединение. Ланни ждал, пока пожилая пара, живущая в палатке сзади его студии, отправилась на прием, заимствуя одну из машин Бьюти. Потом он провёл польского медиума в студию и усадил ее в кресло, к которому она привыкла. Она откинулась назад, закрыла глаза и минуту или две слегка стонала, а потом затихла. Из ее губ раздался глубокий мужской голос, сообщивший, что он Текумсе, давно умерший вождь индейцев. Он объявил, что там находится сэр Бэзиль Захаров. «Старый джентльмен с пушками вокруг него». Ланни глубоко вздохнул, потому что оружейный король, который был партнером Робби Бэдда, донимал Ланни во время его парапсихологических опытов. Он приходил незваным и долго говорил. Уже прошло несколько лет с тех пор, как от него было получено что-то важное. Он был великим паникёром и пророком всех бед. Сейчас он настаивал, чтобы Ланни заплатил тысячу фунтов, которые сэр Бэзиль задолжал человеку в Монте-Карло. Но когда Ланни спросил, как он должен был получить деньги, Рыцарь и командор растаял и исчез.
Затем был объявлен дедушка Ланни, Сэмюэль Бэдд, бывший президент Оружейных заводов Бэдд в Коннектикуте. Прошло некоторое время с тех пор, как этот суровый старый пуританин надоедал своему незаконному внуку, показав ему свет в классе Библии в воскресной школе, но тот отказался следовать ему. Всякий раз, когда приходил дедушка, он должен был выдерживать какой-нибудь упрек. Теперь он хотел знать, когда Ланни собирается отказаться от образа жизни бездельника, снова жениться и жить в браке. Никчёмный человек отвечал уклончиво, но в глубине души ему было приятно узнать, что старый джентльмен думал так, как и он. Ланни, конечно же, не хотел, чтобы в мире духов прошли слухи о том, что он был секретным агентом Франклина Д. Рузвельта, который изображает сочувствующего фашиста и докладывает об их делах. Старый торговец смертью исчез. Библейский текст, почти всегда соответствующий древнееврейскому Ветхому Завету, полон воинами, их оружия и военных криков. Затем последовало долгое молчание, а затем послышался голос милой старушки со следами южного акцента. Бабушка друга Ланни Лорел Крестон. Старушка упрекала отпрыска Бэддов за то, что она называла плохим влиянием на жизнь Лорел. Очень немногие, казалось, одобряли Ланни в мире духов. А Текумсе, «контроль», был самым сердитым из всех. Однако теперь миссис Марджори Кеннан, бывшая жительница Восточного побережья штата Мэриленд, обнаружила, что ее внучка была в Нью-Йорке, а также что эта внучка была медиумом и могла общаться напрямую. Благородный и воспитанный дух был достаточно справедлив, чтобы признать, что Ланни был ответственным за это открытие, и она поблагодарила его. Ланни спросил, как живёт Лорел, и миссис Кеннан сообщила, что у нее все хорошо, и что она писала все время, но не рассказывала, о чем она писала. Бабушка изо всех сил пыталась выяснить, знает ли об этом Ланни. Но Ланни мог только догадываться и не делал этого вслух. Вместо этого он спросил, как духи могут летать из Жуана в Нью-Йорк и обратно без авиационных билетов. Ответ заключался в том, что в мире духов не было такого понятия, как пространство. Когда он попросил разъяснить это, ему сказали, что он это поймет, когда сам «перейдет». Это был любимое алиби того другого мира.
В этом сеансе не было ничего убедительного. Но Ланни записал всё, как он обещал отчиму. Парсифаль настаивал на том, что многие вещи, которые в то время не казались убедительными, могут оказаться таковыми в свете более поздних событий. Сам Парсифаль никогда не сомневался в реальности духов. Они прекрасно вписывались в его теорию о том, что фундаментально все разумы были едины, а время и пространство были иллюзиями наших чувств. Таким образом, он поощрял духов и ладил с братской любовью с вождем ирокезов, который их пас и был для них превосходным переводчиком. Но Ланни никогда не мог отказаться от представления о том, что эти сообщения могут быть продуктами подсознания его самого и других. Он утверждал: «Я знал, что Лорел была в Нью-Йорке, и я знал, что она пишет, и Лорел знает все о своей бабушке». Тем не менее, было бы интересно рассказать Лорел об этом сеансе и выяснить, появился ли дух ее бабушки в Нью-Йорке!
VI
Эти события были послушно сообщены матери Ланни, но ее реакция не имела никакого отношения к метафизике. Бьюти Бэдд спросила: «Ты переписываешься с Лорел Крестон?»
— Я написал ей записку, чтобы сказать ей, что я сбираюсь в Нью-Йорк.
— Она тебе написала?
— Почта в настоящее время ненадёжна, и может меня что-то ждёт в Лондоне.
Это было очевидное уклонение, и Бьюти Бэдд жила в мире дольше, чем ее сын, и ее не мог обмануть ни один из его трюков. — «У тебя вообще есть письмо от нее?»
— Просто короткая записка, дорогая, о том, что она устроилась и работает. Она поблагодарила меня за наше гостеприимство и сказала, что она написала тебе то же самое.
— Я получил эту записку. Она, по-моему, умная женщина, и твоего сорта. Насколько ты в ней заинтересован?
— Меня она очень интересует как писатель, и как медиум, но я в неё не влюблён, если это то, что ты имела в виду. Он прекрасно знал, что она всегда имела в виду.
— Ланни, я не понимаю тебя. Ты держишь в секрете от своей матери, и в чем причина?
— Упаси боже, дорогая старушка, ты не можешь понять, потому что ты этого не хочешь. Меня интересует моя работа, и я не хочу жениться. Я попробовал это однажды и обнаружил, что это подходит тем, кому это нравится, но это не для меня.
Бьюти сказала все возможные слова, которые всегда говорила по этому поводу, но это не удержало ее снова повторить все это. Ланни поцеловала ее на ее округлую щеку и тихонько погладила ее под широким подбородком, который огорчал ее, когда она смотрела в зеркало. «Зачем мне жена», — спросил он, — «когда у меня есть мать, чтобы рассказать мне все, что мне нужно знать?»
Разумеется, ни одна женщина не собирается клюнуть на такую настолько прозрачную уловку. «Скажи мне», — продолжала Бьюти, — «ты переписываешься с Лизбет Холденхерст?»
— Я написал ей своеобразное письмо с выражением благодарности за гостеприимство, и несколько раз я писал ее отцу. Я должен был это делать, в связи с картинами Дэтаза, я рассказывал ему новости из Европы, которые, я думаю, заинтересуют его.
— Почему бы тебе не написать Лизбет?
— Потому что я не хочу поощрять её воображение. Я её не люблю, и не полюблю, и она должна понять это и найти себе подходящую поклонника в Балтиморе.
— Вы когда-нибудь говорили Лорел, что ее кузина влюблена в тебя?
— Конечно, нет. Во-первых, Лизбет никогда не говорила мне, что она влюблена в меня…
— Ее отец сказал тебе!
— Да, но отцы могут ошибаться, и так или иначе это их секрет. Если они хотят сказать Лорел, это зависит от них.
— Лорел направляется в Балтимор, ты знаешь?
— Она не упомянула об этом. Я сказал ей, когда она была здесь, что я никогда не говорил Лизбет или ее семье, что встретил Лорел в Германии.
— Почему ты этого не сделал?
— Я никогда не был уверен, ладят ли эти две семьи. Лорел своего рода бедная родственница, ты знаешь, и Холденхерсты придают слишком большое значение своему богатству. Идеи Лорел отличаются от их и антагонистичны во многих отношениях.
— Ты думаешь, что они будут с ней ссориться по этому поводу?
— Я точно не знаю. Лизбет Холденхерст — всего лишь ребенок, но она — ребенок, которая всегда делала, что хотела. Было это правильно или неправильно. Я думаю, что она будет расстроена, потому что я не поднял этот вопрос в Балтиморе. Я подумал, что если она услышит, что я встречался с её кузиной в Германии, и здесь, в Жуане, который она считала таким восхитительным местом, у не могут не возникнуть те же мысли, что и у моей собственной матери. Что нельзя проводить парапсихологические эксперименты с женщиной или читать ее рассказы в журналах, и не влюбиться в нее. Она может расстроиться и, возможно, озлобиться.
— Она совсем не такая девочка, Ланни.
— Я узнал, что девушки иногда удивляют вас, и во всяком случае, это не мое дело. У меня была идея, что Лорел была в Германии более или менее тайно. И я не был уверен, что она рассказала об этом родственникам. Ей не нравятся нацисты, и она может написать книгу об этом. И поэтому, встречаясь с ней, я должен был быть осторожен. Моё общее мнение, позволить другим людям управлять своими делами по-своему.
— Какой странный скрытный человек, кем ты становишься, Ланни! Меня беспокоит мысль о том, что ты занят чем-то опасным и скрываешь от меня свои дела.
«Забудь, дорогая!» — он улыбнулся. Он иногда подумывал посвятить эту проницательную мать, по крайней мере частично, в свои секреты. Но что хорошего из этого выйдет? Она не разделяла его идей, и у нее было бы много беспокойства, которое ей было бы трудно скрывать от других. Теперь он сказал: «Я смотрю на мир и люблю его все меньше и меньше, тем больше я знаю о нём. Я держусь в стороне и не делаю ошибку, которую ты делаешь, общаясь с людьми, которые называют себя моими друзьями, в действительности не являясь ими, но тащат из меня все, что могут».
VII
Если бы Ланни мог руководствоваться своими собственными предпочтениями, то он редко покидал бы поместье Бьенвеню. Он продолжил бы эксперименты с мадам Зыжински и читал бы книги из хорошо подобранной библиотеке, которую получил в наследство. Он поручил бы настроить своё фортепиано и разминал бы свои пальцы, снова производя богатую сокровищницу звуков. Он еще раз занялся тем, что он шутливо назвал предметом изучения ребенка. В закрытом дворе виллы был очаровательный экземпляр, которого он хотел изучить, сын Марселины и внук Бьюти, которого они назвали в честь художника Марселя Дэтаза.
Этот сын и внук был наполовину итальянцем, на четверть французом и на четверть американцем. Его мать была в Берлине, танцевала в ночном клубе и, по-видимому, была увлечена своим любовником Юнкером. Но крошечный Марсель об этом ничего не знал и не нуждался в ней. Его разведенный отец, Капитано, был фашистским хвастуном, но ребенок тоже этого не знал, и Ланни мог надеяться, что с мудрым воспитанием и примером он может избежать такой наследственности. Ему было всего два года, восхитительный возраст. Он носился по всему двору, спотыкаясь о щенят и наполняя двор радостными звуками. Ланни вытащил маленький фонограф, поставил запись и научил его танцам. Точно так же, как он сделал это для его матери. Это было всего двадцать один год назад, когда Ланни вернулся из Парижа после мирной конференции, которая взяла на себя обязательство обеспечить миру демократию и вместо этого обеспечила развитие фашизма и нацизма.
В результате Ланни не мог оставаться дома и читать старинных философов и поэтов, играть на пианино и давать уроки танцев. Он должен был пойти в мир предательств и разврата и подружиться с теми, чьи идеи и вкусы он презирал. Он должен был тратить свои деньги, предоставляя им хлебосольство. Он должен был слушать их разговоры и оттачивать искусство, направляя их разговоры туда, куда он хотел. Он должен был быть хитрым, как змей, и осторожным, как тигр на охоте. Каждое услышанное слово нужно изучать, каждый увиденный жест, каждое замеченное выражение лица. И он всегда знал, что его жизнь зависит от его проницательности. Эти люди были убийцами и заказчиками убийц и не только в Германии, Италии и Испании, в завоёванных ими странах, но здесь, во Франции, и еще до начала войны. Если проглядеть предателя и угрозу, то можно принять не только смерть, но и жестокие пытки, предшествовавшие ей.
После этих фешенебельных набегов Ланни всегда возвращался в семейное гнездо, даже тогда он не был свободен. Даже тогда Долг, родная дочь голоса Бога, управлял его жизнью. Вместо того, чтобы читать Эмерсона и Платона, вместо того, чтобы играть Шопена и Листа, ему приходилось запираться в своей студии и сидеть, глядя пустыми глазами, перебирая в своём сознании то, что он слышал, и убедиться, что всё зафиксировано в его памяти. Это должно было быть правильным, или совсем никуда не годным. Но ни разу в течение трех лет, как агент президента, он здесь не составил письменно ни одного отчёта. Никогда не было на его лице или в его багаже или даже в его доме ничего, что гестапо и итальянская ОВРА не могли свободно прочитать и сфотографировать.
VIII
На другой стороне Мыса в пешей доступности жила Софи Тиммонс, когда-то баронесса де ля Туретт, а ныне миссис Родни Армитадж. Она обладала веселым нравом, громким голосом, волосами, крашенными хной, которым она не позволяла стать седыми. И, что самое главное, она обладала огромной кучей денег. Их предоставляла компания Timmons Hardware Company из Цинциннати, чьи рекламные объявления можно увидеть в журналах. Братья и племянники Софи управляли ею, и иногда они приезжали в гости, и когда Ланни был в Цинциннати, они купили у него Дэтаза и другие картины. Они депонировали выплаты дивидендов Софи в их родном банке, и Софи брала их оттуда, сколько хотела, и всегда много. А для чего нужны денег, если от них нельзя получать никакого удовольствия?
Она была подругой Бьюти в Париже до рождения Ланни. И она и Эмили Чэттерсворт держали в секрете тот факт, что Бьюти никогда не была замужем за Робби и поэтому никогда не могла развестись с ним. Они это сделали, потому что об этом их попросил Робби, и им было приятно досадить даже отчасти старому пуританскому отцу в Коннектикуте, который угрожал лишить сына наследства, если он женится на модели художника. Так что Бьюти была многим обязана этим пожилым дамам-друзьям. Не таким старым, настаивала Софи с морщинистым лицом. Ланни не мог вспомнить время, когда ее смех и остро циничный остроумие не были частью его жизни. Прошли годы, прежде чем он понял, что она не самый изысканный человек, но даже в этом случае он находил ее приятной компанией. И полезной, потому что весь мир приходил на ее приёмы, а фашисты, нацисты и испанские фалангисты не обращали особого внимания, чью пищу они ели, и чье вино они пили.
Среди внучатых племянниц Софи был одна по имени Адель Тиммонс. Она совершала с друзьями яхтенный круиз и остановилась, чтобы навестить свою двоюродную бабушку, где её застала война. Она имела возможность отправиться домой на одном из лайнеров, но ей понравилась Ривьера, и её убедила Софи, что итальянцы, которые пили ее вино, никогда не допустят невежливости с членами её семьи. Возможно, она также слышала рассказы о чудесном Ланни Бэдде, который иногда приезжал в Бьенвеню. Ей было всего шестнадцать, но она была не по годам развитой для своего возраста. Брюнетка с прекрасными большими темными глазами и с мягким, округлым лицом. Она была нежной, доверчивой и просто готова упасть в объятия какого-нибудь мужчины. Во всяком случае, у дам была такая идея, и ничто бы не порадовало их больше чем, если бы Ланни Бэдд предоставил ей свои объятия. Примерно месяц или около того Адель оставалась слишком долго на солнце Ривьеры. В середине лета оно стояло прямо над головой, и с ним нельзя было шутить. Крестьяне, жившие там всю жизнь, с изумлением смотрели на приезжих, которые лежали под ним почти обнаженными, становясь цветом пережаренного бифштекса. Адель получила солнечный удар и лежала с высокой температурой и почти в коме. Софи в панике позвонила врачу, а также Парсифалю Динглу, и Парсифаль на небольшом автомобиле прибыл туда первым. По его обычаю он положил ладонь на лоб девушки и сел рядом, шепча свои молитвы, или как он их называл, и случилось то, что и в ста других случаях, девушка открыла глаза и улыбнулась, и через полчаса все было в порядке. Это было до того, как доктор попал туда, и ему пришлось бы быть более чем человечным, чтобы не обидится на него. Недобросовестная конкуренция. Та же идея, что и у священников. Парсифаль делал это во имя Бога, но он никогда не брал за это денег, и, похоже, ничто, что он делал, могло бы вызвать возражения. Закон вряд ли мог запретить пожилым херувимам возлагать ладони на лоб девушки, когда в комнате стояла двоюродная бабушка девушки, которая с ужасом сжимала руки. Если бы этот образец божественной любви был готов принять плату, то он мог иметь все, что он просил. Но его единственное желание заключалось в том, что двоюродная бабушка и её внучатая племянница должны понять, что любовь является самым бесценным даром Бога и бесплатна для всех Его детей, и что их обязанность заключается в том, чтобы применять ее и учить ей других, кто готов учиться.
Несмотря на все, что скептики и циники могут сказать, что такое отношение заразно, как любая болезнь. Но этот случай убедил Адель Тиммонс, что она встретила самого замечательного человека, который когда-либо жил на свете. Её словарный запас был ограничен, она повторяла это много раз. Она смотрела на него с трепещущими глазами, она пила каждое сказанное им слово, и помнила его. Она твёрдо решила, что собирается жить такой же жизнью и любить всех. Самых худших, потому что это было бы испытанием веры. Она усердно прочитала всю литературу «Новой мысли», которую он ей дал. Она использовала любой случай, чтобы бывать в Бьенвеню и наблюдать, как Парсифаль «лечит» других людей, и время от времени получать его «лечение». В этом нет ничего необычного. Это происходило с этим добрым божьим человеком с тех пор, как он появился на Ривьере. С ним было точно так же, как с апостолом Павлом, «И некоторые из них уверовали… из знатных женщин немало» [5].
IX
Таково было положение вещей к моменту прибытия Ланни. Еще до того, как он встретил Адель, как только он услышал ее имя, он знал, что планируют эти две пожилые дамы. Он должен стать тем счастливым мужчиной, который женится на ней, Софи предоставит ей щедрое придание, и она завещает ей акции Timmons Hardware. Много лет назад у Эмили Чэттерсворт был такой же план для одной из своих племянниц, и это было чертовски неудобно, потому что Ланни был дамским угодником с детства. А это были дамы! Он решил, что скажет, что у него сделки с картинами, и у него срочные дела в Лондоне и Нью-Йорке независимо от войны. Когда он отправился на обед к Софи, то вёл с Аделью как с ребенком, каким, по правилам этикета, она и была, ещё не проведя своего дебюта. Он обращался только к двоюродной бабушке, с увлечением рассказывая ей о друзьях, которых он встретил в своем путешествии. Курт Мейснер, который семь лет жил в Бьенвеню и хорошо знал Софи, написал Fuhrer Marsch, под который немецкая армия вошла в Париж. Курт взял Ланни, чтобы встретиться с Гитлером в отеле Крийон, а затем на церемонию посещения Гитлером могилы Наполеона в Доме инвалидов. Никто не мог не заинтересоваться такой историей. Даже шестнадцатилетняя мисс, которая только что приобрела религию.
Так обстояло дело с преследуемым и пугающимся Ланни Бэддом. Он знал, что дамы будут разочарованы, но им придется перенести это. Он был настроен не допустить их устроить другую свару, как это было в случае с Лизбет Холденхерст, которая так положила глаз на него, что заставила своего отца прийти и сделать предложение. Ланни сжал руки и решил, что не собирается даже смотреть на эту девушку. Он не останется с ней наедине, не будет гулять при луне, не сидеть в любом уютном уголке. Он не собирается танцевать с ней или даже плавать, если другие не составят ей компанию.
Он с облегчением заметил, что девушка, похоже, не возражала против его такого поведения. Она не подавала никаких сигналов, ни потупленных глаз, ни косых взглядов. Она вела себя как ребенок, а не как романтичная мисс. Бьюти тоже вела себя лучше, чем он ожидал. Она не пыталась заманить его к Софи и не расхваливала эту «выгодную партию». Вместо этого она говорила о Лизбет. Ланни почувствовал, что в ситуации есть что-то особенное, но он не пытался выяснить. Он был доволен, что его оставили в покое, и его мысли были сосредоточены на выяснении деталей стремительных приготовлений, которые немцы делали для вторжения в Англию.
В этой программе не было ничего особо секретного, поскольку сам фюрер объявил об этом Ланни в Париже, а Ланни сообщил об этом президенту Рузвельту через американское посольство. Здесь, в Каннах, он отправился на чашку чая в дом тетки Курта, фрау доктор гофрат фон-унд-цу Небенальтенберг, престарелой дамы, которая отказалась покинуть свою квартиру в начале войны, уверенно заявив, что вермахт вскоре будет здесь. Французы, по-видимому, думали, что не стоит беспокоиться по её поводу, и теперь, когда немцы могли приехать на Ривьеру в отпуск, ее дом стал социальным центром для различных сановников и их жен. Все знали о Ланни Бэдде, который был гостем в замке Штубендорф, ничего не говоря уж о Берхтесгадене и Каринхалле. Он рассказывал им о быстром распространении в Америке симпатии к Германии и о том, как этот человек Рузвельт мылит веревку, чтобы повеситься. Взамен они обсуждали громадные приготовления, которые велись в фатерланде, как строились десантные суда и как собирались баржи со всех каналов, а моторные лодки из внутренних озер и рек. Сентябрь был месяцем десанта в Англию. А тем временем Люфтваффе выбивало британцев с неба. Как они были уверены, и полны злорадства! Der Tag был каждый день.
X
Только мало-помалу Ланни пришел к осознанию, что его мать была чем-то огорчена. Она была необычно молчалива, она избегала сына, и, когда он подошёл к ней, то обнаружил, что ее глаза были красными от слёз. Он слишком хорошо знал ее, чтобы не сомневаться. И через несколько дней он пришел к ней, закрыл за собой дверь, сел на кровать и спросил: «Послушай, дорогая старушка, что с тобой?»
Он был полностью готов услышать, что она недовольна, потому что ее первенец и единственный сын не выполняет свои обязанности перед потомками, не поселившись в Бьенвеню и не увеличивая семью. Он не был уверен, что кто это будет, Лизбет или Лорел Крестон, или, возможно, Адель. Бьюти, возможно, пыталась провести эксперимент, позволив ему полностью разобраться. По теории в предыдущих случаях она слишком его раздражала своим сильным напором. Но нет, это было не так. Это было то, о чем она не хотела говорить, и Ланни вдруг заволновался, потому что именно так было в поведении его amie Мари де Брюин, прежде чем она призналась, что у нее рак.
Он спросил, как её здоровье. Нет, это было не здоровье. Это было слишком страшно, чтобы озвучить. Она начала плакать, и он внезапно подумал, может быть, она влюбилась в какого-то мужчину, кроме своего мужа. Она в возрасте, о котором она никогда не говорила, но который приближался к шестидесяти. И с сыном, которому будет сорок в этом ноябре!
«Послушай, дорогая», — умолял он, — «гораздо лучше высказать это и закончить. Я всё равно узнаю это рано или поздно. Я всегда доверял тебе, и ты доверяла мне. А я когда-нибудь нарушил слово?»
— Нет, Ланни, но я слишком оскорблена! Это так унизительно!
— Да, дорогая, но тогда тем более надо сказать мне. Мне нужно довольно скоро уехать, и я, конечно же, не могу уехать, пока у тебя серьезные проблемы. Вообрази, что я буду думать!
— Ты всё равно не сможешь вообразить себе хуже, чем реальность, Ланни!
— Возможно, нет, но всё может быть довольно плохо, и я просто должен знать. Я буду сидеть здесь и не двигаться, пока ты не скажешь мне.
— Ланни, ты поклянешься мне, что ничего не скажешь или ничего не сделаешь ничего без моего согласия?
— Милая, конечно, ты взрослый человек, и последнее слово всегда за тобой при решении своей судьбы.
Наконец она выпалила. Это было действительно ужасно, и это было вне мужского разумения. Женского, возможно. Одна из мыслей, которые ее мучили, была, что у проницательной Софи, возможно, были какие-то догадки об ее унижении. Дело в том, что эта девушка приходила к Парсифалю, и что он молился с ней, и Бьюти увидела его ладонь на её лбу!
— Но Господь с тобой, Бьюти, он делает это для всех!
— Я знаю, но не для молодых девушек!
— Мужчина или женщина, старая или молодая! Разве ты не помнишь, что он лечил племянницу Лиз?
— Крестьянскую девушку, Ланни, это не то же самое, что с социально равной.
— Милая, Парсифалю все равны. Не помнишь, как он помогал сенегальскому солдату и как этот бедолага вонял?
— Нет смысла пытаться обмануть меня, Ланни, эта девушка пахнет самыми ценными духами, которые можно купить.
— Ты мучишь себя фантазией. Парсифаль не знает никакой женщины, кроме тебя.
— Я так и думала, Ланни, но я знаю мужчин, а старые особенно падки на молодых штучек, и они сходят с ума! Я видела, как это случалось со многими другими.
— Ты никогда не знала раньше кого-то вроде Парсифаля, и ты ошибаешься, подозревая его.
— Я на самом деле его не подозреваю, Ланни, я бы презирала его, если бы я это сделала. Это внезапная ненависть ко всем мужчинам и всем легкомысленным женщинам. Я была легкомысленной, я знаю, поэтому я ненавижу себя, но я никогда не крала мужчину у другой женщины!
— Ты думаешь, Адель хочет украсть Парсифаля? Она слишком молода, чтобы думать о нем так. Вероятно, она думает, что я слишком стар для романа. Во всяком случае, она никогда не строила мне глазок.
— Это самая подозрительная вещь! Почему бы ей не заинтересоваться тобою? Это ее дело искать мужчину брачного возраста, а не моего старого. Это чистое тщеславие. Она хочет показать мне!
— Дорогая, ты упускаешь один момент, я уверен. Адель думает, что она нашла религию.
— Религия, чушь! Какая девушка в таком возрасте не ищет романтики? Приключений и даже острых ощущений. Показать когда-то знаменитой Бьюти, что ее день окончен!
— Ты, несомненно, не права, спроси католическую церковь! Они знают, что возраст Адели — это время, чтобы поймать их для духовной преданности. У неофитов религиозные восторги, они становятся невестами Христа и проводят остаток своих жизней, перебирая свои чётки и чистя полы на службе у Небесного Жениха.
Бьюти нашла утешение в этих словах. Она уставилась на сына и воскликнула: «Ланни, ты действительно думаешь, что он учит ее быть хорошей»?
«Я уверен, что он пытается», — ответил он, — «и ты должна знать, насколько он эффективен, разве он не сделал тебя праведной? Теперь забудь эту глупость, дорогая, и подумай о добром старом Парсифале. Как ему будет больно, если бы у него возникло какое-либо представление о твоих подозрениях».
— О, Ланни, он не должен знать, мне нужно собраться, я должна придумать что-нибудь, если он спросит меня, почему у меня красные глаза! Не думай, что я слишком глупа, Ланни. Попробуй осознать мое бедственное положение! Есть ли у женщины с морщинами шанс против молодой девушки с ямочками?
XI
Ланни ушел и обдумал всё снова. Конечно, это был одним из самых странных человеческих затруднительных положений, с которыми он столкнулся в жизни среди странных людей. Он думал об обеих сторонах в предполагаемой интриге. Он говорил с явной уверенностью для спокойствия своей дорогой матери. Но в тайне своего сердца он задавался вопросом, не могло ли быть так, что Парсифаль Дингл, кто дожил до осени, до желтого листа, был соблазнён мечтой о расцветающей юности и распускающейся красоте. О тех вещах, которые он пропустил в свои ранние дни в маленькой нелюдимой деревне Среднего Запада? Парсифаль много не говорил о тех днях, но Ланни собрал сведения, что они были бесплодны. Вся жизнь была бесплодной без Бога, сказал целитель, и Ланни мог с этим согласиться. Но люди иногда испытывают трудности в том, чтобы понять, что такое Бог и что такое сатана.
Что касается этой «молодой штучки с ямочками», все может быть правдой. Секс был написан на ней, но это была не ее вина, это был ее возраст. Ланни знал все об этом, потому что Розмэри, теперь графиня Сэндхейвен, была в том же возрасте, когда она привела Ланни в лагерь и в свою собственную палатку, так сказать. Она рассказала ему все об этом, о каждом трепете и дрожи, будучи существом, необычно лишённым фантазии, и под влиянием того, что тогда называлось феминистским движением, что заставило принципиально говорить обо всем, и во многих случаях не о чем-либо другом. Адель, насколько знал Ланни, никогда не слышала о таких идеях. Но она была похожа на бочку с порохом, готовой загореться от самой малейшей искры. Кто мог догадаться, что может случиться, когда на ее лоб возложена божественная рука, и божественный голос пробормотал слова о всеобщей и всевластной Любви?
Да, это была ситуация, о которой нужно подумать. Если Бьюти могла быть права в своих подозрениях, что она могла сделать? Разумеется, не оскорбить Софи Тиммонс или ее племянницу. И, конечно же, ничто не должно ранить чувства мужа. Скорее всего, это было бы вспышкой женственности со стороны Бьюти, диким побуждением удержать своего мужчину. Но она была бы слишком проницательной, чтобы слишком надеяться на эту стратегию. Она знала бы, что если Парсифаль станет походить на «некоторых другие старичков», то он найдет много других Аделей. Отныне, до конца своей жизни, Бьюти будет выискивать любой крошечный знак. У нее были глаза ястреба, когда дело доходило до тайных мыслей других людей. Ее жизнь станет трагедией. Трагедией слишком старой женщины, чтобы очаровать нового напарника и слишком искренне преданной своему мужа, чтобы когда-либо хотеть другого.
XII
Ланни волновался. И через день или два, проходя мимо двери своей матери, он услышал то, о чём он думал. Это было подавленное всхлипывание. Было утро, и Парсифаль был во дворе, читая одну из своих религиозных книг. Ланни постучал несколько раз, а потом более властно. Наконец, его мать открыла дверь и впустила его. Там по ее щекам текли слезы, несмотря на то, что она вытирала их мокрым носовым платком. Он понял, что на этот раз, должно быть, серьезно, и сказал: «Что за дьявол?»
«О, Ланни, самая ужасная вещь!» — затем, несколько противоречиво — «О, я такая глупая, ты подумаешь, что я сошла с ума».
— Я ничего не могу подумать, пока ты не скажешь мне, в чем дело, дорогая.
— О, Ланни, мне приснился сон! Самый ужасный сон за всю мою жизнь!
«Сон!» — воскликнул он в изумлении. — «Ты имеешь в виду, что ты в таком состоянии думаешь о сне?»
— Но он был таким отчётливым и таким ужасным. Я думала, что я бодрствую. Не могу поверить, что это не символично, что это не предупреждение. Ты много раз говорил мне, что сны иногда означают это.
— Какой был сон?
— Я нашла Парсифаля в объятиях Адель, и Парсифаль сказал мне, что он больше меня не любит. Затем Адель бросила мне вызов. Она сказала; «Разве ты не знаешь, что ты старуха? Тебе хана, и он мой, мой! Она кричала на меня. О, маленькая лисица, гадюка! Я могла бы задушить ее!
«Надеюсь, ты не причинила ей вреда», — серьезно сказал Ланни.
— Я проснулась, прежде чем смогла что-либо сделать с ней. Я лежала совершенно неподвижной, оцепенелой от ужаса. Я не могла заставить себя поверить, что этого не произошло. Это было так реально, лишающим сил. Это случилось рано утром, но я не смогла снова заснуть, опасаясь попасть в лапы этого кошмара. Даже сейчас, когда я говорю тебе об этом, я уверена что это случилось, что это предупреждение, я знаю, что это реально, и что я была дурой. Я должна была действовать давно, чтобы остановить это. Но теперь уже слишком поздно!
Слезы все еще текли. И Ланни подумал — «Это становится одержимостью, я должен рассказать Парсифалю, он единственный способ лечения». Этот современный святой сидел во дворе, думая о Любви, с большой буквы и о Силе Разума над Телом. Он действительно верил в эту силу, и Ланни тоже. Но после того, как вы уверовали, что за скука продолжать повторять это! Это то, что делали все последователи Новой Мысли, это то, что вам нужно было сделать, если бы вы хотели, чтобы эта вещь работала внутри вас. Вы должны были продолжать думать об этом. «Приставьте швейцара к двери мысли», — приказала мать Эдди [6], и снова и снова она настаивала на том, чтобы только одна мысль постоянно оставалась в голове о Боге, как о Любви, Жизни, Всего. Назовите это самовнушением или самогипнозом. Но они были только названиями власти ума. Некоторые называли это Богом, и это работало лучше. Ланни не мог найти ответа на один вопрос: «Если Бог считал, что я должен молиться весь день, почему Он дал мне такое интенсивное любопытство по поводу внешнего мира?»
Во всяком случае, в тенистом углу двора был Парсифаль, довольный тем, что пчелы и бабочки выполняли свои обычные дела и никогда не скучали. А вот его любимая жена замкнулась в своей комнате, мучая себя сном! «Послушай, дорогая старушка», — сказал сын, — «тебе нужно избавиться от этого! Ты действительно сводишь себя с ума».
— Я знаю это, Ланни, но я не могу понять, произошло ли это ужасное, или вот-вот произойдёт.
— Совершенно очевидно, что ты просто драматизируешь свои собственные подозрения. Ты должна использовать свой разум и убедить себя, что в действительности нет оснований для этого.
— Это легко сказать, Ланни, но это только показывает, что ты не знаешь, что в сердцах женщин. Всех женщин.
— Ты считаешь, что все женщины думают, что их мужья будут им неверными?
— Когда женщина достигает моего возраста, она обнаруживает что-то ужасное. Она обнаруживает, что мужчины любят только молодых!
— Я не согласен с тобой, что все мужчины сатиры. И я думаю, что можно стареть изысканно красиво. Когда ты была молода, ты видела, как другие женщины это делали. Ты должна была понять, что придет твоя очередь.
— Полагаю, я знала это в теории, но я никогда не сталкивался с мыслей о том, что я могу стать слишком толстым, а потом, если я похудею, то буду полна морщин!
— Ты никогда не была просто красивым телом. Ты женщина не глупая, дорогая, и пришло время использовать свои мозги и признаться, что тебе будет шестьдесят, и это отличается от шестнадцати. У возраста есть свои достоинства. Ты можешь узнавать вещи и понимать жизнь, на что ты не могла надеяться тогда.
— Все верно, Ланни, и я спорю об этом сама с собой. Но когда я сталкиваюсь с мыслью, что какая-то молодая женщина возьмет кого-то, кого я люблю, и оставит мой дом и моё сердце пустыми, тогда мне кажется, что моя жизнь кончилась. И когда у меня такие ужасные сны, что мне делать?
XIII
Ланни действительно не знал, что предложить. Это помогло ей доверять тому, кого она любила. И он был рад, что cмог ей помочь. Когда она воскликнула, что это была любовь к свободе любви, которая принесла урожай зубов дракона, он смог утешить ее, сказав, что она никогда не разбивала дом другой женщины. Четверо мужчин в течение более сорока лет не были такими плохими рекордами, когда это было в Париже и на Побережье Удовольствий. За раз у нее был только один из этих мужчин, и она преданно служила и помогала каждому из них, как только могла. Возможно, она вышла бы замуж за Робби Бэдда, если бы она была более хладнокровной. Но она знала, что его семья и семейные оружейные заводы Бэдд были для него святым делом, и, если бы он был выброшен оттуда и лишен наследства, он никогда бы не был счастливым человеком и, возможно, целиком распался.
Затем, спустя несколько лет, когда Робби решил, что он обязан жениться и множить семью в Коннектикуте, Бьюти успокоилась с французским художником, для которого она была моделью. Он был гениальным человеком и был не совсем удачлив, но он был мудрым и добрым человеком и действительно любил ее, не случайно и даже не просто за ее физические прелести, но за ее здравый смысл и преданное внимание. Это продолжалось десять лет или около того, и когда Марсель был изуродован на войне, она вышла за него замуж и была рядом с ним, пока он не умер. Это было нелегко, но она выдержала испытание.
Через год или два она влюбилась в Курта Мейснера, друга Ланни и героя его детства. Это был скандал, потому что она была намного старше Курта. Но это была настоящая любовь, или, как они думали, и сын Бьюти тоже так думал. Фактически она спасла жизнь Курта и заботилась о нем, когда он стал известным композитором, и его лучшие работы были выполнены в течение семи лет, которые он прожил в Бьенвеню. Тогда его страна позвала его, и он стал другом Гитлера и преданным нацистом. Это не имело большого значения для Бьюти, у которой не было политического мышления. Но он сказал ей то же самое, что Робби сказал ей два десятилетия назад, что его родители хотели, чтобы он завёл молодую жену и умножал семью, и что он считал своим долгом подчиниться им.
Наконец, она выбрала этот странный брак с божьим человеком, которого все ее друзья считали слегка полоумным. Но прошло тринадцать лет, и они были вынуждены полюбить его, волей-неволей. Как вы можете ненавидеть такого, кто отказывается вас ненавидеть? Бьюти, по ее манере, пыталась быть полезной ему и приспособиться к нему. Когда она была замужем за продавцом смерти, она сделала все возможное, чтобы продать смерть. Когда она любила художника, она слушала разговоры об искусстве и пыталась узнать, что означают странные слова. Когда она была женой композитора, она слушала его композиции и хвалила их на немецком языке. Итак, теперь она читала литературу Новой мысли и была уверена, что она стала праведной, и говорила, что ее больше не волнует, модно ли она одета, и не хочет встречаться со светскими людьми и играть в карты при высоких ставках. Но, конечно, она так считала только отчасти, и не могла всё так делать слишком энергично, потому что это могло бы повредить чувствам ее светских друзей!
XIV
Ланни выходил из себя, думая о снах. — «Какое необычное явление, что мы должны отказаться от контроля над своим разумом, как автомобиль без водителя, как винты парохода при наборе скорости, когда при волне они выходят в воздух. Кто-то заметил, что мы все безумны треть всей нашей жизни, и вот подсознание Бьюти Бэдд, взяв ее воображаемые проблемы, переплела их в сложную сеть фантазий, которая могла бы приблизить ее к настоящему безумию».
В собственной голове Ланни происходило что-то чуть менее причудливое. Он сочинил себе повторяющийся сон. Сон о Китае, всё в Китае, верблюжьи караваны с колокольчиками, пагоды с гонгами, улицы города с рикшами и толпы, одетые в соломенные сандалии и мягкие хлопчатобумажные одежды. Ланни видел фотографии таких сцен, как в книгах, так и на экране, но он не интересовался этой отдаленной землей и не думал о ней. Но несколько лет назад в Мюнхене астролог составил его гороскоп и сказал, что ему суждено умереть в Гонконге. У Ланни не было даже частичной веры в астрологию, ни в честность этого остроумного молодого румына. Но что-то в его подсознании подобрало эту тему и продолжило рассказывать об этом. В результате один интересный метод прослушивания подсознания был почти потерян для Ланни. Он больше не получал удовольствия, глядя в кристаллический шар, потому что все, что он там видел, было путешествие агентства Кука в страну Китай.
Что нужно было сделать с жизнью Бьюти с такими снами? Сын подумал, что это будет интересный случай для гипнотизера. Ввести ее в транс и сказать ей, чтобы она больше никогда не верила никакому греху своего мужа! Но не так легко гипнотизировать человека, который знает вас, как ваша мать. И о Парсифале, конечно, не может быть и речи, чтобы выполнить такое поручение.
Прошло пару дней, и страх все еще был написан на обычно спокойном лице Бьюти. Её улыбки в присутствии ее мужа были настолько вынуждены, что Ланни они казались гримасами. Затем однажды утром раздался телефонный звонок, и Ланни в гостиной услышал, как его мать ответила в зале. — «О, привет, Софи», а затем тишина и — «О, дорогая, мы можем что-нибудь сделать?» Затем — «Хорошо, попрощайся с ней за нас, она прелестный ребенок».
Жена Парсифаля Дингла вошла в комнату с лицом восхищения. С выражением человека, который победил аллигатора. — «Ланни! Адель отправляется домой!»
«Почему?» У него вспыхнула мысль: «Неужели Бьюти обратилась к Софи со своей бедой?»
Но нет! — «От ее отца пришла телеграмма. Мать пострадала в автомобильной катастрофе. Адель должна сядет на самолет из Марселя через Азорские острова, и ее отец устроил это».
Слезы радости, полного блаженства на лице Бьюти Бэдд! — «О, Ланни, никто не может сказать мне, что Бог не отвечает на молитвы!»
Ланни не мог сдержать всплеск веселья. — «Скажи это матери Адели, дорогая старушка!»