Сладкая земля свободы [14]
I
Тому, кто только что приехал из Франции и Англии, было трудно понять, что можно взять машину и остановиться на любой придорожной станции и сказать: «Полный бак!» И всё не более, чем за пару долларов. Когда Ланни попробовал и обнаружил, что это сработало, он мог понять, почему на континенте так много людей среднего класса, с которыми он встречался, выразили надежду на эмиграцию в Америку. «Земля неограниченных возможностей», — так она была названа, и, по-видимому, единственным ограничением был пригласительный билет.
У Робби Бэдда было полдюжины автомобилей в гараже, и один из них был спортивным автомобилем, которым Ланни воспользовался. Он поехал по дороге вдоль берега в дом своей сводной сестры Бесс и ее мужа, скрипача Ганси Робина. Оба младше его самого, оба его протеже, чьим любовным романом он руководил и чью музыкальную карьеру он поощрял. Они были прекрасной парой. И, насколько мир знал, одной среди самых счастливых. Но Ланни наблюдал за развитием раскола, который теперь вырос до размеров пропасти.
Они были так же заинтересованы в политических делах, как и в своём искусстве. Они оба называли себя коммунистами до времени сделки между Советским Союзом и нацистской Германией. Теперь Бесс, член партии, следовала за партией. Это была капиталистическая война, ничем не отличающаяся от любой другой капиталистической войны, и поэтому каждый истинный Красный должен противостоять ей. Но для Ганси, еврея, чей младший брат был убит нацистами, эта точка зрения была непостижимой. Для него свержение Гитлера было первым шагом к здравомыслию в мире. Даже если это сделает Уинстон Черчилль! Они пытались убедить друг друга и обнаружили, что они могут только ссориться. Поэтому они взяли за правило никогда не говорить о политике в присутствии друг друга. Даже в присутствии Ланни Бэдда! Они говорили о семье в Бьенвеню и в замке Уикторп. Они говорили о Рике и Альфи. И, конечно же, это привело разговор к войне и к тому, как она идёт, и то, что Ланни видел во Франции.
Разговор приблизился к политике, поэтому Бесс воскликнула: «Ты должен увидеть малышей!» Два прекрасных маленьких, наполовину евреи, наполовину пуритане из Новой Англии, которые духовно не так далеки друг от друга. Пуританский дедушка Ланни и Бесс вбил в них старый еврейский завет как подлинное и императивное слово Бога. Уроки не оказали большого влияния на Ланни. Но насколько он мог видеть, они подготовили его сводную сестру к восприятию жесткой ортодоксальности Марксизма-ленинизма. Тоже наполовину еврейского, и соответствующего Ветхому Завету пролетарских пророков. Любопытно проследить течения мысли и побуждений, исходящих от одной нации и одной расы к другой во всем мире, поколение за поколением, тысячелетие за тысячелетием! Рядом был дом отца Ганси, Йоханнеса Робина, чей особняк в Берлине теперь принадлежал Герману Герингу, и чьи работы по искусству, выбранные Ланни Бэддом, теперь висели на стенах Каринхалле.
Йоханнес управлял отделом продаж компании Бэдд-Эрлинг Эйркрафт, который находился в Нью-Йорке. Так как продукт продавался сам, теперь он приложил свой проницательный ум к изучению контрактов и поиску дефицитных материалов. Он встретил многих людей и собрал информацию, которая могла бы быть полезной для агента президента. Ланни провел с ним и его семьей выходные, и съел рыбу Фиш с Фалафелью, Блинцы и другие еврейские блюда. Мама Робин была одной из полдюжины старых дам, которые обожали его и жаждали увидеть его женатым и отцом многих малышей, таких же красивых и элегантных, как и он сам. С ними жила Рахель, вдова Фредди Робина, которая снова вышла замуж. Мама приняла нового мужа и новых детей, потому что она не могла отделиться от ребенка Фредди, маленького Йоханнеса. Они были группой беженцев, которые бежали от нацистского террора, и были рады оставаться живыми на любых условиях. Они цеплялись друг за друга и содрогались, когда они думали об этом нечестивом Старом Свете за границей, теперь растоптанном копытами ужасных четырех коней Апокалипсиса.
II
В журнале Bluebook, который Ланни просматривал каждый месяц, он нашел то, что ожидал, короткую историю, подписанную «Мэри Морроу». Её название было странным. Кузина гауляйтера. Это был не что иное, как скетч, показывающий, что стало нравом и нравственностью «Нового порядка», установленного Адольфом Гитлером. Скетч был написан язвительным пером и, очевидно, тем, кто там жил. Местом действия был маленькой пансион, где царила пансионерка, потому что она была двоюродной сестрой правящего нацистского политика города. Жадная и злобная женщина строила из себя королеву перед другими пансионерами и даже перед парой, которая владела и управляла пансионом. Никогда она не теряла возможности похвастаться полномочиями своего высокопоставленного родственника и привлекала внимание к его способности вознаграждать тех, кто радовал его двоюродную сестру и наказывать тех, кто вызывал её неудовольствие.
В тщательно изученных деталях писатель показал этот убогий и мелочный дух, выставляющий себя в выгодном свете и низкопоклонничающий, требующий приоритета повсюду и особенно за обеденным столом. Пансион был маленькой миниатюрой Гитлерлэнда, с его скупостью, напускной торжественностью, бушующей ревностью и рабскими страхами. Кульминация истории была связана с багажом, принадлежащим двоюродной сестре гауляйтера. Недоедающий работяга, который обязался перенести багаж с цокольного этажа в комнату звезды, споткнулся и упал. И багаж, и перила лестницы были повреждены. Человек тоже ушибся, но никто не думал о нем. Он должен был заплатить за багаж и перила, и вопрос был в том, что имело приоритет. Ссора произошла между хозяйкой и ее постоялицей, но в конце концов власть имени гауляйтера смела все перед собой. Так же, как она смела Континент Европы. А остальной мир наблюдал за этим в страхе.
Даже если бы не было имени, подписанного под этой работой, Ланни знал бы, что только один человек мог написать это. И это была Лорел Крестон, которая была племянницей Реверди Холденхерста и двоюродной сестрой Лизбет. Именно она жила в таком пансионе, только в Берлине, а не в небольшом провинциальном городке. Ей так не нравились нацисты, что она изучила их проницательным наблюдательным глазом и высмеяла их со злобным юмором. Ланни прочитал полдюжины скетчей в том же духе, и его восхищение ими основывалось на его собственном знании места.
В течение последних двух лет в его голове шла дуэль, связанная с его стремлением к компании этой блестящей женщины-писателя. Его сознание говорило ему, что он не имеет права знаться с ней. Она была откровенным человеком и стремилась стать заметной, и становилась с каждым произведением ее пера. Нацистские агенты, которые роились в Нью-Йорке, никогда так густо, как сейчас, должны были искать ее и наблюдать за ней, чтобы узнать, где она получила свою информацию. С точки зрения агента президента она была опасна.
Но Ланни Бэдд был одинок. В этом огромном городе не было ни одного человека, с которым он мог бы говорить откровенно. Действительно, в мире был только один человек, с которым он мог говорить с полной открытостью, и это был его босс. Со всеми другими, даже со своими родственниками и лучшими друзьями, были оттенки и степени, были темы, от которых он должен уклоняться. Он всегда был дамским угодником, но большинство женщин, которых он встречал сейчас, были в лагере врага. Его сводная сестра была его единственной настоящей подругой в этой стране, а жена Рика была его единственной настоящей подругой в Англии. На всем континенте была только жена Рауля, и Ланни долго не видел ее.
Сначала Лорел Крестон считала его тем, кем он притворялся среди друзей его матери, эстетом, обитателем башни из слоновой кости, только она предпочла назвать его троглодитом. Позже она решила, что он должен быть фашистским агентом, и она считала своим долгом выследить его. Только после того, как она попала в беду в Нацилэнде, а он помог ей выбраться оттуда, она сделала правильные предположения о нем. Она дала свое слово, никогда не упомянуть его, и она была тем человеком, который мог бы сдержать обещание.
Еще одна связь. Лорел обнаружила себя медиумом, и она пообещала продолжить эксперименты и сообщать о них. За десять лет поиска Ланни натолкнулся только на одного медиума, которому он доверял, а тут еще один. Он хотел больше всего где-то поселиться и исследовать подсознание этой женщины, которое, казалось, полностью отличалось от личности, которую она представляла миру и себе. По-видимому, все это было смешано с его собственными мыслями, а также с покойной бабушкой Лорел и самыми странными вещами, которые можно вообразить, с покойным Отто Х. Каном, старшим партнером Кун, Лёб и Компани, одного из самых больших международных банковских домов в Нью-Йорке. Если бы Наполеон Бонапарт или Император Карл Великий появились в подсознании Лорел Крестон, она не могла бы быть более удивлена.
Она жила в меблированных комнатах и отправила Ланни свой адрес. Все, что ему нужно было сделать, это позвонить ей по телефону, и это оказалось таким простым и безобидным действием. Он обещал себе, что не будет этого делать. Но это было до того, как он наткнулся на Кузину гауляйтера. Чтение этого заставило его снова спорить с самим собой. В конце концов, они ушли прямо под носом гестапо. И здесь, в Нью-Йорке, можно свободно прийти и уйти, и не нужно было регистрироваться в полиции или что-то в этом роде. Так почему бы и нет?
III
«Это Бьенвеню», — сказал он, и она ответила: «Здравствуйте!» Он спросил: «Вы не пообедаете со мной?» и дал ей название небольшого венгерского ресторана на нижней Второй авеню. Они обедали в таком же ресторане в Берлине, и это напомнило бы им о старых временах.
Почему она была одета в белое синее ситцевое платье, подобное тому, что она носила в тех двух случаях? Это не могло быть одно и то же, потому что она оставила свой чемодан и все остальное, когда сбежала от немецкой полиции. Она была маленького роста, быстрой в движении, и он думал о ней как о птице. Он знал, что ей было тридцать два года, это открылось в ходе экспериментов с гипнозом. У нее были красивые карие глаза и каштановые волосы, и он думал, что она довольно красива. Но то, что действительно интересовало его, был её живой ум, который действовал в этой маленькой головке. Она наблюдала все, что происходило, помнила обо всём и соотносила это с другими событиями. Она была серьезной и внимательной в разговоре, но затем наступала как бы вспышка юмора, возможно, поддразнивание. И он немного побаивался ее, как каждый тяжелый на подъём воин должен опасаться в любом случае меткого лука амазонки.
Они сидели друг напротив друга за столиком и ели золотисто-коричневый гуляш из телятины и пили красное вино, и никто их там не знал и не обращал на них особого внимания. Тем не менее, они не касались мировой политики. Ланни рассказал ей новости из дома своей матери, где она долгое время была гостем. Он рассказал ей о последних экспериментах Парсифаля и о том, какие сведения сообщила мадам, как предполагают, от умершей бабушки Лорел. Она сказала: «Как странно! Я попробовала эксперимент с подругой здесь, и пришла бабушка, по крайней мере, она сказала, что она бабушка, и сказала мне, что она знала о моем побеге из Германии и поздравила меня. Мне было неловко, потому что я не хотела, чтобы эта подруга знала о том, что у меня были проблемы. Я рассмеялась и сказала, что это ничего не значит, что я потеряла свой паспорт. Я решила, что слишком опасно продолжать такие эксперименты. Я не знаю, что может получиться дальше».
Ланни сказал ей: «Это повредит вам в светской компании в этом городе, если вы сообщите им о своих способностях медиума. Они назовут их обманом или сочтут вас слегка тронувшейся головой. Лучше помалкивать, чем идти против предрассудков своего времени, какими бы они ни были. Здесь можно встретить интеллектуалов, которые называют себя марксистами, но Маркса не читали, а другие, или, возможно, те же самые, которые называют себя фрейдистами, но не читали Фрейда. Они совершенно уверены, что подсознание обнаружил Фрейд, но они ничего не знают об исследованиях пациентов, которые были сделаны до рождения Фрейда. Если вы скажете им, что их кумир убедился в реальности телепатии до своей смерти, они будет смотреть на вас с недоверием».
«Я там редко бываю», — заявила женщина. — «Скажите мне свои собственные выводы. Вы верите, что моя бабушка имела какое-либо отношение к этим сообщениям?»
«Моя дорогая Лорел», — ответил он, — «это очень неловко говорить 'я не знаю', но это так. Как мне кажется, что я не знаю, что происходит с моим разумом сейчас, и я не могу понять, что произойдёт с ним после того, как мое тело превратится в пыль. Вы знаете, что ваш собственный разум создаёт истории и продолжает делать это, даже когда вы спите. Разум может работать тайно, имитировать бабушку и собирать информацию о ней из ваших воспоминаний и из всего, что вы когда-либо знали, и, возможно, из других разумов, живых или мертвых. Чтобы ответить на вопрос потребуются исследования и изучения ученых, возможно, на протяжении веков. Я представляю наши разумы, как пузыри, плывущие по бесконечному океану разума, и когда мы умираем, мы возвращаемся в этот океан, и мы знаем все или, может быть, ничего, кто может догадаться?»
«Иногда», — сказала Лорел Крестон, — «я думаю, что возмутительно, что мы здесь настолько невежественны и беспомощны, чтобы исправить наше невежество».
«Еще хуже», — улыбнулся Ланни, — «я уверен, что мы считаем, что так много знаем, когда знаем так мало».
IV
Он отвел ее к своей машине и сказал: «Вам понравится поездка на автомобиле?» Кто откажется от поездки в прекрасный солнечный день с первым намеком на осень в воздухе? Он провёз ее через один из мостов Ист-Ривер и через авеню Бруклин, уставленную магазинами и переполненную движением. Вскоре авеню стала широким бульваром, ведущим в сельскую местность Лонг-Айленда.
Теперь они могли свободно говорить об ужасной вещи, которая шла за морем. Ланни считал её одним из великих событий истории, которая сейчас вершится. Но его спутница сказала: «Я не могу думать ни о чем, кроме убитых молодых людях, и детях и стариков похороненных или сожженных заживо».
«История — ужасная вещь, какой бы момент ее вы ни взяли», — ответил он. — «но некоторые моменты хуже других, и некоторые из них влияют лучше или хуже на длительные периоды времени. Поражение испанской Армады позволило нам иметь Шекспира и свободу совести, а также парламенты и конституции — все, что Англия означает для вас и меня. В этой битве будет решаться, будет ли дальше существовать Англия, или ее детей научат ходить гусиным шагом и хайлить Гитлера».
— Я знаю, мне нужно бороться с собой, чтобы это помнить. Как это происходит?
— Я читаю отчеты и наблюдаю, что дневные налёты становятся реже, а ночные налёты чаще. Это признание неудачи со стороны немцев. Они потеряли целых двести самолетов в один дневной рейд, и они не могут этого выдержать.
— Но ночные рейды могут уничтожить Лондон!
— Они намного менее эффективны, потому что невозможно выбрать цели. Совершенно бесполезно сбрасывать бомбы на Хампстед-Хит (лесопарк на северной возвышенной окраине Лондона, известен праздничными ярмарками с аттракционами) или в Темзу.
— Но в конечном счете…
— Это один из вопросов, которые нужно решить — будет ли конечный счёт. Британцы разработают методы защиты от любой формы атаки, если у них будет достаточно времени.
— Какая защита может быть против бомб, падающих из темноты?
— Все это очень секретно, и я могу только ловить намеки. Немецкие бомбардировщики вызывают пожары в стратегических местах днем, а затем используют их в качестве целей ночью. Британцы обманывают их, зажигая большие костры недалеко от города. Может вы заметили, что не так много слышите о прожекторах, потому что они выдают местоположение города. Мне говорят, что у англичан есть электронное устройство, которое определяет высоту самолетов в темноте, поэтому они могут поставить заграждения и поймать в них много врагов. Чем больше их придет, тем больше будет поражено. Я слышал намеки на то, что они разработали ночные истребители, которые используют те же электронные инструменты. Будьте уверены, все ученые на их стороне.
— О, Боже, разве мы никогда не увидим тот день, когда наука не будет работать на массовые разрушения?
Таков был разговор мужчин и женщин в эти дни. У мужчин по большей части были мысли о победе в жесткой борьбе. Но женщины думали о своих сыновьях и любимых или о других женщинах. Ланни заметил: «У меня была подруга, немецкая социалистка, которую убили нацисты. У нее была фраза: 'Это плохое время, чтобы родиться'»
V
В одной из многочисленных деревень они свернули к южному берегу. И увидев океан, Ланни остановил машину. Вдали был прекрасный каменистый пейзаж с зарослями деревьев, и среди них виднелась часть строения, достаточно большого, чтобы быть больницей или гостиницей. Ланни указал и сказал: «Я думал, что вас может развлечь зрелище того, где я жил долгое время, время от времени. Впервые я вижу это за несколько лет».
«Что это?» — спросила она, и он сказал ей: «Это называется Шор Эйкрс (Прибрежные гектары), а я бывало говорил, что это должно называться Прибрежными километрами». Здание было построено покойным Джоном Парамаунтом Барнсом, коммунальным королём Чикаго, о котором вы, возможно, слышали».
«Ой!» — сказала она с извинением. «Я не думала, что это частная резиденция».
«Она была моей», — улыбнулся он. — «Позже я забрал дворец в Париже, а затем виллу по соседству с замком в Англии. Затем Ирма забрала замок и графа, который владел им».
«Должно быть, это была странная жизнь», — ответила она. Была ли она немного потрясена, потому что он привез ее сюда и поднял эту тему? Дама из Балтимора, которая была строго воспитана, постоянно была шокирована событиями, с которыми она столкнулась в Нью-Йорке, не говоря уже о Берлине и Французской Ривьере. Однако она сказала себе, что сначала она писательница, а уже потом поборница этикета.
Ланни, который узнал о Балтиморе в детстве через старую миссис Салли Ли Сибли, мать Эмили Чэттерсворт, и мог читать ее мысли. Он сказал: «Это история, которая может быть ценна для вас как местный колорит. Это то, что публика съест с удовольствием».
Если бы она действительно была на работе, она бы сказала: «Расскажите мне сейчас же». Вместо этого она заметила: «Мне трудно представить, что вы были счастливы в этом очень экстравагантном мире».
— Я не был счастлив, но я всегда был покладистым человеком, и я позволил дамам руководить мною. Они говорили мне, что я самый счастливый человек на земле, и я пытался поверить, что это так. Только четыре года прошли с тех пор, как я прекратил, но, похоже, что прошёл век. У меня теперь есть другой босс — мужчина. Я должен делать то, что мне говорят, и у меня нет собственной жизни.
Она подумала, это то, зачем он привел ее сюда, чтобы рассказать ей? У тонких людей есть преимущество в том, что они способны распознавать тонкость, когда они с ней встречаются, но они находятся в невыгодном положении, поскольку иногда они подозревают тонкость там, где её нет, или где, во всяком случае, она не работает. Она не хотела казаться любопытной по этому поводу, поэтому она спросила: «Что стало с этим имением?»
— Оно было выставлено на продажу и куплено кем-то, чье имя я не потрудился запомнить. В нашей стране происходят удивительные вещи. Есть много людей, которые обладают громадными состояниями и о которых никто никогда не слышал. Они появляются в самых неожиданных местах. У них есть пять, десять, двадцать, может быть, пятьдесят миллионов долларов, никто не знает, как они их получили, и часто они не хотят об этом рассказывать. Они совершенно обыденно выглядят и так же ведут себя, похоже, имеют самую отдаленную идею о том, что делать со своим богатством, они просто реинвестируют свой доход и позволяют ему расти дальше. Я помню, что где-то слышал о паре с сомнительной репутацией из Калифорнии, забредшей в кабинет президента какого-то университета, Йельского, или, может быть, это был Чикагский. Они сказали, что у них есть деньги, и думают, что было бы неплохо создать университет, если бы они могли найти кого-нибудь, кто бы рассказал им, с чего начать. Человек был с железной дороги, как он сказал, и его имя было Леланд Стэнфорд. В итоге он выложил двадцать миллионов долларов.
VI
Ланни снова поехал, отвернув от океана. Это был район роскошных особняков с бронзовыми воротами тонкой работы и высокими заборами с металлическими шипами, повернутыми наружу, или каменными стенами с битыми стеклом, зацементированным сверху. Иногда нельзя было увидеть дома с дороги. Но в одном случае увидеть было можно, и Ланни остановил машину и указал на сверх-элегантный особняк из коричневого камня с множеством фронтонов и чрезвычайно изысканными итальянскими садами. Он сказал: «Это был дом вашего очень дорогого друга».
«Вы, должно быть, шутите», — ответила она. — «У меня нет таких друзей».
«Это ваш подсознательный друг, Отто Кан», — усмехнулся он. — «Говорят, что это место стоило три миллиона, и было продано за четверть этой суммы».
«Должно быть, это разбило его сердце», — прокомментировала она, — «если он уже знает об этом!»
— Мы попробуем сеанс и скажем ему!
— Как странно думать об этом, Ланни! Предположим, он действительно существует и что он знает, что мы говорим о нем!
— Мы должны быть осторожны, потому что он был выдающимся человеком и привык к уважительному отношению. Он был обаятельным и вежливым, но он никогда не забывал, что был принцем крови, или я должен сказать, принцем кровных денег?
Они поехали дальше. Это был приятный способ провести день, и Ланни знал этот район наизусть, разъезжая здесь с Ирмой и ее чванливыми друзьями на ужины и танцы, теннис, гольф и вечеринки, гонки и яхтенные регаты. Это было местом отдыха и развлечений второго и третьего поколений спекулянтов с Уолл-стрита и магнатов универсальных магазинов, издателей газет, банкиров, помещиков, владельцев всякого крупного бизнеса, который обслуживал громадный мегаполис, или грабил его, смотря как на это глядеть. Ланни рассказывал смешные истории о событиях, которые он там видел, или о том, что слышал. Он не сомневался, что в течение нескольких месяцев он найдет атмосферу и мысленные образы спортивной компании Лонг-Айленда, изображенных в одном или нескольких журнальных рассказах. Он сказал ей, что публика всё это съест. Сумерки падали, когда они вернулись в громадный город. Мосты были освещены четырьмя линиями огней, а сам город был волшебным, феерическое зрелище можно сравнить только со звездами в небе. «Вы не представляете, как странно это выглядит после Лондона», — заметил он, — «после того, как нащупаешь свой путь в полной темноте, и зная, что рискуешь своей жизнью каждый раз, когда сходишь с тротуара».
«Мы можем увидеть то же самое здесь, пока эта война не закончится», — сказала Лорел; и в этом он согласился.
«История всегда очаровывала меня», — заявил философ любитель. — «Одна из причин заключается в том, что мы знаем все ответы, мы знаем вещи, которые были скрыты от людей того времени. Я часто думаю, как интересно было бы вернуть некоторых из них и позволить им увидеть, что произошло после них. Например, поставить партитуру Ein Heldenleben (Жизнь героя) Рихарда Штрауса перед Бетховеном и посмотреть на его выражение, пока он просмотрит её!»
«Или пусть он послушает один из наших свинговых оркестров», — предложила Лорел.
— Думаю, что он умрет снова.
VII
Ланни привёз её к меблированным комнатам, не останавливаясь там, но позволив ей пройти за угол. Когда он начал объяснять, она сказала: «Вам не нужно ничего говорить. Я всё понимаю. Я никому не скажу, что встречала вас, и я не буду упоминать этот день. Я провела восхитительное время, и всякий раз, когда у вас будет снова свободноё время, только позвоните мне». Ни одна леди из Балтимора не могла сказать больше.
Он ушел, думая о ней, и это была старая история, только более того. Он тоже хорошо провел время и был бы рад повторить. Он задавался вопросом о ней, о том, что было у нее в голове, или в душе, или о том, что у женщин. Он хорошо их знал и сильно сомневался в том, что эта безмятежная и уравновешенная леди была полностью поглощена созданием миниатюрных шедевров художественной литературы. Он не верил, что она думала только о войне, и кто собирается ее выиграть. Или о своём собственном подсознании, о том, что это было и как это было, и о том, что станет с ним, когда ее видимая часть превратится в пыль. Она встретила подходящего мужчину, который ей нравился. И, конечно же, она думала о том, любит ли она его, или любит ли он её, и хочет ли она, чтобы он любил ее.
Природа сыграла трюк с мужчиной, сделав его дополнением к женщине, чтобы его мысли совпадали с её. Ланни Бэдд думал: Интересно, люблю ли я ее. Интересно, хочу ли я любить её. Интересно, хочет ли она, чтобы я любил ее. Он не хотел быть снисходительным в этом вопросе. Просто он был венцом творения и привык бродить по земле, где ему вздумается, собирать и выбирать.
Не могло быть никаких сомнений в том, что он получал удовольствие от её компании. Она была хорошим слушателем и ценила его интеллектуальные способности. Ее интересовали те же вещи, что и его самого, но до сих пор она никогда не признавала его авторитета. В то же время он немного боялся ее умственных способностей, раскрытых в ее работах. Может ли быть, что в душе она смотрела на него тем же сатирическим взглядом, которым глядела на постояльцев пансионата Баумгартнера в Берлине? И если она когда-нибудь захочет сделать из него то же самое, как ему это понравится?
В том главном городе Нацилэнда он спас ее от неприятностей, и во время этого процесса спасения она была напугана и смиренна. Он, зная ситуацию в стране, был хозяином, и она считалась с его авторитетом. Но мог ли он ожидать, что это будет продолжаться бесконечно. Такое отношение столь противоречило ее природе в матриархальной природе американского общества? Если бы он женился на ней, просто предположим, что она узнает его слабости, а также его достоинства, и однажды, рано или поздно, он возьмет номер Bluebook и найдет там рассказ о муже и жене, в котором узнает себя!
Ланни вспоминал, что Ницше говорил, что когда вы рассматриваете брак, возникает вопрос, будет ли вам интересен разговор с женщиной каждый день за завтраком всю оставшуюся жизнь. Ланни решил, что он знает ответ. Каждое утро он будет брать две газеты, и он будет читать одну, а Лорел — другую. Потом, возможно, они обменялись бы. Это сделало приятную домашнюю сцену, и воображение этого согрело его сердце, как чашка горячего кофе, которую он выпил. Но потом он подумал: «Предположим, они должны отличаться своими идеями о мировых делах, как это сделали Ганси и Бесс? Предположим, например, что она хотела прочитать Daily Worker, когда он читал New Leader? Предположим, она не переносила даже вида названия его газеты, маячившей перед ее глазами!»
Ответ на все давала Лизбет Холденхерст. Мысль об этой прекрасной девушке явилась как бальзам на его раненую душу. Она была мягкой подушкой, на которой его мысли всегда могли отдохнуть. Лизбет никогда не потревожит его никакой критикой. Она никогда не будет беспокоиться о том, что он читает, она не будет знать, куда ведет New Leader, или о том, над чем работает Daily Worker, ежедневно, включая воскресенья. Лизбет никогда не устанет от его разговора и никогда не перестанет думать о нем как о самом прекрасном человеке в мире.
Когда у Ланни возникали такие мысли, он говорил себе, что именно его низменная природа была искушена этой дочерью праздности и роскоши, этой принцессой паразитов. Он хотел, чтобы его тщеславию льстили, и чтобы его чувственность удовлетворяли. Но нет, это было только частью этого. Лизбет была доброй, и такой хорошей, какой ей хотелось быть. И, безусловно, молодость и красота не являются излишними в схеме вещей. Лизбет представляла собой чадолюбивый инстинкт, действующий внутри него, как он рассказал своему ученому я. Она будет идеальной матерью, и ее дети будут такими же красивыми, как она. Но разве природа не хотела мозгов также как и тела? Или было ли это, что природа ничего не знала о мозгах, и это человеку надо выбирать этот высший дар, хотя он был менее комфортным, менее безопасным и менее приятным за завтраком?
Робби Бэдд, обсуждая дочь Холденхерста, сказал откровенно и искренне: «Если ты спросишь меня, я бы схватил Лизбет и проанализировал всю ситуацию после этого». Это было то, что Робби сделал в случае с Мейбл Блэклесс, иначе Бьюти. И результатом его быстрого активного действия был Ланни Бэдд. Может быть, где-то в преддверии будущего был Ланни-младший, требующий прийти в мир? Если бы он пришёл через Лизбет, он был бы красив и искренен, а если бы он пришел через Лорел, он мог бы быть маленьким, но умным. Что бы выбрал Ланни? Эти биологические споры все время возвращали ему в голову слова старой английской песни: «Как счастлив с любою я бы был, Будь порознь они, а не вместе» [15]
VIII
«За работу!» — скомандовал суровым голосом долг. А ведь агенту президента хотелось больше всего взять Лорел Крестон на другую автомобильную прогулку и показать ей, скажем, прекрасный Беркшир, где холмы уже приобрели осенние оттенки. Или долину Гудзона, вдоль Палисадов и до того места, где сквайр Крум Элбоу содержал так называемый «летний Белый дом». Но нет, он должен был позвонить человеку, которого он ненавидел. Форрест Квадратт, называвший себя самым патриотичным американцем, был самым высокооплачиваемым пропагандистом Гитлера в Новом Свете. Все, что должен был сделать Ланни, это позвонить, и его пригласят в элегантную квартиру на Риверсайд-драйв, чтобы встретить там какого-нибудь нациста-юнкера или какого-нибудь богатого американца, который стремился спасти мир от большевизма.
В Ньюкасле Ланни ожидало письмо, говорившее: «Я очень хочу вас видеть, у меня есть что-то особенное для вас. Поэтому, когда он позвонил, бывший поэт воскликнул: «О, я так рад! Не могли бы вы подойти к обеду?».
Модный Ланни Бэдд, который остановился в Ритци-Уолдорф, мог позволить себе роскошь прогулки пешком. На самом деле было мало пользы иметь автомобиль в Нью-Йорке, особенно в переполненные часы к вечеру. На Пятой авеню машины ползли медленнее, чем быстрый пешеход. Состоятельные горожане забыли, как пользоваться своими ногами, но Ланни исходил береговые тропы Средиземного моря, переулки Англии и Тиргартен, и здесь, парк, который чудесным образом был представлен посреди острова Манхэттен. Он был крайне необходим для семи миллионов жителей, которые находились в процессе медленного удушения.
На этой скалистой почве когда-то были леса, а индейцы охотились на оленей и диких индюков с луками и стрелами. На этой великой реке малюсенький корабль Генри Гудзона отплыл, ища проход на Дальний Восток и в уверенности, что он там должен быть. Белые люди выменяли остров у индейцев за товары стоимостью двадцать четыре доллара, вырубили леса и взорвали скалы и покрыли двадцатикилометровый остров сотнями длинных узких каньонов со стенами из камня и гранита и полами из асфальта и бетона. Жители стали новой породой троглодитов, обитателей пещер, или, может быть, лучше сказать обитателей камер, их дети едва ли знали, как выглядят лошади и коровы, и, несомненно, никогда не видели оленя или дикую индейку, если только это было не в зоопарке в Бронкс-Парке. Буквально тысячи камер были собраны вместе, все пронумерованы так, чтобы можно найти ту, которую вы хотели, и каньоны были также пронумерованы по той же причине.
И камеры и каньоны были яркими как ночью, так и днем, и было увлекательно ходить и наблюдать разнообразие человеческих типов, которые искали убежища на этом маленьком острове. Там было больше евреев, чем в Иерусалиме, больше итальянцев, чем в Риме, больше греков, чем в Афинах, больше негров, чем во многих африканских странах.
Итак, Ланни прогуливался по Пятой авеню со её магазинами, демонстрирующими алмазные диадемы и двойные нитки жемчуга, крошечные флаконы духов, за которые вы могли бы заплатить сто долларов, шубы из соболя и синей лисицы и шиншиллы, которые могли бы выжать из вас многие тысячи. Здесь были все формы соблазнения, которыми могла бы соблазнить женщина, и элегантные лимузины, в которых их можно было умчать на рандеву. Роскошные магазины постепенно возникали на Пятой авеню, призывая миллионеров из дворцов и даже богов из их храмов. Автомобили выливали серые пары, вредные для легких, поэтому Ланни был рад, когда он вошел в широкие пространства Центрального парка, а оттуда к великолепным видам на Риверсайд-драйв и закат над Гудзоном.
IX
У Ланни Бэдда было одно плохое качество для роли секретного агента. Он не верил в злых людей. Он видел много таких, но это не изменило его характера. Он уходил и думал о человеке, с которым разговаривал, пытаясь найти оправдания для него. И выяснить, какие конкретные обстоятельства, какие несчастные переживания, сделали его злым. Итак, что теперь с этим германо-американским казуистом с бледным, пастообразным лицом, с толстенными очками, мягким вкрадчивым голосом и кротким, даже оправдывающимся поведением. Что заставило его привязать себя к хвосту дикого нацистского воздушного змея? Желание денег? Но он был способным писателем и всегда смог бы заработать себе на жизнь. Досада, потому что он считал себя великим поэтом, а критики не обращали на него внимания, которого он требовал? Амбиция, стремление к власти? Если бы он решил, что Адольф Гитлер действительно собирается покорить мир, и что Форрест Квадратт может стать доктором Геббельсом для западного полушария, или гаулейтером Нью-Йорка, или тем и другим вместе?
В этом Ланни убедился. Этот не слишком крепкий и ни в коем случае привлекательный маленький человечек действительно верил в понятие расы господ и был уверен, что он принадлежит к высшему классу бытия. Говорят, что он был внебрачным внуком одного из кайзеров, и, возможно, это был источник его стремления к власти. Он был уроженцем Америки и неутомимо называл себя американцем и сторонником демократии, но это был чистый камуфляж и шаблонные фразы. Все его идеи и вкусы были как у аристократа, как и его привычки, насколько позволяли обстоятельства.
Главным мотивом его жизни, казалось Ланни, была ненависть к Британской империи. Английские аристократы считали себя правящей расой, и повсюду унижали и оскорбляли немцев. Сначала англичане добрались всюду и захватили лучшие части земли и думали, что владеют ими навсегда и по божественному праву. Повсюду они блокировали немцев и окружили их- die Einkreisung [16]- и неслыханным коварством они смогли обмануть Соединенные Штаты и вовлечь их в свои войны. Безжизненный цвет лица бывшего поэта вспыхнул, когда он рассказал о том, как его родная страна вмешалась и вырвала победу у Германии в Первой мировой войне, и теперь он с яростью трудился, чтобы не допустить этого во второй раз.
С этой целью он написал полки книг под разными псевдонимами. С этой целью он сочинял речи для конгрессменов и сенаторов, доставлял их и печатал в Конгрессе, а затем рассылал по всей стране, пользуясь бесплатной рассылкой Конгресса. С этой целью он собирал деньги у богатых немцев и ирландцев, у пацифистов, матерей и всех людей, которые хотели заставить Америку избежать войны. Он помогал организовать пикетирование Белого дома, осаду Конгресса и массовые митинги и парады по всей стране. Он был горячо ревностен во всем этом, но у него тоже был циничный юмор. И он рассказывал сыну президента Бэдд-Эрлинг Эйркрафт, инсайдеру, со смехом о слабостях людей, которых он обманул. Рядом с Британией у него была особая ненависть к Франклину Д. Рузвельту.
Ланни, слушая, подумал: Рузвельт слишком умен для него! У Рузвельта в сумке тоже есть трюки! По мнению бывшего поэта, президент вел страну прямо в войну и делал это путем серии обманов. Победа над ним на предстоящих выборах была второй по значению в немецком сознании после выигрыша войны Люфтваффе в небе над Лондоном. Он спросил мнение Ланни о шансах обоих этих конфликтов и с увлеченным вниманием слушал, что его гость увидел и узнал во Франции. Необыкновенная вещь, как человек смог присоединиться к немецкой армии и иметь несколько бесед с фюрером. И к тому же рассказывал об этом в непринужденной, обычной манере, как если бы это была самая обычная вещь, которую мог бы сделать любой, если бы был достаточно заинтересован в мировых делах!
X
На эту встречу прибыл еще один гость, бритоголовый пожилой джентльмен, представленный как Балдур Хайнш. Было сказано, что он является официальным лицом одной из немецких пароходных линий. Он, по мнению Квадратта, был достоин всякого доверия. И ему, должно быть, сказали то же самое о сыне президента Бэдд-Эрлинг Эйркрафт. Он говорил свободно, и, выпив вино и бренди, он заверил Ланни, что он высоко оценил его и чтобы он мог говорить с ним как надежный друг. Во-первых, он хотел знать, знает ли Ланни издателя Херста, и когда Ланни сказал Нет, он возразил: «Чем больше я думаю об этом, тем больше мне кажется, что вы человек, который мог бы лучше всего повлиять на него».
«Что вы хотите, чтобы он сделал?» — осведомился фальшивый друг.
— Прежде всего, чтобы он осознал отчаянный характер этого кризиса и предпринял более решительные усилия, чтобы предотвратить его.
— Я читал его газеты, и мне кажется, что он делает все, что может сделать издатель, чтобы помочь нам.
— Но не как человек, герр Бэдд, у него такие большие ресурсы и такое огромное личное влияние. Если бы он захотел, он мог заставить всех других издателей печатать в поддержку нашей стороны дела. Я имею в виду, он мог бы стать создателем новостей. А он сидит в этом замке, который он построил в Калифорнии, и рассказывает о том, что он отправляет телеграммы, инструктируя своих редакторов о содержании первой страницы завтрашнего номера.
— Он совсем старик, не так ли?
— Ему семьдесят семь, но он родом из жесткой породы. У этих западных пионеров не должно быть слабаков. Могу я поговорить с вами строго конфиденциально, герр Бэдд?
— Всегда, конечно.
— Как вы думаете, у нас есть шанс победить Рузвельта?
— Я не знаю, герр Хайнш, моя работа за границей. Когда я возвращаюсь сюда, я могу только спрашивать мнение других людей.
— Что думает ваш отец?
— В настоящее время у нас с отцом нет хороших отношений, он делает военные самолеты и не думает ни о чем другом. Естественно, я нахожу это отвратительным, и я делаю свои визиты короткими. Ньюкасл принадлежит торговцам смерти и политикой не занимается.
— В этом и заключается политика! Она распространяется как лесной пожар — огонь жадности. Рузвельт убедил Конгресс проголосовать за военные приготовления в размере двенадцати миллиардов долларов, и каждый доллар является взяткой для любого бизнесмена, чтобы уменьшить его оппозицию нашему участию. Если мы займемся этим, это обойдется нам в сто миллиардов, двести, пятьсот, никто не может догадаться. Последняя война не будет исключением для сравнения.
— Я согласен с вами обо всем этом, это самое страшное.
— Вот почему мои мысли обращаются к Херсту. Он — самая сильная личность, которую мы имеем на нашей стороне. У него больше денег, чем у всех людей, которых я знаю, вместе взятых.
— Я считал, что у него серьезные финансовые трудности.
— Это ничего не значит для такого человека, как он. Возможно, он потерял десять миллионов, двадцать миллионов, но у него сотни миллионов, он владеет самой большой нью-йоркской недвижимостью, чем любой другой, его доход может финансировать десяток крестовых походов для спасения Америки.
— Я читал, что ему пришлось пожертвовать некоторыми своими газетами, и что он потерял контроль над всей организацией.
— Финансовый контроль, но не редакционный. Синдикат занимается коммерческой стороной дела, но он все равно получает свою долю, не обманывайте себя.
— Что именно вы считаете, он должен делать?
— Прежде всего, чтобы осознать чрезвычайную ситуацию, с которой мы сталкиваемся. Если Рузвельт будет переизбран, это означает, что мы вступаем в войну, это точно, если только мы не сделаем что-то революционное.
— Говорите откровенно, герр Хайнш, вы можете рассчитывать на меня.
— Мы, американцы, загипнотизированы идеей выборов. Мы думаем, что голоса все решают, голоса приходят от Бога. Но Гитлер и Муссолини показали нам, что правительства не являются неизменными и что толпе не нужно идти своим путем.
Длительный опыт научил агента президента никогда не удивляться. И, тем более, он не и не удивился. — «Вам было бы приятно узнать, сколько людей говорит об этой идее в раздевалках всех загородных клубов».
— Значит, вы это слышали?
— Конечно, я имел в виду спросить вас об этом. Их любимая формула: 'Кто-то должен его застрелить!'
— Я не имею в виду ничего такого экстремального. Убийство произведёт плохой эффект и может привести к реакции. Все, что необходимо, чтобы группа решительных людей увела его и удерживала бы в каком-то тихом месте, пока проблема не разрешится. Кто-то должен заявить: 'Вы все еще президент, мистер Рузвельт, но им не работаете какое-то время. Страной будут руководить люди в здравом уме, которые не намерены убивать своих сыновей в пользу Британской империи и большевистской России'. Эти люди — все американцы, герр Бэдд.
— Это действительно интересные новости, сэр, и если что-то в этом роде должно быть сделано, вы можете рассчитывать на мое сотрудничество. Вы не захотите называть своих друзей и, пожалуйста, обратите внимание, что я не спрашиваю об этом. Я понимаю, насколько конфиденциальным должен быть такой вопрос.
— Приятно это слышать от вас, герр Бэдд, такого отношения я ожидал от вас. Вопрос в следующем, не хотите ли вы пойти к Херсту и попытаться убедить его оказать нам реальную помощь, пока не стало слишком поздно? Убедите его, что вовлечены только богатые американцы.
— Но как я могу говорить с человеком по таким вопросам, герр Хайнш? Он не будет разговаривать открыто с незнакомцем.
— Вы не будете чужим человеком, я бы снабдил вас рекомендациями нескольких влиятельных человек, которые ручались бы за вас. Конечно, вам придется провести там немного времени и познакомиться со старым джентльменом. У вас есть всё необходимое для его обработки, потому что вы являетесь авторитетом в искусстве, и он является величайшим коллекционером в мире, а также вы друг Гитлера, а Херст встречал фюрера, и я знаю, как сильно он был впечатлен. Я уверен, что он не найдет чего-нибудь нового в идеях, которые вы ему представите.
XI
Ланни сказал, что он не может дать сразу ответ по вопросу такого значения. Он пообещал подумать, и это обещание он сдержал. То, что определило его мысли, было непрекращающейся воздушной войной над Британскими островами. Любой человек мог выдержать только определённое количество прослушивания радио и чтения газет. Однажды было сбито семьдесят пять вражеских самолетов, а на следующий день было всего пятьдесят. В любом случае это мало что значило, потому что нельзя быть уверенным в правильности цифр, а к этому надо прибавить отсутствие знаний о количестве самолетов у обеих сторон и об их возможностях производства. Новости о том, что тот или иной район Лондона был поражен, тот или иной ориентир уничтожен, не могли ничего добавить к мукам вашего воображения и не помогли бы никому из несчастных выстоять в сырых и холодных подвалах и туннелях под землей.
Члены семьи Ланни умоляли его не возвращаться под эти бомбы. Что он мог там сделать? Когда он сам задал себе вопрос, он не смог найти ответа. Ади Шикльгрубер раскрыл все, что мог раскрыть. Он вторгнется в Британию, как только закончит приготовления. Британцы знали это и готовились к этому в меру своих способностей. Тем временем всему миру пришлось ждать. Воздушная война была частью подготовки Ади, и, пока она продолжалась, можно быть уверенным, что Der Tag будет не завтра. Пока это не будет решено, агенту президента делать за границей нечего.
Ланни подумал: «Я никогда не видел свою страну». Скоро будет его сороковой день рождения, а он никогда не бывал западнее Чикаго. Он подумал: «Если мы войдем в эту войну, путешествовать будет не так-то просто». Он обнаружил, что думает о Великих равнинах, Скалистых горах и, прежде всего, о Калифорнии, которая имеет преимущество перед остальным миром в использовании размещённой там киноиндустрии как своего отдела рекламы. Ланни мог перелететь туда за день и ночь, но это было не то, что его манило. Его мыслью было сесть в машину и ехать целую неделю. Междугородние автомобильные поездки были одним видом его отдыха с ранней зрелости. А теперь Гитлер и его война сделали их невозможными в Европе. Затем еще одна мысль, маленькая мысль, закравшаяся в его голову. Как приятно было бы, чтобы Лорел Крестон отправилась в такую поездку! О скольких вещах они могли бы поговорить, и как его оценка достопримечательностей будет усилена ее комментариями! Они совершили такой же тур по Германии, стараясь не попасться гестапо. Поездка по Центральной и Западной Германии, которая началась в Берлине с остановкой в Берхтесгадене, а затем через Австрию в Швейцарию. Поездка, которая, конечно, не будет забыта ни одним из них!
Он воображал, что позвонил ей и сказал: «Вы когда-нибудь видели свою страну, хотите ее увидеть?» Это был бы строго пристойная поездка, брата с сестрой, как и предыдущая, и он объяснил бы это ясно хорошо подобранными словами. Они будут останавливаться в разных гостиничных номерах, даже в разных отелях, если она так предпочла бы. Безусловно, ни один из ее друзей не поверил бы этому. Но не было причин, почему ее друзья должны знать об этом. Проект касался только их самих.
Воображение Ланни всегда было живым, и теперь по какой-то причине стало еще живее. Ему было интересно играть с этой темой и представлять её в различных вариациях, упражнение, знакомое всем музыкантам. Та же тема может быть серьезной или веселой, минорной или мажорной. Она может воспроизводиться различными инструментами и в разных темпах. Воображение Ланни решило отказаться от отдельных комнат или сделать их частью одного апартамента. Он представил себе, как он зовет Лорел Крестон и резко говорит: «Не хотите выйти за меня замуж и провести медовый месяц в Калифорнии?» У женщин всегда есть стандартный ответ на такие вопросы: «Это так внезапно!» Время от времени одна из них может оказаться оригинальной и сказать: «Ну, пришло время!»
Ланни понятия не имел, что ответит настоящая Лорел Крестон, но его музыкальная фантазия была в восторге от этой темы. Она сказала «Да» в разных режимах, и у них были самые приятные каникулы. Нью-Джерси лежит через реку и на пути в Калифорнию. Ланни слышал, что там можно жениться без каких-либо предварительных условий, и поэтому в его воображении они сделали это, и это было потрясающим опытом. Но затем начался старый круг проблем. Поездка подошла к концу, и они вернулись в Нью-Йорк, и что он собирается с ней делать? Куда он скроет ее, и как ей удастся публиковать свои сатирические рассказы, не привлекая внимания нацистских агентов? Как бывший муж Ирмы Барнс, Ланни все еще мог попасть в Гитлерлэнд, но, будучи мужем «Мэри Морроу», у него была бы прекрасная возможность исчезнуть в камере пыток и крематории.
На эту тему были и другие вариации. Одна в ритме Венского вальса, другая в ритме гарлемского свинга, или нового ритма ночного клуба, называемого буги-вуги. Там не нужно было останавливаться и охотиться за проповедником или мировым судьёй в Хобокене или Вихокене. Вы просто поспешили, «Забыли мир, и миром позабыты» [17]. Вы собрали свои розовые бутоны, пока могли, и не задумывались о завтрашнем дне. Скажем о том, что вы должны есть и что вы должны пить и что оденете. Вы знали, что по дороге вы найдете коктейли и шипящие отбивные, а для одежды в багажнике автомобиля были и розовые шелковые пижамы, или, может быть, черные с китайскими драконами в серебре или золоте. И они стоили денег!
Таково было настроение того времени, и вы просили того, что хотели. У светских жителей Нью-Йорка было слово для этого, «предложение», и женщина не должна была обижаться. Скорее наоборот, разве она могла бы что-нибудь сказать в этом не женском мире? Давным-давно во Франции Ланни было сделано «предложение» Айседорой Дункан, и он, возможно, согласился бы, только тогда он был влюблен в мадам де Брюин. Был ли он пуританским сейчас, и Лорел притворялась такой же самой, потому что она думала, что он хочет, чтобы она была такой?
Изыди, сатана! Ланни сказал себе, что эта женщина из Балтимора была человеком тонкой чувствительности, и что, если она чего-то хочет от него, это будет правдой и терпением. Это, увы, он не мог этого предложить, и он сказал себе, что ему должно быть стыдно думать о ней так, чтобы унизить и оскорбить ее. Предположим, что в одном из ее трансов бабушка Марджори Кеннан должна была рассказать ей об этом! И предположим, что Лорел должна была начать задаваться вопросом, было ли это послание продуктом подсознания Ланни или её собственного!
XII
Бальдур Хайнш сказал: «Если вы к нему поедите, то вы должны увидеть произведения искусства Херста в универмагах и в его кладовых в Бронксе». Ланни решил, что в любом случае это был здравый совет, поэтому он вызвал своего друга и наставника по искусству Золтана Кертежи. Вместе они посетили два больших универмага, которые впервые за всю историю мира выделили целые этажи для экспонирования и продажи старых мастеров и музейных экспонатов.
В течение половины долгой жизни упрямый хозяин миллионов забавлялся тем, что собирал такие произведения со всей Европы. Он нанимал агентов, чтобы рыскать по континенту, и построил огромный средневековый дворец на Тихоокеанском побережье, чтобы хранить их там. Когда дворец и его различные пристроенные здания больше не могли их вместить, он построил сначала один, а затем еще один огромный склад в северо-восточной части Большого Нью-Йорка, известной, как Бронкс. Многие из этих сокровищ владелец Сан Симеона никогда не видел. Он купил их по телеграфу и был доволен, что они его собственность, и находятся в безопасности от огня и воров.
Наступила великая депрессия, затронувшая как распространение газет, так и газетную рекламу. Также печально известный Новый курс наложил огромные налоги на прибыль. Херсту пришлось закрыть некоторые из своих газет, продать другие и позволить опеке управлять остальными. Он потерял интерес к своим сокровищам искусства и решил превратить их в наличные деньги. У кого-то возникла яркая идея рекламы и маркетинга через универмаги. Поэтому здесь можно увидеть ряды картин, стоимостью от пятидесяти долларов до пятидесяти тысяч. И они быстро продавались. В другом магазине были представлены всевозможные предметы искусства, скульптуры, вазы, гобелены, доспехи и оружие. Венецианские кинжалы можно использовать для резки бумаги, а действовать огромными алебардами и боевыми топорами мог только спортсмен. Цена на каждый объект колебалась от девяноста восьми центов до девяти тысяч восьмисот долларов!
Люди Нью-Йорка знали все об Уильяме Рэндольфе Херсте, который когда-то баллотировался в мэры, а затем в губернаторы штата и пытался баллотироваться на пост президента, но к тому времени люди уже устали от него. Они думали, что было бы приятно владеть чем-то из его коллекции, и говорить об этом. Они купались в деньгах, потому что корабли, сталь, медь, масло и продукты питания, оплачивались наличными деньгами. Все вливалось в Британию или в океан по дороге. И вот теперь дядя Сэм заказал оружие на двенадцать миллиардов долларов! Почему бы не повеселиться и, кстати, не приобрести немного культуры? Можно сохранить ценник и доказать, сколько заплатили, и это было так же хорошо, как деньги в банке!
Хайнш добавил: «Если вы хотите увидеть кладовые, сообщите мне, там работают несколько наших самых активных работников». Ланни позвонил официальному лицу, и ему сказали: «Я позвоню и договорюсь. Представьте свою карточку и попросите мистера Хикенлупера». Поэтому Ланни подождал у двери склада, который занимал целый городской квартал. Через лючок, который, возможно, в своё время принадлежал бутлегерам, он показал свою визитную карточку, и появился толстый розовый немец из Йорквилля и пригласил его.
Нельзя было поверить в это, не увидев этого своими глазами. В этом месте находился офис с кабинетами, в которых было сто пятьдесят толстенных книг, состоящих из рассыпающихся листов, каталога этого склада. Десять или одиннадцать секретарей были необходимы, чтобы поддерживать их в актуальном состоянии. Там было перечислено двенадцать тысяч объектов, сказали Ланни, и это не звучало так грозно, пока не объяснили, что «объект» включает такие вещи, как «полная средневековая комната», и их было семьдесят. Другим «объектом» был целый монастырь из Испании. Можно было подумать, что это была шутка, но нет, вот он в четырнадцати тысячах ящиках, которые стоили семьдесят тысяч долларов только за упаковку. Монастырь был построен в 1141 году, и Херст купил его, не видев его. Он приказал его разобрать камень за камнем, каждый из которых пронумеровать и сложить в ящики. Здание могло быть установлено в любой части Америки, которая ощущала необходимость либо монастыря, либо туристической достопримечательности.
Многие предметы были одинаково фантастическими, а цифры ошеломляли. Гобеленов было на восемь миллионов долларов — по крайней мере, это было то, что за них заплатили. За один набор дилер Дювин получил сумму в 575 000 долларов США. Возможно, это были деньги, с которыми эта знаменитая личность смогла стать лордом и Первым бароном Миллбанком. Но не очень весело смотреть на свернутые гобелены, и одна упаковочная коробка выглядит очень похожей на другую, но Ланни позволил себя сопровождать с этажа на этаж. Если он собирался встретиться с хозяином Сан-Симеона, то это было тем, о чем можно было бы ему сообщить.
Позже он позвонил Хайншу, чтобы поблагодарить. «Я должен посетить клиентов на Среднем Западе», — объявил он, — «и, возможно, я решу продолжить работу в Калифорнии. С другой стороны, я считаю, что лучше не использовать рекомендации от ваших друзей, потому что это может показаться ему политическим призывом и насторожить старика. Я навещу ребят из кино и расскажу им об искусстве. Возможно, даже я смогу сделать для него какое-то дело. Найти ему богатых клиентов. Он будет гораздо более склонным доверять мне, если я смогу помочь ему получить миллионы долларов».
Он позвонил своему отцу и сказал: «Ты можешь одолжить мне автомобиль на три-четыре недели?» Ответ был: «Если мне будет нужна другая машина, я могу ее купить. Езжай и наслаждайся». Ланни понял мысль, стоящую за этими словами: «Что угодно, чтобы держать тебя подальше от бомб!»