Праздный скипетр [19]
I
Сын президента Бэдд-Эрлинг Эйркрафт проехал пять тысяч километров, и вот его место назначения, сказочный Сан Симеон, называемый «Ранчо». Это ранчо было всем ранчо ранчо и покрывало тысячу квадратных километров. А это означало, что из особняка можно ехать двадцать пять километров в любом направлении, кроме моря, и никогда не покинуть усадьбу. Можно ехать на лошади, как это делал «Уилли» все свое детство. Но эксцентрик мог выбрать зебру или ламу или жирафа, бизона или яка, слона или кенгуру или эму или казуара. Там были стада всех этих существ, а также какое-то количество ковбоев из Центральной Калифорнии, и если гость выразил желание прокатиться на одном из этих существ, ковбои, без сомнения, воспримут это как совершенно нормальную эксцентричность этих людей из Голливуда.
В клетках были также львы и тигры, пумы и леопарды, и если бы Ланни объявил себя укротителем диких зверей, хозяин, без сомнения, мог бы ему организовать такое развлечение. Но агент президента был укротителем более опасного вида дикого зверя. Того, кто убивал не ради еды, а для славы. Кто убивал не только людей, но целые нации и цивилизации. Его отвезли в Ла-Каса-дель-Соль (Дом солнца). Все замысловатые гостевые дома имели испанские имена, как и все остальное на ранчо. Его сопроводили в элегантный люкс с ванной, стены которой и пол и утопленная в полу ванна были из мрамора. Он взглянул на один из обширных шкафов и обнаружил в нем полную экипировку для всех. Одну сторона шкафа для мужчин, а другая для женщин. Пижамы, халаты, плавательные костюмы, костюмы для тенниса и гольфа, одежда для верховой езды, а также фрак, смокинг, вечернее платье. Формальная одежда была разрешена, хотя и была не обязательной. Ланни не стал узнавать, подходят ли они ему. Солнце светило, и было тепло, поэтому он надел свой собственный тропический костюм и, следуя рекомендациям, направился к Ла Каса-Гранде, что по-испански означало «большой дом». Это было огромное здание в стиле старых испанских католических миссий. Под ним, гость знал заранее, размещались огромные площади складских помещений, заполненные сокровищами искусства, такими как те, которые он осмотрел в Бронксе.
Сюда пришел хозяин этих сокровищ, создатель этой величественности из сказок тысячи и одной ночи. Он был высоким и крупным в комплекции, как и большинство мужчин из этих широких и открытых пространств. Но теперь его плечи обвисли, и появились признаки брюшка. У него было длинное лицо и особенно длинный нос. Его враги называли такое лицо конским и использовали его в карикатурах. Его странной особенностью были пара маленьких глаз, водянистых синих, настолько бледных, что они казались безжизненными. Никакого чувства в них не было вообще и очень мало в лице, или в дряблой, не реагирующей руке. Одинокий человек, человек, который никогда не увлекался. Теперь старик с мешками под глазами, провисающими щеками и обвисшей кожей под подбородком. Ланни подумал: человек недоволен, не доволен окружающими его людьми, не доволен своими воспоминаниями и без надежды ни на этот мир, ни на следующий.
Легко было составить себе представление о нем. Была ли причиной того количества людей вокруг него желанием избежать увидеть недостатки кого-то одного? Редко здесь было меньше пятидесяти гостей, рассказали Ланни, и в этот уик-энд он насчитал, что их было семьдесят пять. Он должен был познакомиться с каждым. Умелый мажордом организовал это. Были лица, знакомые по экрану, и другие, чьи имена говорили ему, что они были продюсерами и режиссерами картин. Он догадался, что они были друзьями Мэрион Дэвис, а не Херста, который погрузился в её мир, мир притворства, после того, как он так неудачно не сумел добиться успеха в мире политики и общественных дел. Он пытался помочь людям, так он, должно быть, говорил себе, но они отказались ему доверять. Здесь был новый мир, в котором легче жить. Мир, сделанный на заказ, и в котором богатство играло свою роль.
Важные люди с большими деньгами, люди киноиндустрии, как они себя называли, приходили сюда и сделали это место своим загородным клубом без взносов. Здесь были все удобства, которые можно было придумать. Мидас тратил пятнадцать миллионов долларов в год на поддержание этого места и предоставил его своим придворным и фаворитам. Был бар, который никогда не закрывался, и там можно получить все, что просили, если пить у всех на виду. Был огромный средневековый зал, где можно было играть в бильярд или пинг-понг, рядом тысячелетними церковными скамейками. Нелепо, но не более, чем другие особенности этого фантастического поместья. Можно было охотиться или ловить рыбу или играть в теннис на кортах с золотыми кварцевыми стенами. Можно было плавать в бассейне со свежей холодной водой или в другом с соленой водой, накачанной из океана и подогретой.
II
После коктейля владыка поместья взял за руку свою звезду первой величины и повёл своего рода великий оперный марш в столовую, которая была размером собора средней величины. Все должно было отличаться от того, что было. И столовая, по-видимому, была трапезной монахов. На длинном столе из массивного многовекового дерева не было скатерти. Бесценный старый фарфор и стеклянная посуда напоминали музей, напечатанные меню напоминали столовую отеля, а бумажные салфетки делали всё похожим на дешёвую буфетную стойку. Центр стола был отмечен длинной линией приправ и домашних солений и варений, все в их оригинальной упаковке. Всё домашнее, и хозяин очень гордился ими. Много путешествующий и видавший многое Ланни был удивлён окружением мисс Мэрион Дэвис во время трапезы. За ее спиной стоял ливрейный слуга, держащий вышитый шелковый поднос с туалетными принадлежностями, и по знаку подавал его для использования. Кресло рядом с ней было занято пожилой собакой, чье имя было Ганди, хотя пёс не был вегетарианцем. Каждая смена блюд сопровождалась серебряным подносом с кусочками отборного мяса, которые Ганди съедал с должной пристойностью.
К столовой была пристроена киноаппаратная. После еды на экране началась демонстрация фильма. Просмотр которого был обязательным для всех гостей, и Ланни задумался над этим. У него не было такого опыта обязательных посещений каких-либо мероприятий с тех пор, как он был учеником Академии Сент-Томаса в Коннектикуте и был обязан посещать часовню каждое утро. Было ли целью хозяина сделать искусство кино объектом поклонения? Было ли это средством поклонения милостивой леди, которая соизволила занять «Небесные апартаменты» в его дворце? (Миссис Уильям Рэндольф Херст жила в особняке в Нью-Йорке.) Возможно, случилось так, что в прошлые времена у какого-то гостя был ужасный вкус, и он пожелал прочитать вечернюю газету, пока шла демонстрация фильма с участием мисс Дэвис? Властелин этой усадьбы был человеком капризов и бешеного характера. Если его работник не понравится ему, он вышвырнет его без церемоний и больше никогда его не увидит. Ланни никогда не забывал историю, рассказанную ему одним из корреспондентов Херста за границей. Человека вызвали в дом хозяина в Нью-Йорке, и они говорили до полуночи. Хозяин, будучи голодным, отвел своего гостя в холодильник. Обнаружив, что он заперт, он не позволил себе остаться голодным, а снял красный противопожарный топор со стены и разнёс дверь.
Фильмом в эту субботнюю ночь была одна из тех комедий, которые стали известны как эксцентричные. Фильм еще не вышел на экраны, потому что, конечно, этот мастер бесконечной рекламы имел право на приоритет и никогда не рискнул бы показать своим гостям какое-нибудь старьё. Картина была сделана для публики, которая находила жизнь скучной и удручающей, и которая платила свои деньги только за то, чтобы как можно дальше отдалиться от реальности. Героиня этой истории была дочерью миллионера, который жил в доме с гостиной, похожей на железнодорожный вокзал, а герой был красивой мужской куклой, которая, как предполагается, была газетным репортером. Герой делал всё, чтобы сделать правдоподобной случайную встречу с дочерью миллионера. Молодая леди, одетая в каждой сцене в новый дорогой костюм, попыталась убежать от дорожного полицейского и оказалась в тюрьме под чужим именем. Репортер попытался вытащить ее, и в результате появилась серия абсурдных приключений, большинство из которых все киношные люди уже видели и сами создавали во многих предыдущих фильмах.
Короче говоря, это был стереотип, как и лица и жесты героя и героини. Репортер должен был быть бедным, но у его матери кухня была наполовину такая же, как и железнодорожная станция, и мать и сестры носили изящную одежду, а волосы уложены и не было ни одной неуместной детали, иначе сцена была бы вырезана. Ланни смотрел эпизоды, некоторые из которых Бродвей назвал бы фарсом, а о других отозвался бы с иронией. Люди там падали на спину или в пруд. Сцены закручивались в таком безумном темпе, как если бы продюсеры боялись, что, если они остановятся на мгновение, то у публики могло появиться время, чтобы понять, какую банальность им скармливали.
Ланни не мог сбежать. Он должен был это выдержать до конца. Но он не мог избежать мыслей о том, что видел. Он думал об этих мужчинах и женщинах, обо всех важных личностях и о какой-то ответственности. Каковы были их мысли, когда они смотрели это зрелище? По их собственному слову это была «чушь», и последнему человеку из них это должно быть ясно. Кто-то здесь поставил это, чтобы заработать деньги. Другие будут думать, сколько это принесёт? И размышляли, есть ли там что-нибудь, что можно извлечь оттуда, идеи, которые можно использовать, актеры, писатели, которых можно было бы нанять?
Ланни знал формулу, которая всё объясняла, это было «то, что хочет публика». Публика, по мнению киномагнатов, не имела ни сердца, ни совести, ни мозгов. Публика не хотела ничему учиться, она не хотела думать, она не хотела улучшать себя или видеть своих детей лучше себя. Публика просто хотела забавы на самом низком уровне. Она хотела увидеть, что жизнь стала смешной от гротескных неудач. Она хотела наслаждаться богатством, независимо от того, как оно было получено или как потрачено впустую. Прежде всего, она хотела увидеть, как подростки находят свою пару, целуются и готовятся жениться, как юноша встречает девушку! Предполагалось, что они будут счастливо жить после, хотя никогда не было показано, как это чудо будет достигнуто. А уровень разводов в Америке постоянно возрастал.
Эти правила выражали безграничный цинизм в отношении человеческой природы, и неверие превращалось в веру. Это было презрение, вызванное приступами жадности. Это была измена душе человека, возведенная в систему бизнеса, организованного, систематизированного и распространенного во всех уголках земли. Этот особый «лакомый кусок сыра», одна из тех фраз, которые Ланни узнал накануне вечером, предлагался миру, шатающемуся на краю пропасти. Пока шёл предварительный закрытый просмотр кинофильма, Лондонский мост мог быть взорван, а Британская империя обрушиться. Прежде чем закончится демонстрация фильма, сама Америка могла вступить в борьбу за свою жизнь. Но толпа все равно будет хохотать, когда «дама» получит шлепок по «попе».
Ланни подумал, что не случайно Херст искал убежища в этом экранном мире. Его личность и его жизнь были воплощением той же измены человеческой душе. Более полувека его газеты скармливали скандалы и убийства американской публике. Он устраивал психологические ловушки для их пенни и центов, и поскольку эти ловушки сработали, его презрение к жертвам было подтверждено. Так он накопил второе по величине состояние в Америке, и когда он получил его, то не знал, что с ним делать, кроме как построить эту карикатуру на дом, эту самую дорогостоящую свалку на земле. Вот она, и он приглашает сюда свору придворных и подхалимов и развлекает их, показывая им карикатуру на самих себя, на мир, пустой и ложный, как и сам Сан Симеон. Самый невероятный факт — так думал президентский агент — он заставил их взглянуть на это! Он сунул их нос в их же блевотину! Неужели он их так ненавидел?
III
Хозяину рассказали о его новом госте, и после показа фильма Ланни предложили посмотреть кое-что из специальных сокровищ в этом доме. Так Ланни узнал новую сторону этого странного человека. Он действительно любил красивые вещи. Но не тех, кто их производил. Во время пребывания в Сан Симеоне Ланни не встретил ни одного художника, и он видел очень мало предметов искусства, созданных ныне живущими людьми. То, что любил Херст, были вещами, которыми можно восхищаться, показывать и, прежде всего, обладать. Он открыл ключом специальный шкаф и достал редкую вазу из венецианского стекла. Это было что-то чудесное, густой зеленый цвет, переходящий в цвет облачного, полупрозрачного молока, и если держать вазу на свету, её цвета дрожали и переливались, как будто она была живая. «Когда у вас есть что-то подобное», — заметил владыка Сан Симеона, — «вы испытываете удовольствие, которое вы переживаете, вы думаете об этом как о друге».
«Конечно», — ответил эксперт, который знал кое-что о человеческой душе, а также о ценах на картины. — «И это никогда не станет чем-то другим. Его не подкупишь, оно не предает и не оклевещет, оно не пытается ничего извлечь из вас».
Была ли вспышка света в этих бледных пустых глазах, или это было просто отражением от блестящей поверхности вазы? «Я вижу, что вы понимаете смысл в искусстве, мистер Бэдд», — заметил хозяин.
Они бродили по залам этого частного музея, и Ланни не нуждался в предварительной подготовке. Он знал этих художников и их произведения, и мог рассказать интересные истории об обоих. Он мог бы дать точные технические комментарии. И, что самое важное, он знал их цены. Он привык разговаривать с людьми, которые жили деньгами и за деньги, и здесь был один из величайших денежных воротил в мире, человек, который скупал не просто все виды вещей, но и мужчин и женщин в самых разных целях. Когда он приехал в Нью-Йорк, полвека назад, чтобы проложить себе дорогу в столичную журналистику, он купил большую часть сотрудников Пулитцера. Он даже взял в аренду помещения в небоскрёбе Нью-Йорк-Уорлд-билдинг, где размещалось издательство Джозефа Пулитцера, чтобы сделать это со скоростью и удобством. Он купил редакторов, писателей, рекламистов и распространителей. Он просто предложил им оклады в два раза больше. И у него было такое же отношение к картинам. Когда он хотел, он получал её, независимо от цены, но цену запоминал!
Итак, теперь Ланни заметил: «Я нашел картину Гойи, похожую на эту, четыре года назад, когда бежал от войны в Испании, и я продал ее в Питтсбурге за двадцать пять тысяч долларов». Хозяин ответил: «Я купил эту за семнадцать тысяч, но это было давно». И затем Ланни: «Это прекрасный образец, теперь он может принести тридцать или сорок тысяч. Состоятельные люди обнаружили, что старые мастера — это форма разумных инвестиций и имеют то преимущество, что за них не нужно платить налоги».
Вскоре они предстали перед Каналетто, вид светлой и ясной Венеции. Ланни заметил: «Я недавно продал похожую картину для Германа Геринга».
Это была приманка, и ее заглотали мгновенно. — «Луэлла говорит, что вы хорошо знаете Геринга, а также Гитлера».
— Мне улыбнулась такая удача. Я знаю фюрера уже примерно тринадцать лет, а Германа в половину меньше.
«Они необыкновенные люди», — сказал хозяин. — «Я хотел бы поговорить с вами о них когда-нибудь, пока вы здесь».
«С удовольствием, мистер Херст». — Это было согласие.
IV
В середине воскресного утра, когда гости вышли на свежий воздух, чтобы развлечься в поместье, или посидеть на веранде на солнце и почитать свежие выпуски Examiner, доставленные на самолете, издатель пригласил своего нового друга в кабинет, куда никто не мог зайти без приглашения. Там Ланни предоставил ему сокровища знаний о фашизме и нацизме, которые накопил за два десятилетия. Он рассказал, как он впервые увидел Муссолини, тогда ещё журналиста, в траттории в Сан-Ремо в яростном споре со своими бывшими красными коллегами. Как позже, в Каннах, он брал у него интервью во время международной конференции. Он рассказал о Замке Штубендорф, где он в детстве посетил Курта Мейснера, и о Генрихе Юнге, который стал одним из первых нацистов, и взял с собой Ланни в квартиру Ади в Берлине в те дни, когда у фюрера не было ни этого, ни какого либо другого титула.
«Я думал, что в то время я был чем-то вроде Розового», — сказал Ланни, — «и у Гитлера была такая же программа, как у вас, когда вы были молоды, мистер Херст. Он собирался положить конец процентному рабству, как он это называл, и разрушить тресты, и это звучало как передовицы Брисбена со всеми важными фразами заглавными буквами».
«Это было давно», — заметил издатель, возможно, из-за ностальгии. — «Мы все узнали, что тресты могут быть полезны при надлежащем регулировании».
— Конечно, но программа понравилась людям в Берлине и Мюнхене, как это было в Нью-Йорке и Чикаго. Это факт, который я указал своим друзьям в Англии и Франции, что нацисты пришли к власти, не как движение, чтобы подавить красных и сохранить крупные деловые предприятия, они пришли как радикальное движение, предлагая людям то, что те считали конструктивной программой. И она очень напоминала старую популистскую программу в этой стране.
«Вы правы», — сказал мистер Херст. — «Но проблема в том, что Рузвельт украл все наши идеи, и что мы можем сделать?»
— Конгрессмен Фиш задал тот же вопрос, когда я упомянул об этом, но я не мог ответить, потому что моя специальность — это живопись, а не искусство управлять государством. Все, что я могу сделать, это указать на факты, которые я наблюдал. В странах, где люди имеют право голоса, вы должны обещать им что-то желательное, иначе оппозиция превзойдет вас.
— Они повышают цену выше и выше, мистер Бэдд. Я уже давно говорил, что если повышение продолжится, то это приведет к разрушению нашей демократической системы.
— Возможно, вы правы. В Англии много людей, которые постоянно следят за требованиями профсоюзов, и которые с завистью смотрят на то, чего смог достичь Гитлер.
— Но даже он должен давать обещания, мистер Бэдд.
— Конечно, но он может отложить их выполнение, пока не будет достигнута победа. Тогда, по всей вероятности, он найдет возможность выполнить обещания. Немцы будут правящей расой, а все остальные на континенте будут работать на них, поэтому возможно немецким рабочим достанется большая доля продукта.
— Вы думаете, что он наверняка победит?
— Как можно думать иначе? У него больше нет противника, кроме Британии, и может ли Британия покорить Континент Европы? Рано или поздно у них кончатся ресурсы, и им придется пойти на компромисс, который им предлагает Гитлер. Я могу рассказать вам об этом, потому что я сам передавал сообщения от фюрера лорду Уикторпу, который только что ушел с поста в министерстве иностранных дел в знак протеста против упрямства Черчилля.
V
Естественно, издатель восемнадцати газет хотел знать все об этом поручении фюрера. Он хотел знать, какие предложения он делал, и какой шанс их изменить. Он хотел знать, какие условия были предложены французам, и какие секретные положения могут находиться в соглашении о перемирии с Францией. Он хотел услышать о борьбе между Лавалем и Петеном в правительстве Виши и о том, что из этого может выйти. Собирался ли Гитлер получить французский флот, и достаточно ли он силен, чтобы взять Гибралтар? Какова была фактическая сила итальянской армии, и сможет ли она прорваться в Египет и перекрыть Суэцкий канал? Чрезвычайно сложная война и увлекательная, когда смотреть на неё издалека и не бояться втянуть в неё свою страну!
Примерно через год после того, как нацисты пришли к власти Уильям Рэндольф Херст посетил Рим и Берлин. Он заключил сделку с нацистами, в соответствии с которой его Служба международных новостей должна была использовать исключительно официальные новости нацистов. Очень хорошая сделка с финансовой стороны. Издатель имел несколько конфиденциальных бесед с фюрером и рассказал Ланни, как сильно он был впечатлен пониманием этого человека международных дел. «Естественно, я сочувствую его внутренней программе», — объяснил он. — «Никто не может отрицать того, что он сделал для Германии, и что он был благословением для страны. Но я не мог продолжать его одобрять из-за того, что он сделал с евреями. Вы понимаете что, что на это были только деловые причины».
«Конечно», — ответил Ланни с улыбкой. — «Нью-Йорк, похоже, стал еврейским городом».
Шесть лет прошло с момента визита мистера Херста. И что эти годы сделали с фюрером, и с его Nummer Zwei и его Nummer Drei? Хозяин засыпал своего гостя вопросами, и гость откровенно отвечал, рассказывая много историй о домашней жизни фюрера, как в Берхтесгадене, так и в Берлине. Об охотничьем домике Геринга в Шорфхайде, который был собственностью прусского государства, но Геринг спокойно присвоил его и построил там дворец в духе Сан Симеона, хотя Ланни не хотел упоминать об этом. Он говорил об интересе Гесса к астрологам и медиумам, что не было секретом в отношении главы нацистской партии. Он рассказал о конфиденциальных беседах с этими людьми и объяснил, как они смогли принять американского искусствоведа в качестве друга и даже советника. Должен был быть кто-то, кто мог бы отправлять сообщения в другие страны и приносить ответы, а официальные лица часто были неудовлетворительными, потому что они ввязывались в фракционную борьбу и интриги дома.
«Геринг люто ненавидит Риббентропа, и так же Гесс», — объяснил Ланни, — «и все трое ненавидят Геббельса. Фюрер использует их всех и играет друг против друга, он никогда никому не доверяет, кроме, возможно, Гесса. А когда я приезжаю, он может с облегчением встретить кого-то, кто не тронут такой ревностью и подозрением. Он чувствует, что он знает меня из детства, из-за моей близости с Курт Мейснером и Генрихом Юнгом, двумя людьми, которые были его верными последователями с самого начала и ни разу не просили у него покровительства. Тогда и фюрер, и Геринг не раз предлагали мне деньги, и я отказался от них, и это их очень впечатлило».
— Они хотели, чтобы вы были на их службе?
— Да, но я объяснил им, что если я возьму на себя такие обязательства, я должен расстаться с моим чувством свободы, я должен буду беспокоиться о том, отработал ли я полученные деньги или нет, а они начнут думать, что я бездельник, и начнут предъявлять мне требования.
На длинном лице этого мультимиллионера появилась улыбка. — «Вы говорите мне это, чтобы я не сделал вам такое же предложение, мистер Бэдд?»
— Нет, мне не пришло в голову, что вы захотите это сделать.
— Вы, действительно, скромный человек. То, что вы мне говорили, имеет значение для того, кто с каждым днём стареет и склонен оставаться в своем собственном углу у камина. Информацию из первых рук нелегко найти, и я рад заплатить за неё и обещаю никогда не оказывать на вас никакого давления. Если бы вы время от времени приезжали ко мне и позволяли мне получать информацию, как я только что это сделал, то это стоило бы, скажем, пятьдесят тысяч долларов в год для меня. Или больше, если это вас устроит.
— Я всегда слышал, что вы необычайно щедры, мистер Херст. И теперь вы доказываете это, я был бы рад числиться среди ваших друзей, а время от времени навещать вас, но я предпочел бы делать это, как я делаю это для моих других друзей, из-за удовольствия, которое я получаю от того, чтобы могу быть им полезным. Моя профессия эксперта по искусству обеспечивает мои потребности, и я один из тех счастливчиков, чья работа удовольствие.
— Вы можете так много заработать?
— Мне не нужно так много, потому что меня принимают, куда бы я ни поехал, в дом моего отца в Коннектикуте, в дом моей матери на Ривьере, в дом моей бывшей жены в Англии. Это звучит странно, поэтому я должен объяснить, что лорд Уикторп женился на Ирме Барнс, и нам удалось остаться друзьями. У меня есть маленькая дочь, которая живет в замке Уикторп, и я езжу туда, чтобы проводить время с ней. Это место в ложе, из которой можно наблюдать дела Британской империи.
Человек с деньгами был обеспокоен таким отношением к своей собственной божественности, которая обусловлена деньгами. Вполне возможно, что с ним никогда не случалось ничего подобного. — «Вы не считаете необходимостью обеспечить свою старость?»
— Здесь тоже мне благоволила судьба. У моего отца немалые деньги, и, если я достигну старости, то у меня есть основания ожидать наследования какой-то доли от них.
Разговор пошёл совсем по-другому. В нём этому упрямому джентльмену пришлось разговаривать с одним из небольшой группы социально равных. — «Полагаю, я должен принять ваше решение, мистер Бэдд, но помните обо мне в своих путешествиях, и в любое время, когда у вас будет информация или советы, которые, по вашему мнению, мне будут полезны, отправьте мне их по телеграфу. А если вы позвольте мне узнать название вашего банка в этой стране, то я прослежу, чтобы стоимость была бы внесена на ваш счет».
— Как вы знаете, мистер Херст, британское правительство делает сообщения по телеграфу сомнительными в военное время. Но когда я нахожусь в этой стране, я могу телеграфировать вам, и иногда у меня могут быть предложения, которое могут для вас представлять интерес.
«Диктуйте их стенографисту и отправляйте их с оплатой получателем», — скомандовал властитель Сан Симеона. — «Не беспокойтесь о длине. С этого времени у вас есть карт-бланш».
VI
Луэлла Парсонс сказала Ланни, что его могут пригласить оставаться до тех пор, пока он захочет, так и получилось. Он согласился, потому что ему было любопытно узнать больше об этом человеке огромной власти, которого он считал одним из основоположников американского фашизма. А также о гостях, которые то и дело посещали этот бесплатный загородный клуб. Они были правителями Калифорнии. Чиновники, судьи, руководители газет и редакторы, крупные бизнесмены. Но, прежде всего, колония высших кино-деятелей, хозяев сверх-рекламы.
Самый странный бизнес в мире, каким он казался сыну президента Бэдд-Эрлинг Эйркрафт. Этот бизнес предоставлял сновидения всем народам земли. Возраст киноиндустрии был сравним с возрастом Ланни, и люди там росли вместе с ней и не находили её странной. Крупные бизнесмены киноиндустрии очень мало отличались от тех, кто поставлял одежду в Нью-Йорк и другие города. Там тоже нужно было знать моду. Элегантность была еще одним видом сна, и капризы публики могли вознести или потопить. Люди, которые производили и продавали развлечения, покупали услуги других мужчин и женщин, как это делали издатели газет. Они оценивали ценность этих людей и то, что можно было извлечь из их талантов.
Если человек написал роман бестселлер, то они могли бы нанять его писать для них за несколько тысяч долларов в неделю. Его посадили бы в комнате с пишущей машинкой и секретарем. Если бы им нечего было предложить ему в тот момент, они могли бы забыть его на шесть месяцев. Но они не видели причин, по которым он должен был возражать, пока получает свою зарплату. Его бестселлер, возможно, имел отношение, скажем, к страданиям арендаторов-издольщиков в Луизиане, но они могли бы заставить его работать над сценарием, связанным с тайной убийства на Гавайях. Можно услышать полдюжины анекдотов, подобных этому, в утренних разговорах в Сан Симеоне, но не надо смеяться. Достаточно вежливой улыбки.
К этому времени президентская кампания достигла своего апогея, и большая часть разговоров гостей была связана с этим вопросом. «Этот человек в Белом доме» пытался ухватить третий срок [20], и большинство лучших людей в киноиндустрии, как и лучшие люди во всех других отраслях, считали, что спасение страны зависит от отпора этой наглой амбициозности. Каждое утро приходил Examiner, а после обеда Herald-Express, газеты Херста, заполненные передовицами и колонками, с подтасованными новостями, все в бешеной попытке дискредитировать администрацию. Гости читали эти газеты и говорили в том же духе. Ланни не слышал никаких возражений. К нему подходили только два или три человека, которые мягко высказались, что дела в стране будут идти так же, будь то Уилки или Рузвельт. Но на них смотрели, как на людей с очень плохим вкусом, и Ланни держался подальше от них.
VII
Каждый день в Сан Симеон авиапочтой прибывали номера восемнадцати газет Херста со всей Америки. Предположительно, один человек не мог их всех прочитать, но он мог проглядеть их парой глаз, имеющих полувековой опыт. Потом он будет диктовать телеграмму главному редактору каждой газеты, говоря, что там не так, и телеграммы были известны своим энергичным языком. Так было с 1887 года, когда Уилли Херст получил газету своего отца San Francisco Examiner, вскоре после того, как был изгнан из Гарвардского университета за то, что отправил каждому из своих профессоров элегантный pot de chambre (ночной горшок) с именем профессора написанного золотыми буквами внутри.
Время от времени этот взрослой плейбой уходил из компании своих гостей и садился в угол Большого зала, и, положив блокнот на ручку кресла, начинал писать свинцовым карандашом. Никто не мешал ему в такие моменты, поскольку они знали, что он пишет директиву, которая изменит политику его газет или, возможно, передовицу, которая изменит политику правительства Соединенных Штатов. Иногда эти передовицы будут подписаны именем их автора, и в этом случае они выйдут в двух столбцах большого размера. Или они могут быть опубликованы как обычные передовицы, но тогда во всех газетах в тот же день.
Передовицы были похожи на проповеди, и если знать автора, то можно хорошо написать текст за него. Уилли Херст ненавидел Британскую империю с тех пор, как он пустил свой первый фейерверк 4 июля. Он ненавидел Францию с 1930 года, когда его выдворили из этой страны после того, как привёз всех гостей Сан Симеона на экскурсию в Европу по своей прихоти. Он ненавидел красных и розовых, всех их разновидностей, с тех пор, как они обещали выполнить программу, которую защищал Уилли, когда он надеялся стать кандидатом народа. Он ненавидел Ф.Д.Р. за то, что тот преуспел там, где Уилли потерпел неудачу, и особенно за то, что тот ввёл подоходный налог, который заставил Уилли расстаться со своими художественными сокровищами и с финансовым управлением его сетью изданий. Ланни внимательно следил изо дня в день и был совершенно уверен, что он узнал, как появляются передовицы его хозяина. Для того, чтобы секретный агент не просто слушал, ему приходилось высказывать идеи и быть уверенными, что его идеи были теми, которые его слушатель хотел услышать. Впоследствии он морщился, когда обнаруживал, что эти идеи распространяются тиражом в пять миллионов экземпляров, иногда в тех же словах, которые использовал он. Эта новая команда Уилли-Ланни говорила американскому народу: «Если американцы хотят войны, они должны обязательно переизбрать мистера Рузвельта. Хотят они войну или нет, они обязательно её получат, избрав его».
И снова: «Конгресс в самый тяжелый час в истории республики перестает функционировать конституционно. Его не спрашивают, хочет ли он войны или мира. Народ, высшую силу нашей демократии, отстраняют от официальных дверей в Вашингтоне, за которыми нас продают и двигают к войне и экономическому рабству».
И опять же: «Своей пагубной системой политической щедрости и грабежей государственной казны и ее порочными призывами к классовому сознанию, которое неизбежно порождает классовую ненависть, Новый курс действительно потрудился, чтобы заставить Америку стать покорной толпе, но ни закон, ни демократия не могут выжить в стране, где правит толпа».
VIII
Пришёл день выборов, 5 ноября 1940 года, и в Сан Симеоне осталось мало гостей, потому что они считали своим долгом разъехаться по своим домам и отдать свои голоса против великого Американского Диктатора. Но после голосования они прибыли с полной загрузкой самолёта и на автомашинах, чтобы играть в теннис, кататься верхом и плавать, пока не придёт время включить радио в Большом зале и прослушать результаты выборов. Калифорния, отставая от Востока на три часа, получила ранние результаты выборов во второй половине дня. А к пяти часам они пошли потоком, а к ужину все кончилось, и все знали, что третий срок охватил страну. Уилки удалось получить только десять штатов. И он смог выиграть восемь по сравнению с тем, что удалось добиться республиканскому кандидату четыре года назад.
Ланни не мог вспомнить, когда он ещё видел такую большую коллекцию несчастных лиц. Разумеется, не с тех пор, когда он был в старом сером задымлённом здании на Даунинг-стрит, в доме британского министерства иностранных дел, ночью или, скорее, ранним утром, когда Гитлер начал свой поход на Польшу. Разговор в трапезной Сан Симеона шёл вполголоса, и продолжался не так долго. Ланни задавался вопросом, ломал ли Голливуд комедию, чтобы угодить хозяину, или они действительно стали верить в собственную пропаганду? Во всяком случае, это было похоже на похороны, и смех был бы шокирующим нарушением этикета.
Позже вечером в частном кабинете хозяина у агента президента состоялся серьезный разговор, для которого он пересёк континент. «Нами овладело горькое разочарование, мистер Херст», — начал гость, — «и прежде чем я уеду, я хотел бы узнать, что вы об этом думаете, и что я должен сказать моим друзьям за границей».
Мистер Херст думал, что страна была в страшном хаосе, но он ничего не мог с этим поделать. Американский народ заварил кашу и должен её и расхлёбывать. Они зажгли под собой жаркий огонь и теперь тушатся в собственном соку. Раздосадованный старик предсказывал серию бедствий, в которых попадание в войну было только началом. Будет накапливаться государственный долг, и единственный выход будет объявление национального банкротства. Промышленность страны перейдёт на военные рельсы, а также как и ее рабочая сила, и когда этот ужас закончится, какая бы сторона ни выиграла, эта проиграет. Будет такая безработица, которую никогда не видели в мире. Будут забастовки, беспорядки и восстания. Хуже всего, что в Кремле будет сидеть Красный Диктатор, весело хихикая. Он будет накапливать свою военную мощь, и в конце концов станет единственной силой, оставшейся в Европе. Ему даже не придется применять оружие, чтобы овладеть ею, его коммунистические агенты сделают это с помощью пропаганды. И страны банкроты попадают ему в корзину, как много спелых персиков. Ланни подождал, пока эта Книга «Плача Иеремии» не достигнет последней главы, а затем он сказал: «Я согласен с каждым словом, которое вы сказали, мистер Херст. Мой отец говорит то же самое со времени Мюнхена. Я думаю, что большее число наших ответственных бизнесменов осознают опасности, и есть некоторые из них, с которыми я беседовал, кто не склонен сидеть и подчиниться капризам судьбы».
— Но что они могут сделать?
— Мы, американцы, загипнотизировали себя идеей избирательного права, и это отличное удобство для наших оппонентов, у которых на их стороне есть толпа. Как вы хорошо знаете, что когда наступает такое фиаско, приходится платить владельцам собственности, потому что они единственные, у кого есть чем заплатить.
«Без сомнения, Бэдд». — Ланни поощрял отсутствие обращения «Мистер».
— Ну, Гитлер показал промышленникам Германии, что им не нужно было сдаваться и подчиняться тому, у кого пустые карманы, и, похоже, что некоторые люди, которых я знаю, имеют такое же элементарное право на самооборону.
— Вы считаете, что они предлагают сместить Рузвельта? Это означало бы гражданскую войну. Я не могу это принять!
— Это может означать войну меньшего масштаба, и она, конечно, обойдётся дешевле, чем та, куда нас толкают. Подумайте об этом, нас приглашают завоевать Континент Европы! Мы попали в положение, в котором мы обязаны сделать это, поскольку Германия не будет навсегда связана предательской подпольной войной, которую проводит Рузвельт. Кроме того, Япония не будет сидеть без дела, и мы обнаружим, что мы взяли на себя и завоевание Азии.
— Все это не подлежит сомнению, Бэдд. Но, Боже, у нас нет средств для свержения администрации!
— Есть те, кто думает, что мы сможем получить средства, и для них не так важно знать, каково ваше мнение. Властитель Сан Симеона не воскликнул: «Убирайся из моего дома, подлец!» Вместо этого он довольно грустно заметил: «Я старик, и такие приключения должны быть оставлены молодым душой».
— Слава юношей — сила их, а украшение стариков — седина [21], говорит притча. Вопрос в том, какой совет вы можете дать. Наверняка, что не первый раз вы слышите эту идею!
— Я естественно слышал много разговоров об этом. Но меня не информировали, что есть какая-то группа, планирующая действия.
— Если сегодняшние новости дня не заставят их действовать, тогда они могут также прекратить говорить. Рузвельт собирается принять это избрание, как полное одобрение, и будет продолжать свои действия ещё более безрассудно, чем когда-либо.
— В этом мы можем быть уверены, Бэдд.
— Если есть люди, которые хотят действовать, им нужна поддержка, как финансовая, так и моральная. Поймите, пожалуйста, я сам не буду касаться денег, но я мог бы связать их с вами, если вы позволите. Властелин Сан Симеона выглядел обеспокоенным. Так же он выглядел на фотографии, которую Ланни видел у него, когда его газеты обвиняли четырех сенаторов в том, что те брали взятки, а затем вызванному в следственный комитет, ему доказали, что документы по делу оказались подлогами. Уильям Рэндольф Херст заявил: «Это такой вопрос, в котором никто не может быть даже названным без тщательного обдумывания. Я должен попросить вас не упомянуть меня никому, не сообщив мне, кто это такой, и дать мне возможность дать согласие. Исключите меня из этого!»
— Это правильная просьба, мистер Херст, и я заверяю вас, что вы можете полностью полагаться на мою осторожность.
— Дело в том, что я не могу полагаться на чью-то осторожность. Вы должны согласиться с тем, чтобы не упомянуть меня в связи с этим вопросом. Это слишком серьезно.
— У вас есть моё слово, но позвольте мне еще раз вам напомнить, не расслабляйтесь в своем противостоянии Рузвельту и его военной политике.
— На это вы можете рассчитывать, мое слово. Газеты Херста будут стоять как скала посреди бушующего потока.
Так они покончили с этим делом. Уже на следующее утро Ланни обнаружил, что этот человек с большой предусмотрительностью подготовил заранее и отправил в свои газеты передовицу для публикации в том случае, если его долговременная словесная война с президентской диктатурой окажется безуспешной. Уже утром после выборов Los Angeles Examiner сделал заявление: «Газеты Херста никогда не ставили под сомнение право американского народа предоставить мистеру Рузвельту третий срок или любое количество сроков, которые он сможет искать, и они сочтут целесообразным предоставить».
IX
Когда Ланни решил, что он достаточно усвоил идеи и цели Уильяма Рэндольфа Херста, он объявил о своем отъезде и выразил свою благодарность, а затем отправился в свою комнату в Каса-дель-Соль упаковать чемоданы. Он упаковал их необычным образом, положив несколько листков писчей бумаги поверх одежды в одном чемодане и укрепив их, чтобы один лист слегка смещался и был пойман крышкой, когда он будет закрыт, но не будет торчать. С его другими чемоданами он делал то же самое с хвостом одной из рубашек, сложенными не совсем правильно, и с одним краем, пойманным крышкой, но тоже не торчащим. Он не закрыл чемоданы, но оставил их в середине комнаты на полу, чтобы один из слуг унёс их.
Причиной этого был разговор, который был у Ланни с известным кинорежиссером, который был среди гостей. Ланни заметил, что все в его люке просматривается, даже туалетные принадлежности. И режиссер, ирландец с чувством юмора, ответил: «Не пытайтесь унести что-нибудь. Ваш багаж будет обыскан, прежде чем вы уедите». В связи с недоверчивостью Ланни режиссер предложил пари. И хотя Ланни пари не принял, он провёл тест, просто из праздного любопытства. Он рассудил, что кто-то, кто делает обыск, будет торопиться и не сможет заметить лист бумаги или хвоста рубашки под крышкой чемодана.
И так оно и оказалось. Когда гость был доставлен в аэропорт Бербанка, он принёс свои чемоданы в машину, которую оставлял на хранение, и там он осторожно открыл чемоданы один за другим. Разумеется, тот лист бумаги был внутри с другими листами, также рубашка была отброшена назад и больше не была зажата крышкой. Обе сумки открывались!
Ланни размышлял об этом эпизоде, тогда и позже, и понял, что есть что-то рассказать о человеке, который устроил бесплатный загородный клуб для голливудской элиты. Это была обычная практика, когда гости отеля уносили ложки в качестве сувениров, и, несомненно, властитель Сан Симеона понес много потерь. Ланни решил, что рад, что у него не было так много всего, что хотел весь остальной мир. «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут» [22]!