Тут не шёпот гадалок:
Мол, конец уже близок —
Мартиролог — каталог
«Современных записок»
Не с изгнаньем свыкались,
Не страдали спесиво —
Просто так, задыхались
Вдалеке от России.
Гнёт вопросов усталых:
«Ах, когда ж это будет?»
Мартиролог — каталог
Задохнувшихся судеб.
Среди пошлости сытой
И презренья к несчастью —
Мартиролог открытий,
Верных только отчасти.
Вера в разум средь ночи,
Где не лица, а рожи, —
Мартиролог пророчеств.
Подтвердившихся. Позже.
Не кормились — писали,
Не о муках — о деле.
Не спасались — спасали,
Как могли и умели.
Не себя возносили
И не горький свой опыт —
Были болью России
О закате Европы.
Не себя возносили,
Хоть открыли немало, —
Были знаньем России!..
А Россия — не знала.
А Россия мечтала
И вокруг не глядела,
А Россия считала:
Это плёвое дело.
Шла в штыки, бедовала —
Как играла в игрушки.
…И опять открывала,
Что на свете был Пушкин.
1962
БРАТСКОЕ КЛАДБИЩЕ В РИГЕ
Кто на кладбище ходит, как ходят в музеи,
А меня любопытство не гложет — успею.
Что ж я нынче брожу, как по каменной книге,
Между плитами Братского кладбища в Риге?
Белых стен и цементных могил панорама.
Матерь-Латвия встала, одетая в мрамор.
Перед нею рядами могильные плиты,
А под этими плитами — те, кто убиты. —
Под знаменами разными, в разные годы,
Но всегда — за неё, и всегда — за свободу.
И лежит под плитой русской службы полковник,
Что в шестнадцатом пал без терзаний духовных.
Здесь, под Ригой, где пляжи, где крыши косые,
До сих пор он уверен, что это — Россия.
А вокруг всё другое — покой и Европа,
Принимает парад генерал лимитрофа.
А пред ним на безмолвном и вечном параде
Спят солдаты, отчизны погибшие ради.
Независимость — вот основная забота.
День свободы — свободы от нашего взлёта,
От сиротского лиха, от горькой стихии,
От латышских стрелков, чьи могилы в России,
Что погибли вот так же, за ту же свободу,
От различных врагов и в различные годы.
Ах, глубинные токи, линейные меры,
Невозвратные сроки и жесткие веры!
Здесь лежат, представляя различные страны,
Рядом — павший за немцев и два партизана.
Чтим вторых. Кто-то первого чтит, как героя.
Чтит за то, что он встал на защиту покоя.
Чтит за то, что он мстил, — слепо мстил и сурово
В сорок первом за акции сорокового.
Всё он — спутал. Но время всё спутало тоже.
Были разные правды, как плиты, похожи.
Не такие, как он, не смогли разобраться.
Он погиб. Он уместен на кладбище Братском.
Тут не смерть. Только жизнь, хоть и кладбище это…
Столько лет длится спор и конца ему нету,
Возражают отчаянно павшие павшим
По вопросам, давно остроту потерявшим.
К возражениям добавить спешат возражения.
Не умеют, как мы, обойтись без решения.
Тишина. Спят в рядах разных армий солдаты,
Спорят плиты — где выбиты званья и даты.
Спорят мнение с мнением в каменной книге.
Сгусток времени — Братское кладбище в Риге.
Век двадцатый. Всех правд острия ножевые.
Точки зренья, как точки в бою огневые.
1962
НА ШВЕЙНОЙ ФАБРИКЕ В ТИРАСПОЛЕ
Не на каторге. Не на плахе.
Просто цех и станки стучат.
Просто девушки шьют рубахи
Для абстрактных чужих ребят.
Механически. Всё на память:
Взлёт руки — а потом опять.
Руки! Руки!
Ловить губами
Вас в полёте.
И целовать!
Кожа тонкая… Шеи гнутся…
Косы спрятаны — так у всех.
Столько нежности! Задохнуться!
Только некому — женский цех…
Знаю: вам этих слов — не надо.
Знаю: жалость — не тот мотив.
Вы — не девушки. Вы — бригада!
Вы прославленный коллектив!
Но хочу, чтоб случилось чудо:
Пусть придут моряки сюда
И вас всех разберут отсюда,
С этой фабрики Комтруда!
1962
* * *
Видать, была любовью
Ты всё ж в моей судьбе.
Душой, губами, кровью
Тянулся я к тебе.
И жизнь внезапно цену
Иную обрела.
И всё твоя измена
Под корень подсекла.
Что ж… Пусть… Живу теперь я
Неплохо. Ничего.
Не верю в счастье. Верю,
Что можно без него.
И жизнь на сон похожа,
И с каждым днем я злей.
И ты, наверно, тоже
Живешь не веселей.
Безверье и усталость
В душе, в судьбе, в крови…
Приходит рано старость
К живущим без любви.
1962
ЗЕМЛЯЧКАМ
Снова Киев.
И девушки
нежной, певучей осанки:
Все — такие, как вы.
Но не встретить на улицах вас,
Довоенные девочки,
детство мое, —
киевлянки!
Мои взрослые сверстницы,
где вы и как вы сейчас?
Я не к вашим ногам
припадал молодыми губами,
Всё не вам объяснял,
что пытался себе объяснить.
Я оставил вас в детстве,
одних,
словно мертвую память, —
Обронил, словно можно
частицу себя обронить.
Мы встречались порой.
Говорили.
Мне некогда было:
Я проделывал путь,
пробивая дорогу плечом.
Боль эпохи моей
подняла меня,
сердце пронзила,
Отделила от вас,
словно были вы здесь ни при чём.
Словно это не вы
и не горькие ваши романы,
Ваши браки, разводы,
смятенья
и схватки с тоской.
Той любви, что хотели,
мечтали о ней постоянно, —
Той любви вдруг не стало,
а вы не умели с другой.
Знал я это,
но знал не про вас.
Я разыгрывал роли.
От безвкусицы южной зверел,
вам не верил порой…
Чушь.
Ведь боль остается
в любой аффектации — болью.
А судьба остается
в любом проявленьи — судьбой…
Что же делать?
Живем.
И дела наши вовсе не плохи.
Если что и не так —
это всё-таки жизнь, а не крест.
За гарантию счастья
не спросишь с минувшей эпохи.
За любовь не получишь
с давно отшумевших торжеств.
Но не вы эти девушки
нежной, певучей осанки,
Что спешат,
как спешили,
сияя доверием
вы.
Я ищу вас везде.
Я такой же, как вы, киевлянки, —
Та же южная кровь,
лишь обдутая ветром Москвы.
Я такой же, как вы.
Так откуда в душе ощущенье
Самой подлой вины,
словно стал я банкротом сейчас.
Словно мог я вас всех полюбить,
увести от крушенья.
Все мечты вам спасти —
и по глупости только
не спас.
1962
* * *
Мой ритм заглох. Живу, как перед казнью. —
Бессмысленно гляжу на белый свет,
Про всё забыв… И строчка в строчке вязнет.
Не светятся слова — в них связи нет.
Где ж эта связь? Иль впрямь лишь сам собою
Я занят был, бунтуя и кляня…
А связей — нет. И, значит, впрямь пустое
Всё, чем я жил,
за что убьют меня.
А смерть грозит. Грозит кровопролитье.
Оно придёт — пиши иль не пиши.
Какой тут ритм! Кому нужны открытья
Подспудных связей жизни и души?
Все связи — рвутся. Всем — грозит стихия.
Российский бунт несёт не свет, а тьму…
Пусть даже Бог опять спасёт Россию,
Коль этот труд не надоел Ему.
Пусть даже вновь потом откроют право…
Нет ритма. Вижу кровь, а не зарю.
И не живу.
Как кролик на удава,
Глаз не сводя, в грядущее смотрю.
1962
ТАНЦЫ
Последний автобус подъехал
К поселку. И выдохся он.
И ливнем дурачеств и смеха
Ворвались девчонки в салон.
Ах, танцы!.. Вы кончились к ночи.