Когда рыночные ларьки торговали вовсю, улицы заполняли домохозяйки, торговцы, бездельники, подмастерья, беспризорники, служанки, ремесленники, остановившиеся перекусить и выпить стаканчик вина, Юсуф втискивался в толпу и принимался говорить. Начал он с северной части города, по ту сторону ворот, и когда дошел до реки Оньяр на юге, его новости уже опережали его. После того как четвертый человек рассказал ему об этом слухе, он вернулся к Исааку.
— Все сделано, господин, — спокойно сказал он. — Когда все сядут обедать, не будет ни кошки, ни младенца, не знающих этой новости.
— Превосходно, — сказал врач. — Теперь возвращайся к занятиям.
Весть о материальном состоянии ждущего одного из претендентов на положение сына двоюродной сестры Мордехая распространялась по городу, как лесной пожар. Раймон, если его звали так, услышал ее, как только вошел в северные ворота и увидел знакомого.
— Не хотелось бы тебе быть Рувимом? — спросил знакомый.
— Зачем? — ответил он. — Я всеми силами стараюсь быть самим собой.
— Ради денег, — сказал знакомый.
— Каких денег? — спросил Раймон.
— Целого состояния, как я слышал. Большого состояния. И все его оставляет Рувиму дядя, дедушка или какой-то родственник. Мордехай передает ему деньги, кажется, через неделю, только он не знает, кто этот Рувим.
— Где ты это слышал?
— Об этом все знают. Готовятся судить того парня, который приехал в город и выдал себя за Рувима, это выяснилось в расследовании, которое сейчас ведется. Думаю, кто-нибудь из стражников, тюремщиков или еще кто-то узнал об этом и рассказал жене.
— Никогда о нем не слышал, — сказал Раймон. — За что его судят?
— Он убил нескольких человек — своих пациентов, — а потом пытался убить Мордехая.
— Слушай, друг, мне нужно доставить кой-какие бумаги своему управляющему, а потом, может, пойдем за реку в тихую таверну, выпьем по чаше вина? Там расскажешь мне обо всем этом. Я так много работаю, что бываю в городе редко. Встретимся на поляне через час.
Они расстались, и Раймон медленно пошел в задумчивости прочь от реки.
Сержант явился к епископу, как только Габриель вернулся с результатами своего наведения справок.
— Ваше преосвященство, я отправил одного человека по тавернам, чтобы он попытался выяснить, с кем проводит свободное время секретарь сеньора Хайме.
— Добился он какого-то успеха? — бодро спросил епископ.
— Небольшого. Секретаря никогда не видели в обществе человека по имени Раймон или похожего на него, судя по описаниям, какими мы располагаем.
— Неудача, — заметил Беренгер.
— Но его видели несколько раз в таверне матушки Бенедикты с Лукой. Вот и все.
— Это ближайшая таверна к дому Ромеу, — сказал епископ.
— Да, ваше преосвященство. И там люди не особенно обращают внимание на других посетителей. Во всяком случае, если и обращают, то не говорят нам об этом с готовностью.
— Бывал когда-нибудь этот Раймон в конторе сеньора Хайме?
— По словам сеньора Хайме, только один раз. Он не позволяет секретарю принимать гостей во время работы или отдыха. И секретарь отрицает дружбу с юным Раймоном.
На другое утро четверо епископских стражников снова явились в дом Ромеу.
— Что они там делают на сей раз? — спросила жившая напротив женщина.
— Наверно, ищут еще кого-то, — ответила ее соседка.
— Как думаете, сколько людей может прятать Ромеу в доме такой величины? Большая часть его занята мастерской, — сказала первая.
— Даже его подмастерье спал наверху вместе с ними, — сказала вторая. — В своем доме я бы не допустила такого.
— Сеньора Ревекка, не знаете, что происходит в доме Ромеу? — спросила жившая напротив, обращаясь к молодой, хорошенькой женщине, вышедшей с четырехлетним сыном. — Там четверо стражников.
Все смотрели на Ревекку, ожидая ответа, так как ее муж, Николас, был писцом в соборе, а она была дочерью мудрого, образованного врача Исаака, хотя, как все знали, семья отвергла ее, потому что она вышла замуж за христианина. Однако соседи часто видели, что врач посещает дом сеньоры Ревекки, когда бывает поблизости, но почти не говорили об этом.
— Наверно, ищут улики для суда, — ответила Ревекка, — или пришли за нужными ему вещами. Должно быть так, — сказала она. — Смотрите — они уходят. И несут его вещи в узле. Сеньора Рехина идет вместе с ними и тоже что-то несет — суд задерживается, и ему нужны свежее белье и одежда. Знаете, ему дают возможность быть чистым, опрятным, — сказала она с уверенностью той, чей муж часто присутствует на заседаниях епископского суда. — Он не осужден.
— Да, верно, — сказала одна женщина.
— Узел очень велик только для его одежды, — сказала другая.
— Не думаю, — сказала Ревекка. — Когда его арестовали, на нем был ужасный старый камзол, в котором он помогал Ромеу, и наверняка не было рубашки. Наверно, в узле его хороший камзол, сапоги и пара рубашек.
Все согласно кивнули. Когда стражники скрылись из виду, женщины были уверены, что вместо девятилетнего мальчика, которого на их глазах вынесли из дома Ромеу закутанным в одеяло, там были завернуты длинный черный камзол и пара сапог.
Карлос, сын Ревекки, начал жаловаться на голод. Ревекка улыбнулась соседкам и, обильно потея от предпринятого усилия, повела ребенка обратно в дом.
Исаак встретил группу из шести человек — Томаса, четверых стражников и Рехину — во дворце епископа, где дожидался Ракель.
— Здесь он будет в безопасности, — сказал Бернат, наблюдавший за приготовлениями к размещению мальчика.
— Только теперь, должно быть, весь город знает, где он, — сказал Беренгер. — Нельзя пронести ребенка по улицам так, чтобы люди не заметили.
— Возможно, не заметили, — сказал Исаак. — Я устроил небольшое отвлечение. Будет гораздо лучше, если человек, который ударил этого мальчика, будет думать, что река унесла его к морю.
— Какое отвлечение? — спросил епископ.
— Мальчика завернули в толстое одеяло, и моя дочь Ревекка вышла на улицу. Она получила указание убедить всех зрителей, что они видят, как стражники несут узел с одеждой для сеньора Луки.
— Похоже, она преуспела, сеньор Исаак, — сказал один из стражников. — Я нес его на плече, будто узел с одеждой, но бережно, чтобы не повредить ему голову, и никаких проблем не возникло.
Часть пятаяСУД
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Вкус горькой и сладкой любви отталкивает.
Даниель проснулся от шума большого дома. Плакал младенец; кто-то резко отчитывал служанку за невыполненную работу. Открыл глаза и замигал. Несмотря на очевидную деятельность, мир вокруг него был все еще погружен в темноту. Попытался сесть, запутался в непривычном постельном белье и на несколько секунд в испуге замер. Все было непонятно, только в голосе, отчитывающем служанку, было что-то знакомое.
— Мама, не беспокойся, — послышался еще более знакомый голос. — Я это сделаю.
Дверь открылась. В комнату хлынул солнечный свет, и с ним пришло воспоминание.
— Ракель, — произнес Даниель, — что я здесь делаю?
— Веди себя как можно тише, — прошептала Ракель, открывая массивные ставни, в окно проник свежий воздух, и стало еще светлее. — Я принесла тебе завтрак. На папином столе свежая вода и твой узел с бельем. Я скоро вернусь. Мы заняты уборкой. Никому не давай знать, что ты здесь.
— Тебе придется спросить папу, — сказала Ракель, когда вернулась. — Утром я разговаривала с ним несколько минут, он сказал, что тебе нужно скрываться от всех, даже от мамы, близнецов и слуг. Включая Наоми. Потом поспешил к епископу.
— Трудно поверить. Зачем мне прятаться? И как долго? — спросил Даниель.
— Папа сумеет объяснить причину лучше, чем я, — ответила Ракель с раздражением и недоумением.
— Не могу оставаться в кабинете твоего отца в темноте невесть сколько безо всякой причины, — сказал Даниель. — Я с ума сойду.
— Я составлю тебе компанию, — сказала Ракель. — Не волнуйся. И в темноте будешь только ночью.
— А как ты объяснишь матери, что проводишь все время в отцовском кабинете? — спросил он.
— Это просто. Мы занимаемся уборкой к пасхе, — ответила девушка. — Я обещала маме навести порядок в этой комнате. Уверяю тебя, что найду ее ужасно грязной.
У Беренгера только в пятницу нашлось время подумать о подробностях предстоящего суда над Лукой.
— Как себя чувствует мальчик? — спросил он Исаака.
— Ему гораздо лучше, ваше преосвященство, — ответил врач. — Он до сих пор время от времени страдает от боли в голове, несколько обеспокоен и очень слаб, правда, я склонен думать, что причиной слабости является отсутствие хорошей пищи все это время, пока он находил ее сам. Сейчас большей частью он кажется довольно бодрым, и подозреваю, что он начинает тревожиться.
— Распоряжусь, чтобы его привели сюда, — сказал епископ. — Для мальчика это будет разнообразием. И послушаем, что он сможет нам рассказать.
Рехина привела мальчика, слегка подтолкнула его в открытую дверь, а сама осталась ждать в коридоре. Для этого случая Томаса одели в приличный камзол и сапоги, а также другую чистую рубашку из какого-то источника в обширном мире собора и епископского дворца. Он огляделся с живым интересом и трепетом, а потом поклонился в сторону Берната, которого принял за епископа.
Беренгер стоял у окна, наблюдая, как входит мальчик. Он подошел к Томасу и, положив руку ему на плечо, подвел к стулу возле стола.
— Давай оба сядем, а? — сказал он. — Ты Томас? Я Беренгер, епископ. А этот человек, которого ты приветствовал при входе, — отец Бернат, он запишет то, что ты скажешь, потому что у него очень скверная память, и в противном случае он забудет важные вещи, которые ты будешь говорить. Сеньор Исаак позаботится, чтобы мы тебя не переутомляли.
— Да, сеньор, — сказал Томас.
Писец Берната, скромно сидевший у дальнего конца стола, мягко поднялся со стула и зашептал мальчику на ухо.