Вечером поехали в город.
— Главное сейчас, конечно, сразу кого-то найти, — рассуждал Мореный, закурив и выпустив дым в приоткрытое окно. — Потому что это ведь настроение на весь отдых, если сразу кого-то найдем.
Тянулись вдоль дороги кусты и за ними — белые виллы под красными крышами.
— Я бы выпил что-нибудь, — сказал Саныч.
Машину запарковали у пляжа, пошли вдоль набережной.
— Вот вроде ничего ресторан, — произнес Мореный.
— А почему не тот? — спросил Саныч.
— Не знаю, вывеска какая-то у того противная.
— Ладно, мне все равно.
Сели.
Подошла официантка.
— You speak any English? — спросил Саныч.
— A little, — ответила официантка.
Оказалось — англичанка, из Манчестера. У Саныча затеплился в глазах охотничий огонек.
— А я бы жил так, — сказал Мореный, глядя на море. — С утра на пляже, вечером официантом. Главное, думать ни о чем не надо.
— Это да, — согласился Саныч.
— Но я считаю, — сказал Мореный, — надо искать соотечественниц. Русские, они как-то… Да и разговаривать легче.
Ели клефтико — куски баранины, запеченные в фольге.
Темнело, море стало серым, и по нему, там, где оно сливалось с небом, тянулся пароход.
— Клефтико. Клефтико! Ах, какое удивительное слово — «клефтико»! — пропел Саныч, запуская в рот зубочистку.
Наутро поехали в Айя-Напу.
— Значит, так, — объяснял Мореный. — Идея простая. Сначала — днем — ходим по пляжу. Ну, купаемся там, все это. Главное — осматриваемся. Высматриваем то, что нам нужно. И сразу договариваемся с ними на вечер.
— Сразу? — спросил Саныч с сомнением в голосе.
— Знаешь, старичок, мне как-то не нравится твое упадническое настроение.
— А англичанка ничего вчера была, — заметил Саныч, заправляя «протон» в поворот.
— Да их тут тысячи, и даже намного лучших!
Въехали в Айя-Напу.
Потянулись дома, пестрые вывески, раскрытые прямо в улицу магазинчики.
— Ух ты, смотри, какая пошла, — крикнул Мореный.
— Не могу, — отозвался Саныч.
— Чего — «не могу»?
— Смотреть не могу. Куда ехать-то? Сейчас заблудимся. Ой, бля, здесь одностороннее.
— Давай назад. Налево.
— И куда?
— Ну, к морю — это вниз.
Встали на земляной площади у пляжа.
— Киприотки, я считаю, на грузинок похожи, — сказал Саныч.
— Ну, не совсем. Бледные мы, — заметил Мореный, сняв рубаху и оглядывая колыхнувшийся живот.
Пошли вдоль пляжа. Тысячи девушек с голыми грудями лежали вдоль кромки моря.
— Неаппетитны тушки людские, когда их много, — сказал Мореный, щурясь. — Но, Саныч, это же счастье.
— Счастье, Майкл, счастье.
— Вот эти, смотри, — дернулся Мореный.
— Да, ничего, — согласился Саныч. — Ну, а как подойдем-то?
— Ты давай.
— Я-то да, но лучше давай ты.
Белобрысые, сисястые англичанки вспорхнули и вбежали в море, как две нелетающие птицы.
— За ними? — спросил Мореный.
— Давай еще пройдемся. Их же тут — сам видишь. Если что — вернемся.
— Русских надо искать, русских, — пробормотал Мореный.
— Я, главное, не пойму, — заметил Саныч, — куда они все деваются. Ты же смотри: самолеты летят — Екатеринбург Эйр, Самара Эйр, Воронеж Эйр… В них же полно баб прилетает.
— О, русские провинциалки! — подтвердил Мореный. — А давай на этой хренации покатаемся.
Он указал на красный, на жука похожий водный скутер «Кавасаки», покачивавшийся на волнах у берега.
— Фунт в минуту, — задумчиво сказал Саныч. — Это два доллара получается.
— Ну и что? Попробовать же надо.
— Я лучше пивка, — заключил Саныч.
Через полчаса, мокрый и приободрившийся, Мореный отыскал Саныча под тентом бара.
— Ну как ты, Майкл? — спросил Саныч.
— Мощная, скотина, — кивнул Мореный. — Пойдешь?
— Нет, я пивка. Тебе взять?
— Натурально.
Пока Саныч ходил за пивом, Мореный огляделся.
— Смотри, какие там пташки в углу, — сказал он, забирая у Саныча запотевшую бутыль.
— Шведки, — объяснил Саныч. — Я их сразу заметил.
— А ты был в Швеции? — спросил Мореный.
— Нет. А ты?
— И я не был.
Свечерело. Южная ночь пала на остров. Засверкали огни вдоль побережья.
— Ну, все-таки, а? — сказал Мореный в восторге. — Мир — вот он, на наших ладонях лежит, а, Саныч?
— Клефтико! — кивнул Саныч.
Вышли на главную площадь Айя-Напы. Треугольное, уступами спускавшееся к стене монастыря пространство все обращено было в колоссальную дискотеку. Толпа, потряхиваемая музыкой типа «хаус», колыхалась и клубилась на площади. Дикое, несчетное количество красивейших девиц имелось на этой площади.
— Сколько ж их тут! — воскликнул Саныч.
— Все наши будут, — сказал Мореный. — Хотя, в принципе…
— Чего?
— Да вот ты присмотрись. Это ж англичанки все.
— Ну и что? — сказал Саныч. — Англичанки, знаешь, какие темпераментные.
— Но они же эти… Как сказать? Рабочий класс.
— Думаешь, не оценят нас? — спросил Саныч.
— Думаю, побороться придется.
Остановились у стойки, притулившейся к стене какого-то кабака. «Каждый второй дринк — бесплатно», — написано было над стойкой. Картинный бармен-киприот с покрытой лаком и маслянисто блестящей гривой кудрей перебрасывал в волосатых руках бутылки.
— По текилке? — спросил Мореный.
— Естественно, — отозвался Саныч.
— Интересно, что он бесплатно нальет?
Выпили текилу, потом — бесплатный дринк.
— Чего это было-то, Майкл? — спросил Саныч, опрокинув в рот рюмку и передернувшись.
— Грушевка вроде какая-то, — выдохнул Мореный.
На виллу вернулись заполночь. По дороге, на черном шоссе, их обогнали мотоциклисты на тяжело, басовито урчавших мотоциклах типа «Чоппер». Мотоциклисты сидели, откинувшись назад, растопырив руки и ноги.
— Возьму завтра мотоцикл, — сказал Мореный. — Как тебе эта идея?
Саныч промолчал.
Их стояло трое в ряд: «Вираго», «Интрюдер» и «Стид».
— Ну, какой лучше-то, Саныч? — спрашивал Мореный.
— Да все ничего, — пожал плечами Саныч.
— This is best, — сказал хозяин мотоциклетной лавки, указывая на «стид».
— Чего-то у него глушитель помятый, — сказал Саныч.
— It is really heavy. Somebody fall down. If you fall — you pay.
— Понял, Майкл? Кто-то с него уже навернулся. Может, лучше тебе эту взять, — предложил Саныч, подходя к мопеду с привинченной к рулю корзинкой. — Смотри: тут полотенца можно возить, сосуды разные необходимые.
— А понты, Саныч? А понты?! Ты представь: выезжаем мы на набережную. Все наши будут! Штабелями лягут.
— Ну, машина попрактичней в этом смысле: когда лягут, их же подобрать надо, вывезти… — заметил Саныч. — Вообще, пора искать уже кого-то.
— Сейчас, — кивнул Мореный. — Аппарат возьмем, и сразу искать. «Стид» отпадает. «Вираго» или «интрюдер»?
— Бери этот, — сказал Саныч, указывая на «интрюдер».
— А мне «Вираго» нравится. «Интрюдер», правда, тоже нравится.
— Ты решай, — сказал Саныч. — Я пойду пивка.
— О'кей, — сказал Мореный, не отрывая взгляд от хромированного мотоцикла. — Главное — посматривай там. Видишь что достойное — так сразу коршуном кидайся. А тут и я подъеду.
Но когда Мореный, еле-еле, чуть не уронив, заправил тяжеленный, неуклюжий мотоцикл на парковку и зашел на террасу ресторана, коршун сидел один и в когтях ничего не имел.
Домой возвращались трудно. Ехали цугом: впереди Мореный на «ямахе-вираго», поодаль сзади — Саныч на авто.
На перекрестке, у светофора, поравнялись. Мореный постучал в окно. Стекло отъехало.
— Чего? — спросил Саныч.
— Хорошо тебе там, сволочи, с кондиционером, — сказал Мореный. — А тут, знаешь, как жарко? Все руки сгорели на хрен. И лоб.
— Но ты зато, Майкл, смотришься. Ох, смотришься! — И Саныч закрыл окно.
— Устал я чего-то, — сказал Мореный, когда наконец добрались до виллы. — С непривычки на нем, знаешь, нервно как-то ехать.
— Приспособишься, — отозвался Саныч.
— Меня одно беспокоит, — заметил Мореный. — Третий день уже, а мы до сих пор еще — никого. Ничего.
— Надо по отелям поехать, где русские живут. За Ларнакой. По пляжам пройтись.
— Завтра, Сань. Завтра — четко — день икс, момент истины.
— Почему всегда так? — спросил Саныч. — Если одна баба приличная, то подружка у нее — точно крокодил.
— Нам крокодилов не надо, — протянул Мореный.
— Нет, ну все-таки, почему?
— Закон природы.
Они лежали на пляже огромного отеля. Зеленая трава, белый песок. Пальмы. Русская речь, обрывками, летала над берегом: «Петр! Петр!», «Марина!..», «Дай насос…»
— А бандюков нет совсем, — заметил Мореный.
— Мидлклассовое такое место, — кивнул Саныч и затем, помолчав, поднял голову и добавил: — Вон, смотри, две хорошие.
Мореный посмотрел.
— Да, Саныч… Ну, ты… Ну, ничего. Главное, чтоб самому нравилось.
— Это самое приемлемое из всего, что тут вообще попадалось.
— Значит, надо идти.
— Надо, — согласился Саныч как-то убито. — А неохота…
— Перестань, — сказал Мореный. — Что, в самом деле?
— Мне светленькая нравится, — сказал Саныч.
— Светленькая получше.
Тем временем темненькая встала и вошла в море.
— Время! — сказал Мореный. — Иди!
— О-ох, — Саныч встал.
Мореный наблюдал, как удалилась, затем возвратилась его фигура. Ветер трепал плавки-шорты, надетые на Саныча.