География угля, распространенного по всему Северному полушарию, – один-два бассейна на каждую большую страну – делала огромные политические сообщества зависимыми от шахтерских центров. Они не становились столицами, но были связаны с ними важнейшими транспортными путями. Такая география локализовала социальные отношения: пока рабочий класс сосредотачивался в Бирмингеме, Руре, Донбассе и Пенсильвании, торгово-бюрократическая элита расширяла влияние в Лондоне, Берлине, Петербурге и Нью-Йорке. Никогда раньше – ни в эпоху морской торговли, ни в эпоху речных заводов – эта конфигурация не была такой ясной и однотипной для разных стран. И она же сделала политическую власть в столицах уязвимой для забастовок в угольных агломерациях. Огромные массы организованного пролетариата, сосредоточенные в этих провинциальных центрах, получили особый, ни на что не похожий источник политической власти: забастовку.
Забастовка 1842 года на Британских островах была одним их первых таких событий в истории – и одним из самых массовых. Начавшись среди шахтеров, акция распространилась на текстильщиков; в ней участвовали полмиллиона человек – каждый второй рабочий Великобритании. Стачка была подавлена силой, власти применяли оружие, полторы тысячи рабочих оказались под судом. В 1844 году в двух графствах Северной Англии снова бастовали 40 000 углекопов, оставив Ньюкасл без угля. Эти забастовки были решающими в развитии чартизма – организованной борьбы шахтеров и других рабочих за демократические права. Первым требованием чартистов было всеобщее мужское голосование. Попыткой национального объединения трудящихся стала Ассоциация шахтеров и моряков, существовавшая в начале 1850-х. В 1888 году была создана Федерация шахтеров Великобритании. Через двадцать лет борьбы она добилась восьмичасового рабочего дня для всех, кто работал под землей. Но шахты становились все глубже и, значит, опаснее. В 1896 году обрушилась шахта Твин в Пенсильвании; погибли 58 рабочих, почти все были недавними иммигрантами; причиной был просчет в конструкции креплений. В следующем году бастовали углекопы пенсильванской шахты Латтимер, тоже из Восточной Европы. Шериф приказал открыть огонь, и 19 шахтеров погибли на месте. Эти катастрофы помогли созданию Объединенного профсоюза шахтеров, главной организации такого рода в Америке. В 1902 году американские шахтеры бастовали шесть месяцев. Используя штрейкбрехеров, владельцы возбуждали этнический конфликт: они завозили на шахты недавних мигрантов-славян, согласных на более низкие зарплаты, и вытесняли англоязычных шахтеров. В том же году шахтеры начали генеральную забастовку в Бельгии: одним из требований было всеобщее избирательное право. В 1905 году стачки горняков остановили Рурский бассейн в Германской империи и Донецкий бассейн в Российской. В 1906-м случилась катастрофа на угольной шахте Курьере во Франции, от взрыва погибло больше тысячи шахтеров; за этим последовала всеобщая забастовка в Париже. Самая большая катастрофа произошла в 1942 году на шахте Бензиху в Китае, там погибли полторы тысячи человек.
Угольные шахты были на всех континентах. Почти весь уголь потребляли внутри стран, которые его производили; его постоянно перевозили с шахт на заводы, но редко транспортировали на большие расстояния. В этом уголь противоположен колониальному сырью, такому как сахар или хлопок, и нефти. Протекционистская, замкнутая в национальных границах экономическая модель XIХ века – идеал Листа, Бисмарка и Витте – была основана на угле. На него же пытались опереться и новые империи. В начале ХХ века везде, от Цейлона до Флориды, британский флот держал угольные станции, чтобы заправлять пароходы. Это помогало сохранять мировую гегемонию; к примеру, российские корабли, следовавшие в Тихий океан во время Русско-японской войны, не могли использовать британские станции, союзные японцам. Броненосцы до предела грузились углем, но его не хватало. «Весь переход от Танжера до Мадагаскара был беспрерывной угольной операцией», – рассказывал участник похода. Военные моряки первыми поняли недостаток угля: он слишком тяжел. Пароходы не стали автономными, какими давно были парусники; поэтому многие пароходы сохраняли паруса. Угольные станции были уязвимы для атак с суши. И наконец, поставки угля были зависимы от протестов в шахтерских городах.
Радикальным решением был переход к нефти. Перевод Британского флота на нефть был стратегическим решением Уинстона Черчилля как руководителя адмиралтейства. Это увеличило скорость кораблей и их автономность, но создало зависимость от поставок нефти, которые шли из Персии, Пенсильвании или Баку. Уже в 1913 году англичане дали своему флагману нефтяные турбины. Немцы строили новейшие эсминцы с четырьмя котлами: два работали на угле, два на мазуте. Другим решением было просто добавлять мазут к углю, мешая их в топке. Так власти искали равновесие между дальними поставками экзотической нефти и собственным углем, который контролировали ненадежные шахтеры. Ни то ни другое не было гарантировано, но риски были независимы друг от друга, и их комбинация оправдывала себя.
Американский политолог, специалист по Ближнему Востоку Тимоти Митчелл видит в «новой энергетической системе», сложившейся к концу XIХ века, ключ к пониманию социал-демократических движений, определивших политику следующего столетия. Причиной шахтерской активности в классовой борьбе были четыре фактора, обусловленных ресурсными особенностями угля. Пласты выходят близко к поверхности в небольшом количестве угольных бассейнов. Трудоемкость добычи сосредотачивает рабочих вокруг шахт. Затрудняя транспортировку, твердость угля привлекает к шахтам множество зависимых производств, которые умножают концентрацию пролетариата. Работа в шахте развивает солидарность и автономию, которые отсутствовали на других производствах. Замечательная книга Митчелла, «Углеродная демократия», утверждает, что разные химические формы карбона имеют разные политические черты. Энергетический переход от угля к нефти определил политический переход от социал-демократии к неолиберализму. Но эмпирический материал Митчелла ограничен Великобританией и Ближним Востоком; его выводы предстоит проверить на странах Восточной Европы, России и Китае, которые продолжают сочетать добычу разных видов карбона – угля, газа, нефти.
Углекопы начинали национальные забастовки, но революции происходили без них. Для революции нужна столица, а шахты находились на периферии; но нехватка угля останавливала железные дороги, электростанции и оружейные заводы, выводя столичных рабочих на улицы. Забастовки останавливались во время войн и возобновлялись во время мира. В 1926 году британская Федерация объявила всеобщую забастовку, в ней участвовал миллион шахтеров. Через семь месяцев они вернулись в штреки. Цены на уголь падали, в Англии росла безработица. Война повысила спрос на все виды сырья; потом вновь начался спад. Франция национализировала угольную промышленность в 1944 году, в ее управлении преобладали коммунисты. Контролируя Рурский бассейн, известный своими забастовками, транснациональное «Сообщество угля и стали» – предшественник Европейского союза – использовало американскую помощь для модернизации немецких шахт, предотвращая трудовые и этнические конфликты. В 1946 году британское правительство удовлетворило требования шахтеров и национализировало угольную индустрию. Новая государственная монополия была огромной – почти тысяча шахт, 800 000 занятых. Плановое хозяйство давало эффект, увеличивая продукцию, но тут спрос на уголь стал падать из-за конкуренции с дешевой нефтью. К тому же новые машины повысили продуктивность каждого работающего; к началу 1970-х количество занятых на шахтах сократилось почти втрое. В 1984–1985 годах в Англии прошли массовые шахтерские забастовки, самые длинные в ее истории. Лидер шахтерской Федерации Артур Скаргилл требовал правительственных субсидий; он получал финансовую помощь от Советского Союза, часть которой тихо приватизировал. Со своей стороны, Маргарет Тэтчер говорила о шахтерах как о «внутренних врагах»; раскалывая движение, ее правительство поддерживало альтернативный «Союз демократических шахтеров». То был самый большой трудовой конфликт современной истории; правительство выиграло его благодаря обнаружению нефти и газа в Северном море. Хорошие новости с месторождений у берегов Голландии, Шотландии и Норвегии следовали одна за другой. Тогда появились технологии, способные извлекать и доставлять газ и нефть со дна моря; международные соглашения, позволявшие это делать; и первое понимание вреда, который несет с собой «голландская болезнь». То был закат социал-демократической эры угля и начало неолиберальной эры нефти.
Ресурсный переход вновь выдался тяжелым; но тем, кто мечтал избавиться от угля и шахтеров, повезло с нефтью и нефтяниками. В 1981 году Англия стала экспортировать больше нефти, чем завозить; это выправило ее платежный баланс, возвращая к позабытым меркантилистским идеям. В отличие от угольной индустрии с ее беспокойными профсоюзами и долгосрочными контрактами, нефтяной промысел только выигрывал от свободной торговли и государственного невмешательства. По мере того как корабли переходили на дизельное топливо, а электростанции на газ, шахты приватизировались или закрывались; последняя угольная шахта в Англии закрылась в 2015 году. Шахтерские регионы стали одними из самых бедных в Европе; на референдуме 2016 года Йоркшир голосовал за выход из Европейского союза.
Шахтеры были лидерами освободительного движения и в Восточной Европе. Переломным моментом в борьбе польской Солидарности была забастовка 1981 года на силезской шахте Вуек, закончившаяся расстрелом демонстрантов; на месте погибли 9 шахтеров (позднее, в 2007-м, суд посадил в тюрьму 15 стрелявших солдат, но не нашел того, кто отдал приказ). Первая в советской истории легальная забастовка состоялась в 1989 году среди шахтеров Кузбасса; за ней последовало множество постсоветских забастовок. В ситуации кризиса и неудачных реформ шахтеры все равно проявляли больше активности и сплоченности – старые социал-демократические добродетели, – чем другие рабочие. Но никакая забастовка не может остановить спад.