У теории Ролза много проблем. Даже если представить себе, что мы каждый раз все начинаем сначала и на равных (это знаменитая ситуация «вуали неведения», которую задал Ролз), наши компетенции ограничены и избирательны. Но от граждан демократического общества ждут ответственных суждений о проблемах и лидерах, о которых они – и вообще никто – не способны судить рационально. Далее, непонятны границы сообщества, внутри которого работает справедливость по Ролзу. Сам он имел в виду национальное государство, но для философа-кантианца было бы последовательнее говорить о человечестве. Бранко Миланович, экономист Всемирного банка, доказывает, что ведущую роль в глобальном неравенстве играют не различия внутри страны, а различия между странами. Отдельные государства научились перераспределять капиталы в пользу своих низших классов, субсидируя фермы или финансируя здравоохранение, но перераспределение капиталов между государствами до сих пор кажется утопическим проектом. Оно требует мирового правительства, способного собирать и перераспределять налоги в глобальном масштабе, что не входило в намерения Ролза.
Нас многому научили эксперименты, проведенные капиталистами и социалистами разных поколений. У капитализма – системы ограниченного неравенства – есть моральные оправдания. Адам Смит верил в то, что каждый отдельный собственник может делать глупости, но мириады их сделок выявляют рациональность, которая идет на пользу всем. Джон Мэйнард Кейнс видел оправдание капитализма в том, что концентрация богатств делала возможными массивные инвестиции в «фиксированный капитал», иначе говоря, в инфраструктуру; к примеру, железные дороги не были бы построены, писал Кейнс, если бы капитал распределялся более равномерно. Видя перед собой сходную задачу, Джон Ролз создал свою теорию справедливости, опираясь на более общую идею: рост неравенства между членами общества оправдан, если при этом улучшается жизнь их всех. Общее благо, представленное как сумма индивидуальных благополучий, важнее классовой борьбы; утилитарный интеграл Бентама имеет моральный приоритет перед классовым дифференциалом Маркса. Пусть меньшинство будет еще богаче, если благодаря этому большинство становится менее бедным.
Наблюдатель вряд ли будет носить «вуаль неведения», описанную Ролзом; каковы бы ни были его убеждения, он лишь тогда оправдает предпринимателя, потребляющего и коптящего небо больше других людей, если наблюдатель верит, что этот бизнес создан честным трудом, а не продажей краденого или монопольной торговлей. Но мы видели, к примеру, что Якоб Фуггер, великий бизнесмен ХVI века, добился несметных богатств благодаря связям, монополиям и торговле индульгенциями. Благословляя предпринимателей и даже банкиров, Лютер грозил Фуггеру муками ада. Для большой части мирового капитала, которая сегодня связана с нефтью, успех зависит от картельных цен, а к ним трудно применить идею справедливости.
Капитал ХХI века отчасти приращен трудом и талантом, а отчасти порожден геомонополиями и коррупцией; усреднять их неверно и неэтично. В своей книге «Кровавая нефть» английский философ Лиф Венар проводит параллель между торговлей нефтью и скупкой краденого. У многих стран мира, говорит Венар, есть конституционная норма, согласно которой богатства недр принадлежат народу (такая норма была и в Конституции СССР, но она отсутствует в Конституции РФ); есть такая норма и в учредительном документе ООН. У Вольтера, в это верил и высмеянный им Панглос, «блага земные принадлежат всем людям и каждый имеет на них равные права», учил он. На деле больше половины нефти, потребляемой в мире, добывается в авторитарных странах, которые не спрашивают согласия у своих народов на эту добычу. Такая нефть – ворованная, говорит Венар, и на нее распространяются все моральные и юридические нормы, препятствующие торговле краденым. Он видит в торговле нефтью полную аналогию с работорговлей: аболиционисты боролись с ней долго, но в конце концов победили. По предложению Венара, глобальные организации должны сделать нелегальной покупку нефти у такого правительства, которое не соответствует минимальному набору критериев демократической подотчетности перед своим народом. Составить список таких критериев легко; труднее представить себе международный орган, который бы осуществлял такой порядок. Власть потребителя все еще велика; но если потребительский контроль Fair Trade сумел изменить положение на кофейных и фруктовых плантациях, установить контроль над петрогосударствами с помощью подобных практик пока не удалось.
В течение ХХ века стоимость наследств росла быстрее уровня зарплат и собственники богатели быстрее менеджеров. Открытый Марксом и подтвержденный французским экономистом Тома Пикетти, этот процесс и есть причина растущего неравенства в западном мире; только мировые войны, включая и холодную войну, на время останавливали рост неравенства. Комментаторы Пикетти заметили материальный поворот, содержащийся в его рассуждениях: если зарплата исчисляется в денежных единицах, наследства обычно состоят в недвижимости или акциях – долях фиксированного капитала. Временем равенства и прогресса были годы после Второй мировой войны, когда послевоенный бум в Америке, реконструкция Европы и противостояние Советскому Союзу создали успешное приближение к обществу всеобщего благосостояния. Но эти отступления капитализма были разовыми эпизодами; в целом в Западной Европе и Северной Америке неравенство росло в течение всего столетия. В конце века к этому процессу присоединились Китай, Россия и Восточная Европа, где неравенство сдерживалось политическими механизмами, перераспределявшими богатство или его уничтожавшими. Пройдя великую эру забастовок и революций, демократическая политика потеряла механизмы, ограничивающие неравенство.
В ХХ веке войны и социализм были самыми мощными факторами, способствовавшими равенству; нефть и капитализм влекли к неравенству; и все четыре фактора уравновешивали друг друга, принося в жертву этому равновесию десятки миллионов людей. В ХХI веке эти механизмы перестали работать; зато появились другие. Холодная война и горячий мир теперь идут не между враждебными империями, но между человечеством и природой.
Пикетти и его соавторы особо исследуют неравенство в России. Несмотря на очень высокое сальдо торгового баланса, характерное для всего постсоветского периода, они не видят соответствующего роста активов. Благодаря экспорту нефти и газа в течение 18 лет страна в среднем на 10 % больше экспортировала, чем импортировала. Это дает много больше 200 % кумулятивного роста, но учтенные активы, государственные и частные, росли гораздо медленнее. Причиной было бегство капиталов. Офшорное богатство, принадлежащее российским хозяевам, составляет 800 миллиардов долларов, или 75 % годового национального дохода. Размещенное за рубежом, это богатство равно всем финансовым активам, размещенным внутри российских границ. Иными словами, экономически активные субъекты, включая правительство, корпорации и граждан, половиной своего капитала владеют за границей и половиной – внутри страны. По суммарным оценкам, которые дает Пикетти, 1 % россиян контролируют четверть национального дохода. Согласно этой оценке, неравенство в России примерно равно неравенству в США, выше неравенства во Франции и почти вдвое выше неравенства в Китае. В докладе Credit Suisse за 2015 год неравенство в России оценивалось еще выше: в России 10 % домохозяйств владеют 87 % всего национального богатства; в Штатах – 76 %, в Китае – 66 %. Согласно оценке Форбса, сотня российских миллиардеров владеет капиталами, которые в сумме превышают накопления всех остальных граждан. Из года в год самыми богатыми подданными британской короны становятся бывшие российские граждане.
Вывоз сырья, сдерживание внутреннего потребления, рост золотого запаса и обогащение государственной элиты – это меркантилистские установки, и их прототипы надо искать в британской «старой колониальной теории» XVIII века; против нее возражали физиократы и утилитаристы, с ней боролись манчестерские либералы. Но в политэкономии петрогосударств есть и новые элементы, их часто называют неолиберальными. В результате реформ их экономика открыта внешним инвестициям, а соответственно, и бегству капиталов. Почему «либеральные» правительства, переустроившие российскую экономику в 1990-х и 2000-х годах, сделали так мало для перераспределения нефтегазовых доходов в пользу населения и природы своей страны? На деле их логика, а часто и риторика, воспроизводила не либеральные, а меркантилистские традиции. В речах и интервью самого влиятельного из этих экономистов, Егора Гайдара, видно недоверие к населению – неквалифицированному и разве что не ленивому, и надежда на то, что инвестиции в элиту (например, резкое повышение окладов чиновникам и судьям) остановят коррупцию и повысят качество управления. В такой картине мира народ был не готов к реформам, а элита готова, и нефтедоллары распределялись в соответствии с этой готовностью. Этому сопутствовали рассуждения об инфляции: если раздать деньги народу, то это приведет к инфляции, но если раздать собственность элите, инфляции можно избежать. Эти рассуждения оправдались, но по другой причине: элита тратила свои капиталы в других местах. Бегство капиталов было большой новостью для России: по идеологическим причинам финансовая открытость была запрещена советским режимом; по техническим причинам она была несвойственна и другим старым меркантилистским империям, среди них и Российской. Движение капиталов обеспечивалось разными формами государственного долга и контролировалось правительствами.
Вывозу капитала способствует сам характер российских доходов: из всех секторов мировой экономики нефть – самый непрозрачный. Будучи вывезенным, этот капитал – превращенная форма энергии – приобрел разное качество в разных местах: счет в Швейцарии, замок во Франции, бизнес в Германии, акции американских корпораций. Юридическая природа этих активов оставалась спорной, но споры заканчивались тем, что капиталы, значительные по любым масштабам, выгодны принимающей стороне. Швейцарский банк получает проценты за операции, лондонская недвижимость растет в цене, и новые бизнесы платят налоги в странах своего пребывания. Может быть, все это полезно даже бедным и больным, только получатели этих благ находятся в другой стране, чем их производители. В дуальной экономике постсоветского типа вывоз капитала ведет к тому, что способы его создания находятся в одном месте, а эффект просачивания в другом. Первый принцип Ролза осуществляется в одном государстве, а второй его принцип осуществляется в других. Успешные предприниматели – чаще всего сырьевые кураторы – получают вознаграждение в России; поскольку они тратят деньги за ее пределами, там растет и благополучие тех, кто живет за счет перераспределения.