– И вы готовы пустить его в ход? – уточнил фон Зайденберг. – Против людей, чтобы защитить зверя?
– Знаешь, мне самому все это не по душе, – согласился охотник. – Однако Молот Ведьм прав в одном: винить парня не за что, а если мы порешим его просто потому, что он, может быть… когда-нибудь… что-нибудь… почему-нибудь… Чем будем лучше тех же тварей? Есть факт: он желает остаться человеком. Во всех смыслах. Не помочь ему в таком деле – вот это и впрямь будет грех, это даже не попустительство будет – подстрекательство.
– Я думаю, надо голосовать, – решительно сказал торговец. – И поступить, как решится большинством.
– Этот трактир внезапно перешел в статус вольного города? – осведомился Курт. – И все обрели в нем гражданство? Или твоей волей он вдруг перенесся из Германии на иные земли?.. Мы все еще под юрисдикцией Закона, Феликс, и в ведении Святой Инквизиции, чьим служителем я являюсь. Не вынуждай меня применить данные мне полномочия въяве.
– Пусть начинает свое голосование, майстер инквизитор, – нехотя, через силу выговорил фон Зайденберг. – Вас уже трое по ту сторону… И я с вами.
– Господин рыцарь! – возмущенно и ошеломленно ахнул Феликс. – Ведь вы же сами!.. только что!.. Как же вы?..
– Я имперский рыцарь, – пояснил фон Зайденберг хмуро. – И клятву, данную при посвящении, помню ежедневно, ежечасно. «Веруй всему, чему учит Святая церковь, исполняй ее повеления: защищай ее, с тем вместе уважай слабого, будь защитником его, защитником вдов, сирот, всякого немощного». В этом клянется рыцарь, обретая цепь и меч. Тебе неоткуда это знать, и сие простительно.
– Да ведь вы же сами во все эти дни были против его указаний, против…
– Возможно, – оборвал фон Зайденберг. – Но я не убиваю детей. Этого тебе тоже, боюсь, не понять… Я с вами, майстер инквизитор, и вы в большинстве.
– Не ожидал, – признал Курт искренне. – Благодарю.
– Вы мне по-прежнему не нравитесь, не стройте иллюзий, – оговорился рыцарь. – Я все так же полагаю, что вы взялись решить задачу не по силам, но охотник прав: не попытаться значило бы подтолкнуть мальчика к злодеянию, а стало быть, взять на себя половину его греха. Я помогу вам защитить его.
– Альфред! – с отчаянием потребовал торговец, и трактирщик, помедлив, вздохнул:
– Что-то ты мутишь, Феликс. Какое ж он исчадие адское, ежели был и крещен, и Причастие принимал? И инквизитор не станет заступаться за сатанинское отродье. Я верный католик и поступать стану так, как велят Церковь и ее служители. Я, конечно, рыцарских клятв не приносил, однако же это долг любого христианина – помочь нуждающемуся в помощи, защитить сироту в беде…
– Твой сын погиб, Альфред! Из-за тварей этих погиб!
– Не он убил Вольфа. Не ему мстить. Уж я совершить смертоубийство точно не смогу; не смогу и тебе не позволю.
– А трактирщик таки святой, – отметил Ван Ален вполшепота. – Кто б мог подумать.
– Ничего все это не значит, – уверенно возразил Феликс. – Все равно нас двое против вас, и смиряться с этим мы…
– Эй, – осадил его Карл Штефан, даже чуть от него отодвинувшись, – меня к своим бредням не приплетай. Я по ту сторону.
– А вот это настораживает, – произнес Курт, когда торговец растерянно замер. – От тебя я ожидал поддержки всего менее. Откуда вдруг такое человеколюбие?
– Никакого человеколюбия, – поморщился отставной возлюбленный. – При моей жизни, майстер инквизитор, если будешь идти на поводу у чувств, быстро спалишься… Простой расчет. Убить парня ради того, чтоб отвести душу? Ну, можно, наверное, хотя подобные развлечения не в моем духе. Да и толку с этого никакого. Безопасность? И вы, и охотник этот знаете, как ее добиться; значит, нам он не навредит. Лишний человек, опять же, как уже было сказано. Выпихнуть его к папаше? Не пойдет; тогда это лишняя тварь, а мне такая мысль не по душе. И наконец, ничто из этого нас не спасет: его родитель ведь не попытался увести его тихонько, он сразу начал убивать. Значит, убивать продолжит. Значит, избавившись от мальчишки, мы все равно не избавимся от него. А судя по тому, с каким упорством папенька пытается его заполучить, парень имеет для него значимость, и, стало быть, пока он жив и здоров, пока у нас в руках – мы имеем первоклассного заложника на крайний случай. Я с вами, – повторил он убежденно. – А нашего проповедника, если мне будет позволено влезть с советами, я бы рекомендовал запереть где-нибудь, пока он не кинулся на кого-нибудь с кулаками или чем похуже.
– А неплохая мысль, – согласился охотник. – Он и меня раздражает до колик.
– Меня?! – выдавил торговец, запнувшись. – Запереть?! Тварь свободно ходить будет, а меня под замок?!
– Я это сделаю, Феликс, – подтвердил Курт, – и не погнушаюсь скрутить по рукам и ногам, если будет необходимость. Не давай к тому повода. Ты призывал к общественному решению вопроса? Оно свершилось. Большинство постановило так. Или ты смиряешься с его волей, или… Решать тебе. Будешь продолжать попытки поднять смуту, и я поступлю, как сказал.
– Ничего я не буду делать, – ответил торговец твердо. – Не буду – и все. Смирюсь, но не с вашим решением, нет – оно человеческое, суемудрое, ложное; я смирюсь с волей Господа. Вы втянули и меня в свой грех, и мне нести наказание вместе с вами. Если Господь так решит – Его воля. А быть может, видя, что я всею душой против вашего решения, Он избавит меня от гнева Своего и помилует. Руки2 я на этого… юношу не подниму, но и защищать не стану, ясно вам? Буду помогать, как сумею, в меру своих невеликих сил, когда вновь те сатанинские отродья сюда явятся, но лишь чтобы защитить свою жизнь и прочие здесь, людские.
– Отлично выкрутился, – одобрил Курт и расслабился, прижав ладонь к ранам на лбу, вновь начавшим простреливать в затылок. – Надо ж. Я ждал потасовки – по меньшей мере; даже как-то не по себе от эдакой готовности к сотрудничеству… Ну, коли уж мы пришли к такому единодушию, предлагаю заняться делом. На отдых всем нам было отведено довольно времени, и впереди полдня, которые неплохо было бы употребить на то, чтобы подготовиться к ночи. У нас с Яном есть пара задумок, которые могут оказаться весьма полезными в нашем положении. И вот здесь как раз и понадобится помощь – каждого из вас.
Глава 14
Вечер застал постояльцев измотанными больше, нежели во все минувшие дни, и теперь вместо прежнего утомленного безмолвия из-за столов то и дело доносились жалобы и сетования. Курт также пребывал в состоянии, далеком от бодрости, то ли по причине того, что отоспаться толком так и не удалось, то ли из-за отравы, на борьбу с которой тело бросило почти все силы.
Сделав очередную перевязку, Ван Ален покривился, оглядев наложенные им стежки, и пожал плечами: «Ну, тебе к королевне не свататься. Не льет – и ладно». Раны все еще дергало, и боль временами отзывалась резью в затылке и под макушкой, однако странный рецепт охотника, судя по всему, оказался действенным – тошнота уже не одолевала вовсе, боль становилась все слабей и реже, бесславная гибель, как видно, ему не грозила, и единственной серьезной неприятностью оставалась лишь одолевшая его слабость.
Хагнер, чем ближе подступал вечер, тем мрачней и напряженней становился, на вопросы отвечая скупо и не начиная разговоров первым, что было вполне понятно – наверняка майстер инквизитор и сам чувствовал бы себя не в своей тарелке, сидя в ошейнике, точно купленный за бесценок раб или сторожевая собака. По завершении оборонительных приготовлений Бруно и Ван Ален взялись за Хагнера, навесив на него безыскусные вериги, изготовленные из найденных в железном хламе вещей. Старый обод от бочки, несколько укороченный и склепанный на скорую руку в кольцо, опоясывал его, оставшийся обрезок облегал шею, а длинная собачья цепь, разбитая зубилом на части, стала своеобразными браслетами, сомкнувшимися на запястьях и лодыжках.
Феликс старался держаться от парня поодаль, косясь на него с опаской и неприязнью, продолжая порою тихо, вполголоса, произносить молитвы и просто выдержки из Писания, умолкая после очередного внушения и спустя время начиная снова. Все указания, однако, торговец исполнял с подчеркнутой готовностью и прилежанием.
Мария сидела за столом в одиночестве, на Ван Алена глядя грустно и чуть укоряюще, однако не оттого, что тот пренебрег ее обществом ради обсуждения последних мелочей обороны с майстером инквизитором, а, скорее, размышляя над тем, надлежит ли ей чувствовать себя оскорбленной в сложившейся ситуации. Лук Вольфа, выданный трактирщиком, был осмотрен придирчиво и тщательно, и приговор, вынесенный довольно потрепанному оружию, оказался неутешительным: древко пересохло и грозило треснуть при усиленном напряжении, а тетива не смогла бы выдержать даже первого выстрела. Если рассохшееся дерево можно было, пропитав маслом и снабдив плотной пеньковой обмоткой, в некотором роде привести в рабочее состояние, то заменить тетиву было попросту нечем – шелковых шнуров ни в чьем владении, что понятно, не водилось, собственно тетив тоже, и Курт с охотником, поочередно разразившись тяжелыми вздохами, синхронно остановили взгляды на присутствующих в трапезном зале женщинах. «У старухи слишком сухие», – заметил Ван Ален, и взгляды сместились к одной лишь Марии Дишер. Та попятилась, не зная, чего ожидать после уже свалившихся на нее за последние дни приятных событий. Обрезать волосы ради всеобщего спасения она согласилась лишь спустя четверть часа убеждения, и только после того, как Курт, уже пребывая на грани срыва, клятвенно пообещал выдать для ее родни письменное заверение в том, что сотворено сие непотребство было по благословению служителя Конгрегации и фактически под его давлением. Тем не менее, плача избежать не удалось, и теперь беглянка поглядывала на своего утешителя с молчаливым упреком, порою все еще порываясь пустить слезу.
Стрелы также оказались старыми и для настоящей охоты не пригодными. «Главное – чтобы выдержали единственный выстрел, – отмахнулся Ван Ален на скептическое замечание рыцаря. – Если после попадания древко обломится – это и к лучшему, застрянет намертво». Рассчитывать, однако, на одно лишь изношенное дерево не приходилось, посему затупелые стальные наконечники были безжалостно отринуты, и под низким потолком трапезного зала долго разносился глухой звон, скрежет и стук – еще один бочковый обод, разбитый на куски, плющился и точился, приобретая весьма приблизительный вид треугольников с далеко выступающими и неровными углами. К древкам сие произведение оружейного мастерства крепилось непрочно, едва-едва, попирая тем самым все гласные и негласные нормы ведения войн, подразумевавшие, что использование стрел с наконечниками, сидящими неплотно, суть дикость, варварство и