На этот вопрос есть много технически правдивых ответов. Я могла сказать, что хочу помогать людям. Или что понимаю: в обычный мир мне никогда не вписаться. Но я не сказала.
– Мою маму убили, – я откашлялась, стараясь, чтобы эти слова прозвучали совершенно обычно. – Пять лет назад. Судя по брызгам крови, закололи ножом. Много ударов. Полиция так и не нашла тело, но было очень много крови, так что они думают, что она не могла выжить. Раньше я думала, что могла. Больше так не думаю.
Дин никак не отреагировал на это признание, но Лия неестественно замерла, а Слоан приоткрыла рот и отвела взгляд. Майкл знал о моей матери, но другим я ничего не рассказывала.
«Правда или действие, Дин». Я хотела произнести именно это, но я не могла продолжать задавать вопросы Дину. Мы и так оставались в центре этой игры слишком долго.
– Правда или действие, Лия?
– Правда. – Лия произнесла это как вызов.
Я спросила ее, аккуратная ли она. Она опустила подбородок, подняла брови и пристально посмотрела на меня.
– Серьезно? – сказала она. – Это твой вопрос?
– Это мой вопрос, – подтвердила я.
– Неаккуратная, – ответила она, – во всех смыслах слова.
Она не дала мне времени поразмышлять над тем, что я подловила ее, и сразу же вызвала Майкла на следующий раунд. Я ожидала, что он снова выберет действие, но он не стал.
– Правда.
Лия разгладила платье тонкими пальцами. Она смотрела на Майкла, широко раскрыв глаза и изображая невинность. Потом спросила, ревновал ли он, когда я целовала Дина. Майкл и глазом не моргнул, но мне показалось, что Дин сейчас придушит Лию.
– Я не ревную, – ответил Майкл, – я свожу счеты.
Никто не удивился, когда Майкл адресовал следующий вопрос Дину.
– Правда или действие, Дин?
– Правда. – Дин прищурился. И я вспомнила, как Лия говорила, что, если бы Дин был вспыльчивым, Майкл был бы уже мертв. Чувствуя, как потяжелело в животе и пересохло в горле, я ожидала, что Майкл спросит у Дина что-то ужасное.
Но он не стал.
– Ты когда-нибудь смотрел «Дурную кровь»? – вежливо поинтересовался он. – Фильм такой.
У подбородка Дина дернулся мускул.
– Нет.
Майкл улыбнулся.
– А я смотрел.
Дин встал.
– С меня хватит.
– Дин… – в голосе Лии смешались мольба и упрямство, но Дин заставил ее замолчать одним взглядом.
Мягко ступая, он покинул комнату, а через несколько секунд я услышала, как открылась, а затем со стуком закрылась входная дверь.
Дин ушел, и не нужно быть знатоком эмоций, чтобы распознать удовлетворение на лице Майкла.
Ты
Каждый час, каждый день ты думаешь о Той Самой Девушке. Но для большого финала еще не время. Пока рано. Вместо этого ты находишь новую игрушку в магазинчике на Дюпон-Серкл. Она привлекла твое внимание некоторое время назад, но тебе удавалось сдерживать желание добавить ее в свою коллекцию. Уж слишком близко к твоему дому, а район густонаселенный.
Но прямо сейчас так называемая мадам Селена – это как раз то, что тебе нужно. Тело – это просто тело, но она гадает по руке, а в этом есть определенная поэзия. Ты хочешь оставить сообщение, тебе это нужно, ты не можешь его не оставить. Проще убить ее в магазинчике, разрезать ножом ладони и оставить ее тело на виду, но на этой неделе у тебя было много работы.
Ты заслуживаешь небольшой приз.
Подстеречь ее легко. Ты призрак. Незнакомец с конфетой. Человек, который умеет выслушать. Когда мадам Селена очнется на складе, она не поверит, что все это – твоих рук дело. Поначалу не поверит. А потом она увидит.
Ты улыбаешься, ощущая неизбежность всего этого. Ты касаешься кончиков ее темных волос и берешь в руки удобную упаковку «Рыжей краски номер 12». Ты напеваешь себе под нос детскую песню, которая возвращает тебя в прошлое, к самому началу.
Хиромантка открывает глаза. Ее руки связаны. Она видит тебя, потом краску для волос, нож в твоей левой руке, и понимает…
Ты чудовище.
И на этот раз ты имеешь полное право сделать все медленно.
Глава 17
Когда агент Лок появилась в понедельник утром, у нее под глазами залегли темные круги. С опозданием я вспомнила, что, пока мы смотрели телевизор и играли в «Правду или действие», она и Бриггс работали над делом, вели настоящее расследование, от которого зависела чья-то жизнь.
Искали настоящего убийцу.
Долгое время Лок ничего не говорила.
– В эти выходные мы с Бриггсом зашли в тупик, – наконец сообщила она. – У нас три тела, и убийца ускоряется. – Она провела рукой по волосам, которые, кажется, второпях едва причесала. – Это не твоя проблема. Это моя проблема, но это дело напомнило мне, что субъект – это только половина истории. Дин, что ты можешь рассказать Кэсси о виктимологии?
Дин словно пытался прожечь взглядом столешницу. Я не видела его после игры в «Правду или действие», но между нами ничего не изменилось, словно мы никогда и не целовались.
– Большинство убийц предпочитают определенный тип, – сказал он, – иногда это внешность. Для других дело в удобстве – может быть, ты выбираешь тех, кто идет в поход, потому что никто не хватится их еще несколько дней, или студентов, потому что их расписание легко узнать.
Агент Лок кивнула.
– Иногда жертвы выступают как замена кому-то в жизни субъекта. Некоторые убийцы убивают первую девушку, или жену, или мать снова и снова.
– Кроме того, виктимология рассказывает нам, – продолжил Дин, коротко взглянув на агента Лок, – как жертва отреагирует, когда на нее нападут или ее похитят. Если ты убийца… – Он помолчал, подбирая подходящие слова. – Между тобой и теми, кого ты убиваешь, происходит определенный обмен. Ты выбираешь их. Заманиваешь в ловушку. Может быть, они сопротивляются. Может быть, убегают. Некоторые пытаются с тобой договориться, другие бормочут что-то, что выводит тебя из себя. Так или иначе ты реагируешь.
– У нас нет такой роскоши, как возможность знать все о личности субъекта, – вставила агент Лок. – Но личность жертвы и ее поведение – это половина всего, что мы знаем о месте преступления.
Как только я услышала фразу «место преступления», у меня перед глазами встала мамина гримерная. Мне всегда казалось, что я мало знаю о произошедшем в тот день. Когда я вернулась в гримерную, убийца уже исчез… и мама тоже. Было так много крови…
«Виктимология», – напомнила я себе. Я знала свою мать. Она сопротивлялась бы: царапалась, разбила бы лампу о голову убийцы, пыталась вырывать нож из его рук – она сражалась бы. И ее могли остановить только две вещи: смерть или осознание, что я могу вернуться в гримерную в любую секунду.
А если мама ушла с ним? Полиция предполагала, что она была мертва или, по крайней мере, без сознания, когда субъект забрал ее из гримерной. Но мама – крупная женщина, а гримерная находилась на втором этаже. В обычных обстоятельствах она не позволила бы убийце с легкостью, словно он пригласил ее на танец, вытащить ее наружу. Но она могла пойти на что угодно, только бы нападающий оказался подальше от меня.
– Кэсси? – позвала агент Лок, вернув меня в реальность.
– Верно, – сказала я.
Она прищурилась.
– Что именно?
– Извините, – ответила я, – не могли бы вы повторить?
Она одарила меня долгим оценивающим взглядом, а затем повторила:
– Я сказала, что если ты посмотришь на место преступления с точки зрения жертвы, то сможешь многое узнать об убийце. Допустим, ты входишь в дом жертвы и узнаешь, что она компульсивно пишет списки дел, сортирует одежду по цветам и держит аквариумную рыбку. Эта женщина – третья жертва убийцы, и она единственная, у кого нет ран, свидетельствующих о сопротивлении. Обычно убийца сохраняет жизнь жертвам в течение нескольких дней, но эту он убил сильным ударом по голове в тот же день, когда похитил. Когда ее нашли, рубашка на ней была застегнута криво.
Поставив себя на место убийцы, я могла представить, как он похищает женщин, играет с ними. Тогда почему он разделался с этой так быстро? Зачем заканчивать игру так рано, если она не пыталась сопротивляться?
Потому что она не пыталась сопротивляться.
Я переключилась на другую точку зрения, представив себя на месте жертвы. Я организованная, у меня везде порядок, личность типа А до мозга костей. Мне хотелось завести питомца, но я не могла выбрать такого, который не станет нарушать привычный порядок, поэтому завела рыбку. Может, я читала в газете о предыдущих убийцах. Может, я знаю, чем все кончилось для тех, кто сопротивлялся. Возможно, поэтому я не сопротивляюсь. Физически не сопротивляюсь.
То, что Лок сообщила мне о жертве, свидетельствовало: она любит держать все под контролем. Она попыталась бы договориться с убийцей и сопротивлялась бы его попыткам контролировать ее. Возможно, она попыталась бы им манипулировать. И если бы ей это удалось, хотя бы на мгновение…
– Предыдущих субъект убивал ради удовольствия, – сказала я, – но ее он убил в припадке ярости. Для него их взаимодействие тоже представляло собой борьбу за контроль, а она была помешана на контроле как раз в достаточной степени, чтобы противостоять убийце.
– И? – поторопила меня агент Лок.
Мне ничего не приходило в голову.
– Он застегнул ее рубашку, – произнес Дин, – если бы она сама это сделала, то не застегнула бы криво.
Это наблюдение снова подтолкнуло мои мысли. Если он убил ее в припадке ярости, то почему потом ее одел? Если бы он раздел ее, это я поняла бы – предельное унижение, предельное утверждение контроля.
«Ты ее знаешь», – подумала я.
– Первых двух жертв субъект выбрал случайно. – Агент Лок посмотрела мне в глаза, и на мгновение мне показалось, будто она читает мои мысли. – Мы предположили, что и третью тоже. Мы ошибались. – Лок отклонилась назад. – Вот почему тебе нужны обе стороны монеты. Сдержки и противовесы, жертвы и субъекты, потому что ты всегда в чем-то ошибаешься, что-то упускаешь. Какая-то личная связь? Что, если субъект старше, чем ты думаешь? Или «он» – это «она». Могут два субъекта работать вместе? А если убийца – сам еще ребенок?