Любой, кто разуметь горазд,
За миг с тобою жизнь отдаст.
А если застыдишься ты,
Что солнце смотрит с высоты,
Тогда затми светило дня —
Ты ярче солнца для меня.
Пускай другие рыбаки
Часами мерзнут у реки,
Ловушки ставят, ладят сеть,
Чтоб глупой рыбкой овладеть.
Пускай спускают мотыля,
Чтоб обморочить голавля,
Иль щуку, взбаламутив пруд,
Из-под коряги волокут.
Все это — суета сует,
Сильней тебя приманки нет.
Да, в сущности, я сам — увы —
Нисколько не умней плотвы.
Ей было не знакомо это стихотворение, но она узнала первые строки, которые были взяты у Марлоу. Значит, это пародия; но поэтому ли Дэниел послал ей стихотворение? Чтобы спародировать драматизм их любви так, как Донн пародировал Марлоу? Она перечитывала его, пока не запомнила наизусть. В нем было содержание, которое, как ей показалось, она поняла. В нем был очевидный намек на их телефонный разговор, и возможно, именно поэтому стихотворение и было послано: как признание эротичности моря. Как извинение. Но тогда воспринимал ли он себя как поэта, а ее как рыбачку, поймавшую его, хотя другие мужчины были умнее и не попались на приманку? Значит, он был глупец? «Сильней тебя приманки нет». Значит ли это, что он считает ее обольстительность внутренне присущим ей качеством, в то время как другим женщинам приходится «часами мерзнуть у реки, ловушки ставить, ладить сеть»? Или же Дэниел указывал на блеск и страсть, которые можно уловить в повседневных вещах? Использование метафизического концепта для демонстрации самых основных человеческих переживаний? Во всем этом было и насилие: удушающие сети, острые раковины. Дэниел запутал ее, поймал в сеть, не написав сам ни слова.
Она позвонила ему и сказала, что, если он пытался извиниться, он может так и сказать, а если имел в виду что-то еще, ему тоже лучше сказать об этом прямо.
— Я думал, то, что я хотел сказать, предельно ясно.
— Донн никогда не писал ясно, Дэниел. У меня весь день голова кружилась от стараний это понять.
Он тихонько засмеялся.
— Я выбрал это стихотворение, потому что его тема показалась уместной, но все, что я хотел сказать, заключается в первых двух строчках.
Сара опустила глаза на испачканный ковер и скомканный лист бумаги и перечитала строки, хотя знала их наизусть.
— Ты это серьезно? — спросила она, ужасно боясь, что он опять засмеется или бросит трубку, или скажет, что она ему противна.
— Я всегда говорю серьезно.
— Значит, и то, что ты сказал вчера ночью, тоже было правдой?
— Да, как только я повесил трубку, меня вырвало. Потом я переписал стихи и подъехал к твоей квартире. Я просидел у тебя перед дверью всю ночь, слушая, как ты плачешь. Я понял, что наш телефонный разговор — тот самый поворотный пункт, которого я ждал. У нас был странный телефонный секс, вызвавший у меня приступ дурноты, а потом я только и хотел, чтобы повторить это. Я понял, что ты мне позволишь. Если мы можем вызывать друг у друга тошноту, доводить друг друга до слез и все равно отчаянно стремимся быть вместе... Сара, «О стань возлюбленной моей и поспеши ко мне скорей».
— Ладно, да, хорошо, — Сара снова заплакала. — Но мне нужно немного времени. Мне надо выехать из квартиры, поговорить с друзьями, мне нужно... В общем, много чего сделать. Мне нужны хотя бы две недели.
— Даю тебе неделю, — сказал Дэниел. — Я не буду тебе мешать сделать все; что нужно, а через неделю я приду за тобой.
8
Прошла неделя, а Сара ни с чем не разобралась. В назначенный им день, в субботу, она смотрела в стену и курила. Она провела весь день, думая, что это ее стены, и, хотя они и покрыты облезающей краской и грязными отпечатками пальцев, это ее стены, и никто другой не имеет на них никакого права. В десять тридцать она вспомнила, что квартира съемная и поэтому стены не ее; они принадлежат хозяину. После одиннадцати часов оплакивания чего-то, что даже не существовало, Сару охватило маниакальное веселье. Она надела что-то короткое и направилась в самый стремный бар на Парраматте.
Бар был наполовину полон байкерами и псевдобайкерами, буйными пьяницами, дремлющими наркоманами и драгдилерами, которые, как всегда, сохраняли полную трезвость, чтобы никто не мог их надуть. Женщин было мало, и ни одной, судя по виду, было не под силу сделать несколько шагов без посторонней помощи. Каждый, кто еще сохранил способность видеть, пялился на Сару с враждебностью, желанием или смесью двух этих чувств. Она села у стойки рядом с бородатым байкером с седеющими волосами, собранными в хвост. Он не скрывал ни похотливого взгляда на ее грудь, ни ухмылки. Сара заказала текилу. Байкер заплатил. На левой руке у него была татуировка «ХРЕН».
— Хрен чему?
Он сжал у нее перед лицом правый кулак. На нем были буквы «ЖИЗНИ».
— «Хрен жизни»? Что бы это значило? Хочешь умереть? Это легко сделать, если действительно захочешь. Или «хрен» в этом контексте — позитивное слово? Типа ты хочешь вставить жизни, потому что так сильно се любишь?
Байкер как будто не слышал. Он кивнул бармену, и перед Сарой оказалась еще одна текила. Она выпила ее залпом.
— Спасибо. Но неужели ты правда думаешь, что я собираюсь трахаться с неандертальцем, который татуирует на своих волосатых кулачищах бессмысленные грубые фразы, только потому, что он покупает мне пару напитков?
На стойке оказалась третья текила.
— Ты вообще говорить умеешь? — спросила Сара. — Ты случайно не глухонемой?
— С такими до хрена болтливыми шлюхами, как ты, начинаю жалеть, что не глухонемой.
Сару передернуло.
— Ну, это просто грубо. Я пойду. Спасибо за текилу.
Она вышла быстрыми шагами; ее трясло от предвкушения, а от страха к горлу подкатывала тошнота. Когда она завернула за угол, то услышала хлопанье двери, а затем тяжелые неторопливые шаги. Она пошла медленнее, не оглядываясь. Шаги слышались все ближе. Рука сжала ее шею, и она чуть не кончила.
Он прижал ее бедрами к мусорному баку, лицом вперед, губы ее коснулись холодного металла, под щекой оказалось что-то липкое, но теплое. Запах гниющих овощей и кошачьей мочи ударил в нос и вызвал сухой рвотный спазм. Кто-то пробежал по левой ноге, и она вспомнила про гигантских крыс, которых видела в помойке за рестораном.
— Скажи, зачем такой сладкой девчушке, как ты, нужно приходить в такое место и выделываться перед таким, как я?
Он держал ее голову крепко, так что, когда она открыла рот, он наполнился горьким вкусом последнего, что было выброшено в бак.
— Мне просто хотелось спокойно выпить, — ответила она, стараясь не открывать рот. — Ничего не могу поделать, если старое толстое пугало вообразило, что я им интересуюсь.
Он дернул ее голову назад и опять ударил о стенку мусорного бака.
— Знаешь, что я делаю с такими умными задницами, девочка?
Сара выплюнула кровь: она стекла по подбородку на грудь.
— Уделываешь своим усохшим волосатым корешком?
— Первое слово угадала.
Она почувствовала холодный ночной воздух на бедрах, когда он задрал ей юбку и стащил трусы. Он шумно кряхтел и толкался, и Сара прикусила язык. Она не ожидала такого сильного и полного входа. Слезы хлынули у нее из глаз и смешались с содержимым бака. Во рту у нее был вкус металла и грязи и чего-то, что, возможно, когда-то было соусом чили. Из окна над их головой слышался звон бокалов, какая-то женщина орала, что Карлос сраный идиот. За несколько метров от них, с другой стороны мусорки, местные крутые парни заводили моторы и переругивались при свете фар. Но сильнее всего слышалось тяжелое дыхание и хлюпанье плоти.
Он кончил и вышел так же грубо, как вошел.
— Теперь довольна? — спросил он, застегивая штаны, все еще задыхаясь.
— В экстазе, — ответила Сара.
Она натянула белье, вытерла лицо рукавом и блеванула ему на сапоги.
В воскресенье вечером Сара пошла на собрание местных болельщиков, где юноши до 16 праздновали победу в сегодняшней игре. Ее первоначальной целью был тренер, толстый краснолицый мужчина, которому недоставало нескольких передних зубов, но он сблевал прямо на стойку, и его выставили из бара, так что Сара осталась наедине с десятерыми перевозбужденными парнями. На следующий день она проснулась с трещащей головой, ноющей челюстью и стертыми докрасна бедрами. На спинке кровати висели четыре пары грязных футбольных носков, простыни заскорузли и воняли. Она попыталась вспомнить, как появились носки и пятна, но воспоминания о прошлом вечере заканчивались тем, как ее вносят в квартиру сливающиеся в тумане парни.
Она пошла в университет, но никак не могла сосредоточиться и поэтому провела утро, упражняясь в университетском спортзале. Около двенадцати она потеряла сознание и уронила гантель на ногу какому-то мускулистому парню. Сара с парнем вместе побрели в медицинский кабинет, где ему забинтовали ногу, а Саре сказали, что у нее истощение и низкое содержание сахара в крови. Потом здоровяк отвел Сару к себе в комнату и занялся с ней сексом. На полпути Сара снова потеряла сознание, и парень был настолько добр, что сделал перерыв и напоил ее яблочным соком, чтобы она могла продолжать.
Остальную часть недели Сара тоже вела себя как одержимая, что было направлено на то, чтобы истребить все мысли. Днем Сара плавала в бассейне, прыгала в спортзале, исписывала груды бумаги, читала «Тошноту» Сартра по-французски и отрабатывала дополнительные смены в закусочной. Ночью она трахала самых кошмарных мужиков, каких могла найти. За неделю она занималась сексом с одноруким инвалидом, который звонил в двери и собирал пожертвования; с водителем такси, который взял с нее по счетчику, когда отвез домой потом; и некогда знаменитым стареющим футболистом, который заставил ее выкрикивать свое футбольное прозвище, пока он ее трахал. В пятницу вечером, желая дойти до пределов компульсивного и отвратительного секса, она пошла в гей-бар в Северном Сиднее. До того как рухнуть в свою постель в девять утра в воскресенье, она сделала минет двум геям и подрочила третьему.