— Вот видите, я выиграл четырехкратную ставку, — он рассмеялся.
— Я уже староват для такой игрушки, — улыбнулся Эли.
— Это хороший подарок для мальчика на Ханукку[13].
— У меня нет ни жены, ни детей. Да и до Ханукки далеко.
— Не беда, зато Пурим[14] близко. Это тоже веселый праздник. Вот тогда и поиграть можно, греха не будет. А пока пусть полежит в укромном месте, — Хосе Мартинес, опустив свинцовый шестигранник в шкатулку, подал ее гостю.
— Благодарю вас, — сказал Эли. — Продайте мне еще оружие, которое можно было бы легко спрятать. Вот этот кинжал.
Продавец завернул кинжал в кусок черного сукна, подал гостю, но денег не взял. Он проводил Эли до самых дверей и низко поклонился.
— Мир тебе, брат мой, — попрощался Эли.
Возле входа в лавочку мальчишки обступили Лайл. Видаль, сын главы альджамы Шломо Абу Дархама, сидел в седле, сильно натянув поводья. Остальные пытались развязать переметные сумки, а один пробовал вытащить ногу Видаля из коротких кавалерийских стремян.
— Эй, вы! — крикнул Эли, рассердившись.
Видаль соскочил на землю и смело посмотрел Эли в глаза. Остальные разбежались и, держась на расстоянии, наблюдали, что будет дальше.
— В следующий раз будь осторожней, — сказал Эли. — Лошадь нервная, может понести.
Видаль молчал.
— Это тебе, — сказал Эли и протянул кинжал, завернутый в черное сукно.
Мальчик открыл рот, не в силах сказать ни слова. Он стоял, даже не протянув руки.
— Возьми, Видаль, это тебе.
Мальчик схватил кинжал. Глаза его заблестели. Он быстро спрятал подарок под полу бархатного кафтанчика.
— Я бы мог подарить тебе игрушку, — Эли хлопнул мальчика по плечу, — но ты уже вырос…
Видаль, не сказав ни слова, бросился к товарищам.
В самом конце площади Давида Кимхи Эли увидел плоский купол синагоги, едва возвышающийся над крышами соседних домов. Синагога выглядела скромно. На фронтоне полукругом шла надпись: «Хочу прожить в Доме Бога все дни своей жизни». Окна предохраняла массивная решетка. Одно, на самом верху, было круглым, заключенным в каменный треугольник, и два квадратных — ниже, под козырьком из гонта.
Лошадь почуяла воду и потянулась в сторону колодца.
Колодец занимал немалую часть площадки. Две девушки, вращая ворот, вытащили полное ведро воды и вылили в бочку, стоявшую на возу.
Третья девушка, стройная и легкая, держала кожаный мешок перед мордой запряженного в двухколесную арбу мула.
— Напои моего коня, прекрасная Суламифь, — обратился к ней Эли.
Девушка подняла большие серые глаза.
— Я не Суламифь.
— Посмотри, о лилия Сарона[15], как дрожит мой конь. Если б я не знал, что всему причиной жажда, то подумал бы, что он очарован тобой. Хочешь, я отгадаю твое имя? Тебя зовут Изабелла, ты внучка раввина дона Бальтазара.
Она удивленно взглянула на него.
— Каталина! — позвал чей-то голос.
Девушка поставила кожаный мешок и побежала к дому возле синагоги.
— Не это ли дом раввина дона Бальтазара? — спросил Эли девушек, которые погоняли мула, тянущего водовозную бочку.
— Этот самый, — ответили они хором.
Одна из них захватила пустой мешок — Лайл выпила все.
— Ну, пойдем, — сказал Эли лошади, с морды которой все еще стекала вода.
Арба въехала в широко открытые ворота. За ней шел Эли, ведя лошадь на поводу.
— Вы к кому, ваша милость? — с поклоном спросил бритый молодой человек.
— Меня зовут Эли бен Захария ибн Гайат. У меня письмо от моего отца к раввину дону Бальтазару Диасу де Тудела.
— Рад приветствовать дорогого гостя, — молодой человек снова поклонился. — Мы вас еще вчера ждали. Но не беда, времени еще много.
— Я, как видите, ехал верхом, королевская почта никого с собой не берет. Мы делали в день по тридцать миль.
— Чудо, что лошадь не пала в пути.
— Да, она очень устала.
— Следуйте за мной. Еще не все гости приехали. Прибыл дон Иссерлейн, он родом из Ратисбоны[16], но теперь живет в Турции. Лейб-медик самого султана Баязета, но до сих пор говорит с немецким акцентом. А я — секретарь раввина дона Бальтазара Диаса де Тудела. Меня зовут Йекутьель ибн Маурель. Один из моих родоначальников, Шемюэль ибн Маурель, был известным поэтом. У вас ведь тоже в семье поэты, правда?
— Правда, — ответил Эли.
— Мне это известно от доньи Клары, жены раввина дона Бальтазара. Она увлекается поэзией. — Йекутьель прикрыл рот рукой. — Но оставим нашим потомкам оценку ее стихов.
Они прошли по всему патио, которое окружала внутренняя галерея с обвитыми плющом колоннами. Двери комнат на нижнем этаже были открыты. Йекутьель ввел гостя в одну из них.
— Подождите здесь немного, — секретарь раввина показал на кресло. — Я приглашу донью Клару.
— А нельзя ли увидеться с раввином доном Бальтазаром? — спросил Эли.
— Не знаю. Если я не ошибаюсь, раввина дона Бальтазара нет дома. Сейчас велю прислать вам свечи и приготовить баню.
Было так тихо, будто в доме никто не жил. Потом послышался детский голос и лай собаки.
Темный воздух источал запах лаванды, растущей на клумбе посреди патио. Непривязанная Лайл ходила под галереей и щипала плющ, обвивающий колонны.
Эли привязал лошадь к каменному столбику с масляным светильником наверху. Светильник еще не горел, хотя вечер уже наступил.
Он вернулся в комнату. Глаза, привыкшие к темноте, разглядели лестницу, ведущую на маленькую внутреннюю галерею, вдоль которой расположились комнаты. Двери одной из них приоткрылись. В комнате горел свет, и золотистая полоска упала на плиточный пол возле ног Эли. Из комнаты донесся детский голосок и глухой лай пса. В самом дальнем конце галереи метнулись две фигуры — мальчика и девочки. Их вспугнула полоска света. Мальчик скатился по лестнице вниз, а девочка исчезла в приоткрытых дверях.
Эли не услышал шагов служанки, которая принесла свечи. Она поставила медный подсвечник на стол и направилась к выходу во внутренний дворик. Гость преградил ей дорогу. Это была та, которую он принял за внучку раввина дона Бальтазара, Изабеллу.
Каталина стояла, спрятав руки за спину, и, нахмурившись, смотрела на него.
— Останься на минутку, — произнес Эли вслух, а сам подумал: «Волосы твои, словно стада коз, что спускаются с Гилеад».
Девушка молчала.
— Ну, скажи хоть слово, — сказал Эли. — Я хочу слышать твой голос.
— Не изволит ли ваша милость отвести коня на хозяйственный двор?
— Охотно, покажи мне дорогу.
— Я сама отведу, — Каталина обошла Эли и вышла из комнаты.
Лайл стала дергать уздечку, когда девушка пыталась отвязать ее.
Эли рассмеялся и схватил Каталину за руку.
— Будь добра, проводи меня.
Она пристально посмотрела на него и пошла впереди.
— Как бы я хотел, чтобы эта дорога длилась целую вечность. Я бы мог смотреть на тебя. Ты ступаешь, словно под ногами не камни, а ковры Востока. Как изящно склоняешь ты голову на плечо.
Каталина молчала.
— «Стан твой, словно хрустальный жезл». Знаешь это стихотворение?
— Нет, не знаю, — ответила она.
— Это из любовной лирики Иегуды Галеви[17]. Запомни этот стих, слышишь?
Каталина не отвечала.
— Разве я не достоин слова твоего?
Она вопросительно посмотрела на него.
— Я не вижу благосклонности в твоих глазах.
— Мы пришли.
Каталина взяла из рук Эли поводья и привязала лошадь к кормушке. Когда она подняла руки, месяц просветил ее полотняную блузку с короткими рукавами. Он почувствовал теплый запах тела и схватил ее за руку.
Но девушка вовсе не была слабой. Она вырвалась и стала отходить медленно, слегка покачиваясь.
Эли остановил ее, преградив дорогу.
— Ты мне нравишься.
— Ваша милость ошибается. Я не внучка раввина дона Бальтазара. Я здесь прислуга.
Эли замолчал.
Она постояла еще немного и отошла.
Эли смотрел ей вслед, пока она не исчезла в тенистой галерее патио.
Вдоль стены на веревке висели пористые кувшины, в которых охлаждалось вино. Эли устал, и ему захотелось пить. Кувшины были пустыми, хоть и пахли пряностями. Высокие сапоги жали, а в кожаных гитанах со шнуровкой было нестерпимо жарко. Эли сел на пень спиленного тополя. Возле глиняной печи, от которой исходил жар, стояли пирамидки нарубленных веток, поблескивая совсем свежими листьями. Он снял шпагу, короткий кожаный кафтан и расстегнул тесный жилет.
Потянувшись, встал, похлопал лошадь по крупу и сбросил на землю чересседельные сумки.
— Ты тоже устала. Воды тебе дали, будем надеяться, что скоро дадут соломы и овса.
Кто-то сзади тронул его. Он обернулся. Перед ним стояла девочка лет десяти.
— Меня послала бабушка донья Клара.
— Как тебя зовут, милая?
— Ана. Я дочка дона Энрике де Аструк де Сеньор и Марианны Диас де Тудела.
— Славные имена. У тебя есть брат?
— Нет, у меня сестра.
— Как ее зовут?
— Изабелла.
— Ах, вот оно что. А ты ее любишь?
— Нет, — Ана покачала головой.
— Почему?
— Ее любит студент Альваро, но это секрет. Боже упаси тебя проговориться бабушке, донье Кларе. Поклянись.
— Клянусь. А твоей маме, донье Марианне, можно сказать?
— Маме? Да мама знает, но ей все равно.
— Ну, а теперь, когда ты мне обо всем рассказала, отведи меня к своей бабушке. Хорошо?
— Не к бабушке, а в твои покои.
— У меня уже свои покои?
— Да, рядом с нашими, на галерейке.
— Вот и чудесно. Будем встречаться.
— Я ведь еще маленькая.
На пороге комнаты его поджидал слуга, имевший негритянскую внешность. Он помог Эли снять сапоги, принес большой таз с холодной водой и терпеливо ждал с полотенцем на плече.