— Кибела!
Костюм Джилл изменился.
— Изида!
Снова.
— Фриг!.. Ге!.. Дьявол!.. Иштар!.. Марьям!.. Праматерь Ева! Матерь Божья! Любящая и Любимая, Вечная Жизнь!
Кэкстон дальше не слушал. Джилл превратилась в Праматерь Еву, облаченную лишь в свое обличие. Вот она стоит у дерева, а по нему ползет Змий.
Джилл улыбнулась, погладила Змия по голове, обернулась к зрителям и раскрыла объятия. Зрители устремились в сад Эдема.
Вернулась Пэтти, тронула Бена за плечо.
— Пойдем, милый.
Кэкстону хотелось остаться, насладиться видением Джилл-Евы, войти вместе со всеми в сад Эдема, но он встал и последовал за Пэт. Оглянувшись, Бен увидел, как Майк обнимает подошедшую к нему зрительницу, обернулся к Патриции, чтобы не отстать от нее, и уже не видел, как одежда кандидатки исчезла, а Майк поцеловал женщину; не видел, как Джилл поцеловала кандидата, одежда которого тоже исчезла.
— Мы прогуляемся, чтобы дать им время перейти в Храм, — объяснила Пэтти. — Можно было бы пройти по сцене, но это сбило бы все настроение, и Майку снова пришлось бы настраивать людей. Зачем давать ему лишнюю работу?
— Куда мы идем?
— На сцену, за боа. Потом, в Гнездо. Я думаю, тебе не стоит смотреть на посвящение. Марсианского ты не знаешь и ничего не поймешь.
— Я хочу поговорить с Джилл.
— Она обещала заглянуть в Гнездо после службы. Пойдем.
Патриция открыла какую-то дверь, и Бен оказался в райском саду. Навстречу им поднял голову Змий.
— Радость моя! — сказала Патриция. — Вот и я, твоя мамочка, — она сняла боа с дерева и уложила в корзину. — Тебе повезло, Бен: посвящение в Восьмой круг не часто случается.
Бен взял в руки корзину с боа и обнаружил, что четырнадцатифутовая змея — тяжелая штука. Корзина была сшита стальными скобами.
— Поставь ее на пол, — сказала Патриция на верхнем этаже.
Она разделась и повесила змею на себя.
— Девочка любит обниматься с мамой, а сегодня она заслужила. У меня скоро урок, но минут пять можно побаловаться. Змей нельзя разочаровывать: они обижаются, как дети.
Они подошли ко входу в Гнездо. Бен снял туфли и помог Патриции разуться. В Гнезде Бен разделся до шортов и подумывал о том, чтобы расстаться с ними. Он начал понимать, что ходить в Гнезде одетым так же неудобно и неприлично, как явиться в бутсах на танцы. Окон нет, на двери висит памятка, в комнатах тепло, как в живых внутренностях, да и Патриция приглашала раздеваться. То, что она сама ходила голая, Бен отнес на счет возможных странностей в поведении татуированных женщин, но, войдя в гостиную, он увидел мужчину, на котором было на одну змею и намного картин меньше, чем на Патриции. «Ты есть Бог», — приветствовал их мужчина и пошел в сторону «гнезда» и ванных комнат. На кушетке осталась лежать голая женщина.
Кэкстон знал, что во многих семьях заведено ходить по дому нагишом. А здесь была семья — все друг другу братья. Но он никак не решился снять фиговый листок: если войдет кто-то одетый, ему будет стыдно. Надо же: еще не разучился краснеть!
— Что бы ты сделал на моем месте, Джубал?
— Чего ты хочешь? — Харшоу поднял брови. — Майк волен организовать свой семейный быт на нудистский манер. Человеческое тело бывает красивым и отвратительным, но это ничего не значит.
— Черт возьми, как приятно судить обо всем с высоты Олимпа! Что-то я ни разу не видел, как ты бегаешь в компании без штанов.
— Ты тоже ходишь в штанах, но я уверен, не из скромности. Просто-напросто боишься показаться смешным. Это древний невроз с длинным псевдогреческим названием.
— Неправда! Я просто не знал, как лучше поступить!
— Вот именно, сэр, неправда. Вы знали, как следует поступить, но вы боялись при этом выглядеть глупо или подозревали, что сработает мужской рефлекс. Мне кажется, что у Майка есть причины именно таким образом устраивать свой быт. Он ничего не делает просто так.
— Это правда, Джилл мне объяснила.
Бен стоял в прихожей, держась за пояс, все еще не решаясь снять штаны. Вдруг кто-то обнял его за талию.
— Бен, милый! Как здорово!
Джилл бросилась в его объятия, прижалась жадным теплым ртом к его губам, и Бен не пожалел, что не разделся. Джилл уже не была Праматерью Евой, на ней был наряд жрицы, но Бен радостно осознавал, что держит в руках живую, теплую женщину.
— Господи, — сказала она, — отрываясь от его губ, — как я по тебе скучала! Ты есть Бог!
— Ты есть Бог, — уступил он. — Джилл, ты еще никогда не была такой красивой!
— Положение обязывает, — согласилась она. — Знаешь, как было приятно, когда ты смотрел на меня в финале.
— В финале?
— Джилл имеет в виду конец службы, — вмешалась Пэтти, — когда она изображала Мать всего сущего. Это церковный термин. Ну, пока, я побежала.
— Пэтти, ты забыла, что мы не спешим?
— Я не спешу, а бегу. Сейчас уложу мою девочку спать, и в класс. Поцелуемся на прощанье?
Бен поймал себя на том, что целует Патрицию. На змей он старался не обращать внимания. Потом Патриция поцеловала Джилл.
— Пока! — и неторопливо удалилась.
— Она прелесть, правда, Бен?
— Правда, хотя вначале она меня смутила.
— Понимаю. Пэтти всех ошеломляет, потому что никогда не сомневается, а сразу делает то, что считает правильным. Этим она похожа на Майка. Она лучше всех нас постигла его науку, ей бы быть верховной жрицей, но татуировки мешают выполнению некоторых обязанностей. Отвлекают. А она не хочет их снимать.
— Как можно снять столько татуировок? Она может умереть.
— Нет, милый. Майк может сделать это без ножа и без боли, но Пэт считает их частью своего существа. Садись. Дон принесет ужин. Мне нужно поесть, пока ты здесь, после не успею. Тебе понравилось у нас? Дон говорит, ты был на общей службе.
— Был.
— Ну как?
— Майк мог бы продавать змеям ботинки.
— Бен, тебя что-то беспокоит?
— Да нет…
— Ладно, поговорим об этом через недельку-другую.
— Я к тому времени уеду.
— У тебя уже не осталось материала?
— Есть на три дня, но все равно надо ехать.
— А я думала, ты погостишь. Ну ладно, позвонишь, когда захочешь приехать.
— Не думаю, чтобы мне захотелось.
— Захочется, вот увидишь. У нас совсем не церковь.
— Да, Пэтти что-то такое говорила.
— По внешним признакам наша организация — церковь. Но мы не стараемся показать людям путь к Богу. Мы не пытаемся спасать Души: душу нельзя спасти, потому что нельзя погубить. Мы не стараемся обратить людей в веру: то, что мы им предлагаем, — не вера, а правда, это можно проверить. Мы даем им правду, насущную, как хлеб. Мы показываем им способ жизни, при котором война, голод, насилие становятся такими же бессмысленными, как одежда в нашем Гнезде. Но для этого они должны выучить марсианский. Мы ищем людей, способных верить тому, что они видят, готовых упорно работать: ведь изучение языка — это серьезная работа. Нашу правду нельзя выразить английскими словами, как Бетховенскую Пятую, — она улыбнулась. — Майк не спешит. Перед ним проходят тысячи людей, он отбирает единицы. Некоторые остаются в Гнезде, и он учит их дальше. Когда-нибудь мы выучимся настолько, что сможем организовать собственные гнезда… Но это еще впереди, мы ведь только учимся. Правда, дорогая?
Бен поднял глаза и увидел вторую верховную жрицу — Дон, с подносом. Она была одета, как Патриция, только без татуировок.
— Угощайся, брат Бен. Ты есть Бог, — улыбнулась Дон.
— Ты есть Бог. Спасибо.
Она поцеловала его, расставила тарелки и принялась за еду. Бен пожалел, что она не села рядом: ему хотелось полюбоваться ее божественными формами.
— Еще рано, Джилл, — говорила тем временем Дон, — но ожидание скоро исполнится.
— Видишь, Бен, — заговорила Джилл, — я сделала перерыв, чтобы поесть, а Майк уже три дня не ест и не сядет есть, пока не освободится. Потом наестся на неделю вперед и снова будет работать. В отличие от нас он не устает.
— Я еще не устала, Джилл. Хочешь, я заменю тебя, а ты посидишь с Беном? Давай сюда форму.
— Сумасшедшая! Ты уже сколько не отдыхала. Кстати, надо сказать Пэтти, пусть закажет еще гросс облачений. Майк почти все израсходовал.
— Уже заказали.
— Почему мне не заказали? Мое уже тесновато, — она повела плечами, и у Бена захватило дух. — Слегка поправляемся?
— Это хорошо. Мы были суховаты. Смотри, Бен, у нас с Дон одинаковые фигуры: рост, объем груди, талии, бедер. И цвет кожи. Мы были с самого начала похожи, а Майк сделал нас почти близнецами. Дорогая, встань, пусть Бен посмотрит.
Дон отставила тарелку и приняла позу, в которой Джилл представляла Матерь Еву. Джилл сказала с полным ртом:
— Видишь, Бен, это я.
— Не совсем, — улыбнулась Дон.
— Да, я иногда жалею, что у нас не одинаковые лица. Впрочем, и лица становятся похожими, потому что мы делаем одинаковую работу. Знаешь, как удобно иметь близнеца? Дон может купить платье, а оно и мне подойдет…
— Я думал, что тебе уже не нужны платья, — протянул Бен.
— Что ты! Не ходить же нам на танцы в этом, — удивилась Джилл. — Мы хотим танцевать, чтобы не засыпать… Садись, доедай, Бен уже насмотрелся. Бен, в той группе, которую ты видел, есть замечательный танцор, а в городе полно ночных клубов. Мы с Дон одно время не давали ему спать по ночам, и бедняга едва не засыпал на уроках. Теперь ему не нужно спать: он в Восьмом Круге. А почему ты решил, что нам не нужны платья?
— Потому, — Бен поведал ей о своих мучениях.
Джилл сделала круглые глаза, засмеялась, одернула себя.
— Понимаю. Милый, я осталась в облачении, потому что мне сейчас снова выступать. Если бы я догадалась, что это тебя смущает, тут же сняла бы его. Мы уже привыкли друг к другу и не смущаемся; одеваемся и раздеваемся по необходимости. Если не хочешь, можешь не снимать шорты, или, наоборот, сними — как хочешь.
— Гм…
— Только не сердись, — Джилл улыбнулась, и на щеках появились ямочки. — Я вспоминаю, как Майк пошел на пляж. Помнишь, Дон?