— Ах, Эрик, Эрик! — переводя дыхание, сказала она. — Я так испугалась, увидев тебя…
— Что же внушило тебе такой страх?
— Ты так изменился! Брюки, твидовый пиджак, красивая жена. И брюшко… Тебе надо следить за собой, иначе при твоем росте станешь человеком-горой. Горой жира. А глазки у тебя будут как у кастрированного быка в загоне в ожидании забоя. Я даже подумала: этот человек меня не узнает. Но ты меня не забыл.
Разговаривая, она поправляла на голове шляпку с вуалью, приглаживала волосы, проводила рукой по платью, убирая складки. Потом, отвернувшись, слегка наклонилась, как делают женщины, когда чулки требуют их внимания, и вдруг стремительно выпрямилась.
В ее руке сверкнул нож. Я выхватил из кармана свой «золинген» и резким движением кисти раскрыл его. Когда свободны обе руки, вооружиться ножом можно и не так картинно. Но мои резкие, отточенные, выверенные движения выглядели весьма впечатляюще.
Мы смотрели друг на друга, не выпуская из рук ножей. Она держала нож неумело, словно собираясь колоть лед для коктейлей. Насколько я помню, к ножу она прибегала лишь в крайних случаях, когда не оставалось ничего другого. Я же, напротив, с детских лет проявлял интерес ко всем видам оружия, особенно колющего и режущего. Думаю, во мне докипала кровь моих далеких предков-викингов. Ружье и револьвер хороши, но в душе я оставался рыцарем плаща и кинжала. Сейчас я мог искромсать Тину, как индейку на Рождество. У нее не было против меня ни малейшего шанса.
— Да, Тина, я тебя вспомнил, — сказал я.
Она засмеялась:
— Я проверяла тебя, мой сладкий. Мне важно знать, что я могу по-прежнему полагаться на тебя.
— В результате проверки у тебя могло оказаться перерезанным горло. А теперь спрячь свой ножик и давай перестанем изображать идиотов. — Я проследил, как она затолкнула в рукоятку лезвие парашютного ножа и сунула его в чулок. — И расскажи мне о красотке, что покоится в моей ванной. С ножом на спине и кобурой над коленом.
Некоторое время Тина стояла молча, сверля меня взглядом. Экзамен я выдержал, но она явно не была убеждена, что многолетняя безмятежная жизнь не превратила меня в изнеженного сибарита.
На меня и раньше смотрели оценивающе. Я отчетливо помню свою первую беседу с Маком — подобные интервью проходил каждый из нас, новичков. С кандидатами беседовали по отдельности, не раскрывая перед ними всех карт, чтобы в случае непригодности неудачник мог вернуться на прежнее место службы, не обремененный лишней информацией.
Не могу поручиться, как обстояло дело с другими, но мне вспоминается маленький убогий кабинет — все кабинеты, в которых мне в дальнейшем доводилось получать приказы, тоже были маленькие и убогие; за столом сидел плотно сбитый седовласый человек с холодными серыми глазами. Я стоял перед ним по стойке смирно и внимательно слушал. Он был в штатском, я не знал его звания, но вел себя предельно осторожно.
Я уже почуял, что работа у него устроит меня, если, конечно, я устрою его. И я не считал унизительным для себя стоять перед ним на вытяжку и, как попугай, повторять «сэр». Я прослужил в армии достаточно долго, чтобы разобраться в тайном значении его конторы, способной решить судьбу любого, кто умеет стрелять и говорить «сэр». В устах человека, чей рост шесть футов четыре дюйма, слово «сэр» звучит не раболепно, а лишь вежливо и почтительно.
— Да, сэр, — сказал я. — Конечно, мне интересно узнать, почему я приглашен к вам, если вы считаете, что для этого подошло время.
— У тебя хороший послужной список, Хелм. Ты любишь оружие и умеешь обращаться с ним. Ты с запада?
— Да, сэр.
— Охотник?
— Да, сэр.
— В горах охотился?
— Да, сэр.
— За водоплавающей птицей?
— Да, сэр.
— За крупным зверем?
— Да, сэр.
— Олень?
— Да, сэр.
— Лось?
— Да, сэр.
— Медведь?
— Да, сэр.
— Сам разделываешь туши?
— Да, сэр. Если поблизости нет никого, чтобы помочь.
— Это хорошо, — сказал он. — Для нашей работы требуется человек, который не боится запачкать руки кровью.
В течение всего разговора он сверлил меня оценивающим взглядом. Суть беседы сводилась к тому, что на войне разница для солдата лишь в степени того, что он делает. Если, к примеру, мое, Хелма, подразделение внезапно атакует враг, я буду стрелять. Разве не так? А если поступит приказ атаковать, я ринусь вперед и буду делать все от меня зависящее, чтобы убить врага. Я буду совершать эти действия совместно с моими товарищами, в одной упряжке с ними. Но я известен как отличный стрелок, поэтому нельзя исключить, что однажды начальство предложит мне устроиться в каком-нибудь потайном месте с телескопической винтовкой и терпеливо ждать, когда кто-нибудь во вражеском окопе подставит голову или иную жизненно важную часть тела под мою пулю. В этом случае я не выбираю свою жертву, ею становится первый подвернувшийся неудачник. А если мне предложат служить своей стране более упорядоченным образом?
Здесь Мак замолчал, давая понять, что теперь слово за мной. Я сказал:
— Вы имеете в виду, сэр, уничтожать их в собственном логове?
X
Как Маку удалось добиться одобрения своего проекта в высших эшелонах власти, осталось для меня загадкой. Наверное, ему пришлось приложить немало усилий для достижения этой цели, поскольку Америку в основном населяют достаточно сентиментальные и высоконравственные люди, остающиеся таковыми даже в военное время, а в любой армии, в том числе и в нашей, существует определенный моральный кодекс.
Однако то, что делали мы, выходило за рамки всех правил.
Я так и не выяснил, от кого он получал приказы, Я не мог представить, чтобы какой-нибудь выпускник Уэст-Пойнта отдавал их на нормальном английском языке. Не сомневаюсь, что в письменном виде их не существовало вовсе; и в архивах Министерства обороны не найдется ни малейшего намека на них.
Одну из возможных ситуаций я представлял следующим образом: где-то в небольшом кабинете со звуконепроницаемыми стенами и охранником возле двери на сверхсекретном совещании присутствуют несколько высокопоставленных генералов. Среди них и Мак в своем неизменном сером костюме. Он не участвует в разговоре, а молча слушает.
— Там у них есть некий фон Шмидт, — говорит генерал номер один.
— О да, фон Шмидт, командир крупного подразделения истребительной авиации, — соглашается генерал номер два. — Базируется близ Сен-Мари.
— Толковый вояка, — высказывает свое мнение генерал номер три. Совещание, скорей всего, проходит в Лондоне или его ближайших окрестностях, и беседа, соответственно, ведется в лаконичном и по-британски коварном стиле — с подтекстом. — Говорят, фон Шмидт легко мог занять кресло Геринга, научись он в свое время сгибать свою прямую спину. И конечно, если бы его привычки были не столь омерзительны, хотя у Геринга они не лучше. Мне докладывали, что генерал фон Шмидт не обошел вниманием ни одну смазливую мордашку в радиусе ста миль от Сен-Мари.
При этих словах Мак начинает ерзать на своем стуле. Рассказы о преступлениях и подлостях, совершаемых противником, всегда навевали на него скуку. Мы убиваем людей, любил говорить он, не потому, что они сукины дети и последние мерзавцы, в этом случае было бы трудно провести разграничительную линию, а по той причине, что мы солдаты и ведем войну с наци особым способом.
Но мы не ангелы мщения.
— Наплевать на его сексуальные наклонности, — вновь вступает в разговор генерал номер один, исповедующий, видимо, те же убеждения, что и Мак. — По мне так пусть перепробует хоть всех французских девок. И мальчиков тоже. Объясните лучше, как моим бомбардировщикам спастись от его истребителей. Мы несем умопомрачительные потери каждый раз, когда оказываемся в пределах досягаемости его асов, хотя не летаем без сопровождения своих истребителей. Стоит нам разгадать его тактику перехвата летающих крепостей, как он ее меняет. С профессиональной точки зрения у этого выродка задатки гения. Если нам по-прежнему будут давать цели за его линией ПВО, я рекомендовал бы в первую очередь нанести сокрушительный удар по его базам, а его самого сделать недееспособным хотя бы на время. Однако предупреждаю, нам это обойдется недешево.
— Да, было бы очень кстати, — мечтательно произносит генерал номер два после того, как план действий уже частично обсужден, — если бы с генералом фон Шмидтом произошла какая-нибудь неприятность во время нашего налета или незадолго до него. Окажись он не в состоянии непосредственно руководить действиями своего подразделения, наших парней погибнет намного меньше.
Ни одна голова не поворачивается в сторону Мака. Генерал номер один шевелит усами, словно желая избавиться от дурного вкуса во рту.
— Может, устроим перерыв, джентльмены?
Не ручаюсь за точность терминологии. Как я уже сказал, мне осталось неизвестно, как все происходило в действительности. Кроме того, я не генерал и не выпускник Уэст-Пойнта. Что касается авиации, то единственное, на что я был способен во время войны, это отличить «спитфайтер» от «мессершмидта». Самолеты были для меня просто транспортом, в который я забирался, летел некоторое время, потом вылезал, когда мы приземлялись в темноте на каком-нибудь кочковатом аэродроме, или прыгал с парашютом, что не переставало внушать мне отчаянный страх. Будь у меня выбор, я предпочел бы начинать операцию, двигаясь к месту назначения по воде — на корабле или даже лодке. Наверное, это еще одно очко в пользу моих предков-викингов. Для человека, рожденного в сердце Великой Американской Пустыни, я весьма недурной мореход. К сожалению, отнюдь не во все точки Европы можно проникнуть водным путем.
В действительности немецкого генерала звали Лауше, а не фон Шмидт, базировался он близ Крон-хайма, а не Сен-Мари, если городок с таким названием вообще существовал; этот Лауше и правда был военным гением и выродком высшей пробы. Его штаб-квартира — ее можно было узнать по выставленной перед входом вооруженной охране — была расположена буквально в полусотне шагов от таверны, которую я уже упоминал. Установив контакт, я стал вести за этим домом наблюдение. Делать это мне никто не приказывал. Скорее наоборот, я не должен был до поры до времени проявлять никакого интереса к штаб-квартире. При этом я точно не знал, что пытаюсь выяснить, так как уже получил от Тины исчерпывающий отчет о привычках фон Лауше и графике дежурства охраны. Но я впервые работал с женщиной, тем более молодой и привлекательной, которая добровольно согласилась играть отведенную ей роль. В общем, у меня было чувство, что нельзя сидеть сложа руки.