И это чувство меня не подвело, в чем я убедился неделю спустя. В Кронхайме был серый, унылый вечер, с неба крупными хлопьями валил мокрый снег. В приборе ночного видения я внезапно различил неясные движения и крохотную женскую фигуру. Это была Тина, полураздетая. Спотыкаясь, она пробежала мимо часового и двинулась вперед по жидкой кашице из снега и грязи. В руках она держала какие-то вещи — это могли быть только черная юбка и жакет. Час назад именно в этой одежде она вошла в дом.
Я покинул свой наблюдательный пост и, убедившись, что за ней не следят, поспешил ей навстречу. Я не знал, куда она держит путь, думаю, она и сама этого не знала. Встречаться с. ней в открытую, как поступил я, тем более в непосредственной близости от цели операции, было строжайше запрещено. А то, что я отвел ее к себе, граничило с преступлением — это могло свести на нет все наши усилия и было смертельно опасно для приютившей меня французской семьи. Однако я понимал, что столкнулся с чрезвычайной ситуацией, которую не предусматривали никакие инструкции.
Везение было на нашей стороне — везение и отвратительная погода. Мне удалось незаметно провести Тину в мезонин, где я сразу задвинул дверную щеколду, опустил шторы и зажег свечку. Тина все еще прижимала к груди узелок с одеждой. Не произнеся ни слова, она резко повернулась и показала мне спину. Плеть исхлестала в лохмотья ее дешевую блузку и сорочку, оставив на коже черно-синие кровоточащие полосы.
— Я убью эту свинью! — прошептала она. — Убью!
— Конечно, — сказал я. — Утром семнадцатого. То есть через два дня в четыре утра.
Именно для этого я и находился здесь — чтобы уберечь ее от опрометчивых поступков. Она впервые участвовала в работе нашей группы, я должен был контролировать ее, а по завершении операции принять меры — если представится возможность — чтобы она осталась жива. В мои обязанности входило убийство часовых. У меня уже накопился богатый опыт по их бесшумной ликвидации. Что касается Тины, она мне нравилась, но я ни разу не прикоснулся к ней, ни словом, ни взглядом не проявил своих чувств. Я отвечал за операцию, а личные отношения мешали дисциплине.
— Ты хочешь сказать, — прошептала она, — что мне надо вернуться? — Ее темно-фиолетовые глаза казались бездонными. — Вернуться к этой свинье?
Я перевел дыхание:
— Детка, ты должна делать вид, что плеть доставляет тебе наслаждение.
Вздохнув, она провела кончиком языка по пересохшим губам. Когда она снова заговорила, ее голос был глухим и равнодушным:
— Да, конечно, дорогой. Ты прав, как всегда. А я просто дура — ведь это такое удовольствие, когда тебя лупят плетью. А теперь помоги мне одеться, только осторожно…
Сейчас, когда от тех событий в Кронхайме нас отделяли пятнадцать лет и пять тысяч миль, она стояла посреди моего кабинета; я, не спуская с нее глаз, поднял с пола меховую накидку. В ней, в потайном кармане за сатиновой подкладкой, был спрятан мой кольт. Я сунул его себе за пояс. Потом извлек из ее сумочки револьвер, принадлежавший — в этом не было сомнений — Барбаре Херрера. Под многочисленными нижними юбками красотка скрывала оружие, которое обычно делают по специальному заказу. Это смертоносное оружие из алюминиевого сплава было известно как тридцать восьмой особый. Я читал о нем в одном из спортивных журналов, куда время от времени направлял заметки о рыболовстве. Видом он напоминал детский пугач. Наверное, при стрельбе такой пистолет отскакивал от руки, словно баба для забивки свай, — при ничтожном весе он не мог поглотить силу отдачи. Я сунул его в задний карман джинсов.
Тина продолжала стоять, задумчиво глядя на открытую дверь ванной комнаты, словно решая, как поступить с той, что там, за дверью. Я передал ей сумочку и пистолет, а меховую накидку набросил на ее плечи. Потом коснулся чуть заметного шрама на ее руке. Она вопросительно посмотрела на меня:
— Еще виден?
— Только тому, кто о нем знает, — ответил я.
В ее взгляде я прочел воспоминание о том далеком эпизоде.
— Ведь мы убили свинью, правда? — глухо пробормотала она. — Мы прикончили его. И того, другого, который едва не настиг нас, когда мы убегали, тоже. А когда мы прятались в кустах, выжидали и совокуплялись, как животные, чтобы из моей памяти изгладился образ нацистского зверя, они не переставали охотиться за нами в темноте, под проливным дождем. А потом прилетели самолеты, самолеты-красавцы, американские красавцы, прилетели вовремя, минута в минуту, на рассвете, наполнив небо адским грохотом и залив огнем землю… А сегодня у тебя жена, трое детей, и ты пишешь рассказы о ковбоях и краснокожих!
— Да, а ты, похоже, выбиваешься из сил, чтобы разрушить мою семью. Было так необходимо застрелить девчонку?
— Конечно, — сказала она. — Или ты считаешь, что Мак послал нас сюда с другой целью?
XI
Это меняло дело. Даже убедившись, что Барбара Херрера появилась в моем доме вооруженной до зубов, я почему-то продолжал думать, что она была лишь мелкой сошкой, случайно, если так можно выразиться, оказавшейся на линии огня. Но если ради нее Мак направил сюда спецгруппу…
Прежде чем я сумел сформулировать для себя вопрос, раздался стук в дверь. Мы с Тиной переглянулись. Я обвел взглядом кабинет. Видимо, заметив, что мой пикап стоит во дворе с включенными фарами, Бет решила помочь мне уложить вещи и заодно выпить чашечку кофе. Ее внимание могли привлечь прислоненное к стене ружье и пистолет у меня за поясом.
И главное Тина.
— Быстро в ванную! — шепотом приказал я. — И спусти там воду. Сосчитай до десяти, потом закрой дверь на задвижку. — Кивнув, она заспешила прочь на цыпочках, чтобы стук каблуков по паркету не выдал ее. Я повернулся к двери: — Минутку!
Она спустила воду в туалете — момент был выбран удачно, — а я сунул пистолет под свою шерстяную рубашку. Потом, убедившись, что тридцать восьмой особый не слишком выделяется в заднем кармане брюк, поставил ружье за стекло витрины. Именно в это время с негромким, но характерным стуком закрылась дверь в ванную. Мне стало не по себе при мысли, что объектом этого рассчитанного по секундам обмана является моя жена, причем некрасивый поступок я совершаю при содействии любовницы. Вряд ли я сумел бы объяснить присутствие в кабинете Тины, не вдаваясь в детали, которые не имел права раскрывать. Тем более я не мог провести Бет в ванную, показать ей труп, а потом предложить сбегать в гараж за лопатой и помочь выкопать могилу… Примерно таким был ход моих мыслей, когда, открыв дверь, я увидел за ней грузную фигуру Фрэнка Лориса.
При всей неприязни к нему я почувствовал облегчение. Отступив в сторону, я впустил его в кабинет.
— Где она? — спросил он.
Я кивком указал на дверь ванной. Он шагнул к ней, но тут, услышав знакомый голос, Тина вышла.
— Что тебе нужно? — раздраженно спросила она.
— Выясняю, чем ты здесь занимаешься, — ответил он. Потом бросил на меня быстрый взгляд: — Упирается? — Повернувшись, он окинул Тину взглядом, проверяя состояние ее одежды, прически и губной помады. — Или вы решили возобновить дружеские отношения? Как ты думаешь, долго я буду сидеть в машине мертвой девки, дожидаясь тебя?
— Ты получил приказ, — сказала Тина.
— Приказ мне не по душе.
— Где сейчас машина Херреры?
— В проезде. А ее барахло в фургоне этого писаки. Я побросал все в багажник — чемодан, сумки, шляпную коробку, плащ, целый ворох платьев. Ее машина чиста, я могу отогнать ее в Альбукерке и там поступить, как мы договорились.
Конечно, если вашему величеству не взбредет в голову что-нибудь поумней. — Он шутовски поклонился, затем повернулся и, глянув через плечо, сказал: — Этот парень тебе досаждает?
Тина быстро проговорила:
— Фрэнк, если ты все забрал из машины, отгони ее из проезда, пока ее никто не увидел.
Фрэнк Лорис не обратил внимания на ее слова. Он смотрел на меня, я тоже не отрывал от него взгляда. Мне подумалось, что его квадратная челюсть, вьющиеся светлые волосы и атлетическое сложение не могут не казаться привлекательными для женщин. Его глаза — золотисто-карие, с темными искорками, очень широко расставленные — производили странное впечатление. Считается почему-то, что это признак ума и надежности, но я не имел возможности убедиться в справедливости этих слов.
— Писака, — негромко произнес Лорис, — не доказывай нам, какой ты смелый и независимый. Она говорит, когда-то ты был крутым парнем, но война давно в прошлом. Делай, что тебе велят, писака, и все будет в порядке.
И он ударил меня.
Выражение его глаз ничуть не изменилось, что и ввело меня в заблуждение. Свое дело он знал. Конечно, мне не следовало концентрировать внимание на его глазах, но я все еще оставался прекраснодушным мирным гражданином.
— Вот так, писака. Делай, что тебе велят, и все будет в порядке.
Его голос долетал до меня еле слышно, а смысл его слов меня не интересовал. Я старался вести себя предельно естественно. Удар под грудину обычна частично парализует, но в то же время руки инстинктивно тянутся к травмированному месту. Так я и поступил, лежа на полу и весьма правдоподобно корчась от боли. Одной рукой я ухитрился расстегнуть сорочку, а другой крепко ухватился за рукоятку револьвера. Я видел, как Лорис направился к двери.
Начал поворачивать дверную ручку. Я сел и тщательно прицелился в ту точку на его спине, где спинной корд соединяется с черепом. Он не обернулся. В этой точке человека способна убить игла, а не то что пуля двадцать второго калибра.
Вздохнув, я опустил револьвер и молча наблюдал, как за Лорисом закрывается дверь. Ладно. Пока хватит и одного трупа в кабинете. Я медленно поднялся и глянул на Тину. Она скинула с плеч норковую накидку и держала ее обеими руками, как тореадор красную тряпку. Думаю, она готовилась бросить ее мне на голову, чтобы сбить прицел, если решила бы, что я и впрямь собираюсь стрелять. Накидка явно служила такому многообразию целей, которое не вмещало даже самое богатое воображение скорняка.