– Вы ведете запись?
– Нет. Но в этом вам придется поверить мне на слово. Вы готовы?
– А вы? Даже если злобные чудовища, испокон веков захватывающие человеческие тела, древние монстры из глубин Вселенной, покорившие Землю, для которых вы и подобные вам – не более чем костюмы, решат не рисковать. Готовы вы к страху? Вечному страху, который станет неотъемлемой частью вашего бытия до конца дней? Готовы к одиночеству? Ведь отныне вы никому уже не сможете доверять. А если поверите – готовы ли к ответственности не только за свою жизнь, но и за жизнь тех, кто окажется рядом с вами? Друзей? Еще не встреченного мужа? Еще не рожденных детей?
– Пат?
– Пат, – согласился я. И, не удержавшись, добавил: – Если вы правы, разумеется.
Она дернула уголком рта.
– Разумеется. Но вот ведь какая штука: не знаю точно, каким образом тот или иной представитель вашего… ммм… вида получает право на новый костюм, но это явно кем-то регламентируется, и весьма строго. Скорее всего, кем-то из вашей же среды.
Если бы она знала, насколько строго! Повторю, я – легенда для ВСЕХ на этой планете. И мой возраст, если разобраться, куда менее фантастичен, чем удивительное, невозможное, феноменальное везение. Четырежды получить право на попытку подчинения тела аборигена, четырежды возобладать над человеческой сущностью и не погибнуть самому! Ведь Николь недаром так напирала на резус-фактор своей крови. Если при попытке превратить в костюм тело человека с положительным резус-фактором летальный исход для нас составлял от семидесяти пяти до девяноста процентов (человек гарантированно погибал при любом исходе), то отрицательный сужал зону риска до трех-пяти. А ведь эпохальному открытию Ландштейнера – Винера,[6] благословляемому всем моим племенем, нет и двухсот лет. Тысячи лет мы играли с судьбой в «русскую рулетку», и продолжаем играть по сю пору. Ведь измерить пропасть между червем и богом может лишь тот, кто, рожденный во прахе, познал всю красоту небес. Любой из наркотиков, изобретенных человеком за все время существования его цивилизации, не способен подарить даже бледную тень от восторга счастливчика, получившего костюм. Единожды познав это чудо, он будет стремиться к нему снова и снова, позабыв о страхе смерти… позабыв обо всем.
Видимо, что-то отразилось на моем лице – Николь улыбнулась так, что мне захотелось схватить ее за горло и давить. Давить до тех пор, пока даже сама мысль о превосходстве надо мной навсегда не покинет это хрупкое тело. Пусть даже и вместе с жизнью.
Девушка тотчас почувствовала и эту перемену во мне. Улыбка исчезла с ее губ, точно стертая быстрым взмахом макияжной кисти. Она выпрямила спину, точно гимназистка, сидящая перед строгим наставником, и даже разгладила платье на коленях.
– Уверена, что я права. Вряд ли существует другое объяснение тому, что вы со всей своей властью, деньгами, положением, опытом вот уже тридцать лет заперты в теле инвалида. Так вот, мистер Ди Амато, если вы примете мое предложение, то получите не просто тело. Молодое и здоровое тело. Тело, способное ходить и бегать. Водить машину и скакать верхом. Плавать и танцевать. Заниматься любовью, наконец!
– Тело женщины, – педантично напомнил я.
– Графиня Воронцова, – незамедлительно парировала Николь. – Любящая супруга и нежная мать пяти детей.
«Туше!» – едва не сорвалось с моих губ. Эта девушка была великолепна! Какая жалость, что ей предстоит умереть вне зависимости от того, чем закончится наша сегодняшняя встреча.
Чтобы собраться с мыслями, я придирчиво выбрал из коробки сигару, щелкнул гильотинкой, обрезая кончик, и принялся не спеша раскуривать. Николь не торопила меня – поняв, что гроза миновала, она забралась в кресло, поджав ноги, и маленькими глотками пила кофе, сладко жмурясь после каждого глотка. Казалось, девушка совершенно забыла о моем присутствии в комнате и даже не вздрогнула, когда я неожиданно спросил:
– Ну а что получите вы, мадемуазель Робер?
– Симон.
– Простите?
– Моя настоящая фамилия – Симон. Жан-Пьер Симон – мой отец.
Я с трудом сдержался, чтобы грубо не выругаться. Таких совпадений просто не бывает! Теперь понятно, как столь юная девушка сумела собрать такое впечатляющее досье на меня и мне подобных.
– Симон, Симон… – несколько растерянных щелчков пальцами, словно в попытке припомнить.
Ага! Теперь уже мой удар достиг цели. Кровь прилила к щекам девушки, и она поставила кофейную чашку на блюдце так резко, что та издала протестующий хруст.
– Бросьте! – почти прорычала Николь. Так далекий и негромкий раскат грома в ясный день предвещает разгул стихии. – О вашей памяти в деловом мире ходят легенды. Утверждают, что Джеймс Ди Амато вообще не забывает ничего когда-либо увиденного или услышанного. Особенность вашего вида, а?
Я неопределенно пожал плечами. Что ж, играть дальше не имело смысла.
Конечно, я хорошо помнил Жан-Пьера. «Нашего одержимого галла», как его называли когда-то в Принстоне. Эта одержимость касалась всего: учебы, занятий фехтованием, ухаживаний за девушками. Стремление всегда быть лучшим, превзойти всех и во всем. «Хочешь, чтобы Симон сломал себе обе руки? – шутили у нас. – Сломай собственную и похвастайся ему». Не скажу, что мы были особенно близкими друзьями – для дружбы с таким человеком нужно быть как минимум столь же странным, – и все же он вызывал какую-то безотчетную симпатию. Может, потому, что в стремлении «нашего одержимого галла» возвыситься над окружением никогда не было и тени высокомерия или желания унизить кого-то? Да, соперничество составляло его суть и давало Симону постоянный вектор к развитию и самосовершенствованию. Но он же был первым, кто – абсолютно искренне! – поздравил бы вас в случае победы и никогда не отказывал просящему в помощи…
– Ваш отец погиб в результате теракта двадцать один год назад. – Я вздохнул и почему-то уточнил: – Третьего марта. – А потом, к еще большему своему изумлению, добавил: – Мне жаль. Действительно жаль. Жан-Пьер… мне кажется, такие люди делали этот мир лучше.
Девушка молча кивнула – то ли соглашаясь, то ли благодаря.
За окном прошуршали шины автомобиля, отсвет фар скользнул по стене. Пальцы Николь на подлокотнике кресла слегка напряглись, но это была единственная реакция нервозности, которую она себе позволила. Браво!
– В тот день в сингапурском торговом центре «Сантек сити» были убиты сорок шесть человек, – продолжил я, когда гул мотора окончательно стих. – В том числе Жан-Пьер Симон, вся его семья: жена, сын… – пауза, – и дочь.
– Такова официальная версия, – кивнула Николь.
– А на самом деле?
– Цепочка случайностей и совпадений. Бедная женщина из числа обслуживающего персонала «Сантека» в тот день привела на работу младшую дочь. Девочку одних лет с Николь Симон. Привела, разумеется, тайком: управляющая компания не поощряет подобного, и в случае огласки женщина лишилась бы работы. Для ее семьи это стало бы катастрофой. Сказав полиции то, что нужно, женщина не только сохранила место, но и получила много – а по ее меркам – баснословно много – денег. Для этих людей торговля собственными детьми – обычное дело, а малышка все равно погибла.
– Что же случилось с Николь Симон на самом деле?
– Когда боевики-смертники из группировки «Джемаа Исламия» проникли в торговый центр, наша с братом няня Беатрис повела меня в туалет. Беатрис… она была не просто няней, но и телохранителем. Она никогда не рассказывала подробно о своем прошлом, но, подозреваю, в нем были не самые привлекательные страницы. Как бы там ни было, Сингапур и малайский язык моя няня знала весьма неплохо. А главное – имела кое-какие полезные связи в городе. Поняв из обрывков переговоров террористов, что главной целью нападения было именно уничтожение нашей семьи, она не только сумела покинуть «Сантек сити» со мной на руках, но и мастерски замести следы. Остальное доделали взрыв и начавшийся после него пожар на месте трагедии. Вот так из Николь Симон я стала Николь Робер, племянницей Беатрис. Когда шумиха с терактом немного улеглась, мы покинули Сингапур. Пару лет кочевали по Азии, до тех пор, пока няня не убедилась, что ее хитрость удалась. А потом переехали в Америку.
Николь замолчала.
– Весьма драматическая история. Весьма, – кивнул я, уронив в пепельницу пористый серый столбик с кончика сигары. – Прямо-таки готовый сценарий для Голливуда с Синтией Ротрок в роли вашей героической няни… хотя, пардон, кто сейчас помнит Ротрок. Скорее уж с Джиной Карано… Что ж, полагаю, теперь я должен спросить, чем же так насолил радикальной исламской организации Юго-Восточной Азии французский бизнесмен и ученый? Ведь у вас, разумеется, имеется версия и на этот счет?
Никак не отреагировав внешне на мою провокацию, Николь покачала головой:
– В том-то и вся прелесть, что ничем. Зато он насолил человеку, достаточно влиятельному и богатому для того, чтобы сделать грязную работу чужими руками, не бросив на себя даже тени подозрения. Помните Гомера – «Листьям в дубравах древесных подобны сыны человеков»?[7] Как лист лучше всего прятать в куче других листьев…
– …так и тело – в куче других тел? – восторженно подхватил я. Обожаю цитаты, подобранные к месту и со вкусом! – Кто же он, этот коварный злодей?
Николь склонила голову к левому плечу, прищурилась:
– А кто больше всего выгадал от выхода моего отца из большой игры? Кто был в курсе всех революционных разработок, ведущихся компанией Симона в условиях строжайшей секретности? Кто после смерти всех наследников с легкостью прибрал к рукам «JPS Technologies», благодаря чему уже через полгода утроил свой капитал?
Мои брови изумленно поползли вверх:
– Эдвардс?
– Совершенно верно. Теодор Горацио Эдвардс. Когда-то – младший компаньон моего отца и управляющий филиалом его компании в Штатах. Ныне – человек, входящий в список «Forbes». Меценат и филантроп, тратящий в год десятки миллионов долларов на благотворительность. Возможный кандидат в губернаторы Калифорнии от демократической партии. Ваш главный конкурент и… – Николь сделала паузу, а потом припечатала: – …тот, кто усадил вас в инвалидную коляску!