– Я, значит, отбывал домой, – рапортовал бывший прапорщик. – Выехал, как сейчас помню, в три сорок пять, самое оптимальное время. Разворачиваюсь, значит, чтоб на набережную, и тут какой-то… прямиком под колеса! Думал – человек, не бросать же! Вылез, а оно – с пятаком. Неплохой такой, значит, на сотню кг с гаком! То, что не человек, оно, конечно, слава богу, но свинья-то денег стоит! Сразу видно – кормили на совесть. Ну, думаю, как тушу найдут, значит, сразу определят, кто сбил. Других-то «Газелей» тут не стояло.
– И вы, – доброжелательно уточнил Григорьич, – решили наезд скрыть?
– Так точно. Травмы были все больше скрытые, без крови, значит… Ну я его загрузил, думал, выкину, как отъеду, а потом успокоился, прикинул, что неэкономично, туша-то – первый сорт! Отвез к себе, значит, обработал, сдал. Сестре позвонил, конечно, расспросить между делом, не было ли чего такого, интересного. Нет, говорит, тихо все, а через месяц привез я, значит, кролей, оставил на ночь в фургоне, а при таком раскладе спишь вполглаза. И вдруг меня как шилом кольнуло – глядь в окно, а по двору свинья носится. Я племянника растолкал. Поймали, значит, а третью уже Толик сам. Набрал меня, что делать, спрашивает, ну я объяснил. Тогда мы со «стольниками», то есть с «Боярским столом» которые, и договорились.
– Как вы могли договариваться, не зная, попадутся ли вам еще бесхозные свиньи?
– Так я о своих договаривался и о кролях. Ну и сказал между делом, что, может, буду еще и беконных сдавать. От соседа, только он, значит, того, ненадежный.
– Странно, что свиней видели только вы.
– Так Толик же дежурит! Они ночами бегают, ну вот он и прибирает.
– Откуда появляются свиньи, он не заметил?
– А черт их знает! Прошу простить, я так думаю, институтские они. Институт-то биологический отсюда рукой подать. Мудрят там чего-то, вакцину, что ли, ищут… Свиньи, они, значит, органически на людей походят, вот на них и проверяют. Нам-то что, мы их не едим.
– Их едят другие.
– Так в столовых питаться – всяко здоровья не видать, а тут хотя бы свежее. Ну, химия, так где ее нет? То есть у меня-то все чисто, экологически, но эти вот… Окорочка импортные сплошь синтетика, от нее аж кости светятся. А уж сколько туда ГМО пихают…
– Не отвлекайтесь. Как вышло, что кроме вас и племянника никто этих свиней не находил?
Фермер-прапорщик сдвинул брови и скрипнул стулом. О таком он не задумывался, но раз приказано…
– Так, может, и ловит кто… Мы не говорим, и другие молчок, не в стол же находок их тащить! Раз не ищут, значит, не нужны, а потом, Толик их сквозь стены чует, прямо рентген!..
– Хорошо, – решил Григорьич, – давайте Толика.
Создатель свекольной Моны Лизы и счастливой коровы с ходу признал как ловлю бесхозного бекона, так и свою интуицию, имеющую на удивление узкую направленность. Он не чуял ни мать, ни дядю, ни враждебную ему и граффити дворовую активистку, только ночных свиней. Говорить с парнем было не о чем, но Шульцов, поддавшись праздному любопытству, спросил про цветовое решение Джоконды. Ответ вызвал оторопь.
– Она сама так решила, – ничтоже сумняшеся заявил художник. – И про место тоже. Я не хотел на крышу, высоко, но у меня голова…
– В каком смысле?
– Болит, если рисую неправильно, а если совсем не рисовать, в ушах воет хуже пылесоса. Это не лечится, я пробовал.
– Хотелось бы знать, – буркнул Григорьич, отпустив, наконец, дядю с племянником, – куда это все девать? С одной стороны, не докажешь, с другой – доказывать не тянет… Эта дура под крышей, она, что, наводчица?
– Судя по всему. Приду домой, перечитаю «Портрет», похоже, Гоголь петербургские кошмары брал отнюдь не с потолка…
– Похоже на то… Вы пятьсот по сотне не разобьете?
– Сейчас посмотрю, – Шульцов полез за бумажником, но тот лягушкой выпрыгнул из кармана и шмякнулся на пол. Посыпались монетки, полетели купюры и чеки. Собирали втроем, за не выброшенный вовремя мусор было неудобно, но пятьсот разбилось без труда.
– Олег, – полковник протянул Шульцову какие-то бумажки, – а вы не опаздываете?
– Куда? – удивился историк и узнал купленные у пьяницы билеты. – Возьму машину, и, знаете, Аркадий Филиппович… будет лучше, если вы составите мне компанию.
10
Они не опоздали, но к своим местам пришлось протискиваться мимо уже рассевшихся зрителей; те спокойно, даже с улыбками, поднимались, и Шульцову стало неудобно. Встали две седовласые дамы с одинаковыми букетами, супружеская пара, миниатюрная коротко стриженная бабушка с долговязым внуком, одинокий, видимо, военный…
– Олег Евгеньевич!
Если б Шульцов умел, он бы присвистнул, потому что их соседями оказались Гена и… Соня!
– Папа, – зашипела дщерь, – мы не вместе… Просто совпало. У нас во дворе билеты пьяница продавал… Наверное, он тут работает, а живет в Автово.
– Наверное, – согласился Шульцов, и свет погас. Пьяница в кожаной шляпе вернул историка в прошлое, потому что этот зал и эти песни уже были, и не раз. Когда Олег только начинал встречаться с Мариной, когда сопровождал на концерты Спадниковых, когда, вернувшись из уже самостоятельной экспедиции, забрел к Финляндскому и, неожиданно купив билет, скользнул в темный зал, чтобы услышать:
Трудно веровать в единственного бога:
Прогневится и тебя прогонит прочь,
На Олимпе же богов бессмертных много,
Кто-нибудь да согласится нам помочь…
«Кто-нибудь» и согласился, вернее, ворвался в большую и при этом банальную неприятность, непрошенным и неверенным. Тенью древнего спора, негаданно махнувшей крылом над золотыми северными шпилями, по-новому махнувшей, потому что этот город меняет даже богов…
И тянется хрупкая нить
Вдоль времени зыбких обочин,
И теплятся белые ночи,
Которые не погасить.
Академик на сцене читал стихи, пел, знакомо отбивая такт рукой, читал стихи, улыбался, благодарил, отвечал на записки… Все шло, как прежде, а потом зрители стали просить песни, которые малость одичавший в последние годы Шульцов еще не слышал. Обманно отступившее в молодость и в исчезнувшую страну время леопардом прыгнуло в двадцать первый тревожный век. Олег Евгеньевич уходил в не свои стихи, будто в арки, за которыми дышало море, звенела кифара Терпандра, мели мостовую черные испанские юбки и дышала, дышала сиренью белая ночь, прорывавшаяся и сквозь осень, и сквозь дым прошлых войн, которые могли, должны были стать последними. Не стали…
Стукнуло сиденье – сосед справа встал, вставал весь зал, и это тоже было новым и старым. Шульцов знал, что в конце второго отделения люди традиционно поднимутся, отдавая честь взвалившим на плечи небо атлантам, но сейчас питерцы приветствовали город у иного моря.
Севастополь вернулся назад и навеки останется русским!
Понесли цветы, загорелись люстры.
– Вы ведь ленинградцы, товарищи? – спросил вставший первым сосед. – Понимаете, мне не хочется пить одному. Я недавно вернулся…
– Из командировки, как я понимаю? – Аркадий Филиппович протянул руку. – Я не прочь…
Они втроем спустились в буфет и даже оказались первыми. Вернувшийся из командировки, не спросив, взял массандровский «Старый нектар». Говорить вообще не тянуло – все уже было спето, они пили за город, в который нельзя не возвращаться, и за то, что нельзя отдавать. Шульцов, по крайней мере, чувствовал именно это.
«Нектар» был допит, и народу как-то сразу прибыло. У стойки стремительно образовался хвост, и Олег Евгеньевич вспомнил одну из спадниковских шуток. Дескать, в театральном буфете создается иллюзорное впечатление, что главное в этой жизни обрести бутерброд со свернутой в колечко лососиной, на самом же деле телесное просто берет у духовного положенные ему полчаса из трех.
Появились Гена с Соней, но не подошли, и Шульцов внезапно понял, что они видят только друг друга, хотя вряд ли успели это осознать. Будь иначе, Геннадий бы, вспомнив о Трехликой, сбежал, а он слушал что-то взахлеб рассказывавшую спутницу, невозможно напоминая кавалергарда, позабывшего, что век его недолог. Когда он вспомнит, мир для обоих померкнет, но пусть это будет не сегодня…
– Эти двое должны быть вместе, – внезапно сказал «командировочный», и Шульцов зачем-то ответил:
– Соня – моя дочь.
– За них, – загорелая рука подняла бокал. – Искать, найти и не потерять – это и есть жизнь, все остальное – небытие.
– А вы нашли.
– Да, конечно… Я нашел страну, я нашел город, и я нашел ее.
– Но сейчас вы один.
– Да, сейчас я один. Хотите, я вас познакомлю? Ей, когда я ухожу, нужен кто-то, кроме города, а мне уже скоро…
11
В неслучайность случайного Олег Евгеньевич окончательно уверовал, когда очередной алкоголик, на сей раз с мушкетерскими локонами, предложил купить сирень.
– Как же вы сегодня без сирени? – вопрошал «мушкетер». – Невозможно! Вам необходима сирень! Сейчас эта, потом – та. Триста двадцать и еще сорок.
Разумеется, Шульцов купил, уже зная, кому. Темно-лиловые преждевременные гроздья напоминали о винограде и почему-то о дорогах. Бесконечных, сходящихся и разбегающихся, на которых можно найти то, что нужно именно тебе; главное, не поднимать ненужное, как бы ни кричали доброжелатели, что под ногами – кошелек, кольцо, свиток. Не брать чужого это много больше, чем просто не воровать…
– Мы сегодня были… неподалеку, – подал голос Аркадий Филиппович. Похоже, он тоже догадался, но бывшие следователи догадываются иначе, чем историки.
– Мы любим Обводный, – откликнулся новый знакомый, у которого все еще не было имени. – Особенно ночью… Его недооценивают, вернее, не понимают, а он связывает куда больше, чем кажется. Сюда.
«Сюда» было в двух шагах от самой строптивой из видеокамер.
– Олег, – резко окликнул полковник, – вы не забыли, что у вас вечером важное дело?