Но, с другой стороны, если задуматься, то это было в духе Кур-Ити-Ати, на котором, в отличие от остальной Земли, вообще было много настоящих вещей и настоящего живого общения, а не проекций. Здесь, конечно, не отказывались от техники, но, кажется, поставили цель уменьшить ее присутствие, давление. Вернуть в существование человека что-то древнее, природное. Продукты здесь тоже были настоящие, с сильным, насыщенным вкусом, к которому поначалу трудно привыкнуть, но зато, когда уж привыкнешь, отвыкать не хочется.
Ну и слежение… На большой земле поговаривали, что слежение идет везде, за всем и за всеми. Это было правильно, поскольку все знают, какими хрупкими были раньше на планете Мир и Порядок. И только сейчас, когда Земля объединилась под мудрым руководством Оккупационного Правительства, удалось избавиться от тысячелетних войн, от глупого нерасчетливого расходования ресурсов. Ну, разве можно рисковать такими достижениями? И ребенок ответит, что нельзя…
Это все, что успел надумать и передумать Айвен, дойдя до соседского домика. Он попробовал открыть дверь – та была заперта. Айвен постоял, подождал, но ничего не происходило. Хотя, наверно, обитателям дома уже давно должен был поступить сигнал, что у дверей кто-то ждет. А может быть, его просто не хотят впускать?
Айвен развернулся и пошел по дорожке обратно, но уже после десятка шагов остановился. Неудобно получается. Старик попросил его пойти, узнать, а он, здрасьте, вот уже и обратно – с пустыми руками. Пришлось снова развернуться и идти обратно к двери. Айвен опять постоял у входа. Но почему же ему не открывают? Или хотя бы не спросят: «Кто там? Зачем?».
И вдруг он догадался: тут, пожалуй, нет гостевых датчиков, сенсорного оповещения. Что ж тогда делать? Постучать, что ли?
Айвен сложил пальцы правой руки угловатыми костяшками вперед и постучал в дверь, сначала тихо, потом погромче. Открыла девушка, которую он уже хорошо знал издалека. Лицо у нее было встревоженное, но не внезапно-встревоженное, а привычно, устало обеспокоенное.
Айвен так часто и много представлял, как будет с ней знакомиться, что имел большой и надежный запас слов. Но тут все они из головы вылетели.
– Я… Там вот… Тут рядом. Я – Айвен, ухаживаю за Стариком. Он просил узнать, что с… – тут Айвен понял, что не знает, как назвать хозяйку дома, и Старик, посылая его с заданием, как-то обошелся без имени.
– С Хозяйкой? – сказала девушка и посмотрела в глубь жилища. – С Хозяйкой все хорошо.
Она вышла наружу и плотно прикрыла дверь. Сделала глубокий выдох, а потом такой же глубокий вдох, будто на все сто процентов хотела поменять воздух внутри себя.
– С Хозяйкой не все хорошо. Она уходит. Говорят, скоро. То есть еще поживет. Но уже скоро… – Девушка запнулась, подавляя слезы. – Скажи своему Старику, чтобы пришел, и побыстрее. Моя хочет с ним поговорить. Очень хочет. И это ее еще больше мучает. Понял?
– Понял.
– Я – Марья. А ты – Айвен?
– Да.
– Ну, слава богу. Поговорить есть с кем. А то совсем живые слова забуду. С Хозяйкой теперь не больно наболтаешься. И плавать скучно, выть хочется. Вечером, к ночи, выходи к океану. У меня минут двадцать будет. Всё, беги к своему. – Она по-звериному быстро нырнула в жилище и закрыла дверь.
Айвен рассказал Старику, как все было. Сначала просто коротко рассказал, но Старик этим не удовлетворился и вытащил из него все подробности, чуть ли не каждый жест, звук, интонацию. А узнав все, помрачнел. Айвен как-то почувствовал, что его Старик не пойдет к Хозяйке Марьи. Непонятно, почему, но не пойдет. Сам будет мучиться и ее мучить, но не пойдет. Однако на словах, во время вечернего купания, велел передать, что «да-да, вероятно, на днях».
Услыхав эти слова, Марья крикнула «Трус!» и в бешенстве ударила обеими ладонями по воде. Чувствовалось, что с большим удовольствием влепила бы Айвену, а еще лучше – Старику (хотя это и совсем уж противозаконно). Айвен опешил от такой реакции. Неконтролируемая агрессия. Да еще говорить такое. И о ком – о хозяевах!
Пока он приходил в себя, Марья уже уплыла, далеко-далеко. И быстро, как она умела. Айвен поплыл вслед за ней, но не с лайнерской скоростью, а как любил – с речной, пресноводной основательностью. Пока совсем не перестал плыть, а просто лег на спину и стал смотреть на звезды. Сначала просто так, а потом, думая, у какой из них могут жить инопланетяне, оккупанты, боги, гаранты Порядка, Мира и Счастья на Земле.
Вдруг кто-то укусил его за бок. Сразу обожгла мысль: «Акула! Акула прорвалась через инфразвуковую ограду!» Но нет – это была Марья. Долгий заплыв помог ей выплеснуть злость и обиду. А долгое одиночество, боль ухаживания за умирающим близким человеком требовали уравновешивания. Какой-то радости, чего-то светлого. Ей захотелось поиграть, не по-женски, не по-девичьи, а детски, безгрешно, по-щенячьи.
Они гонялись друг за другом, притапливали, взбирались по очереди на плечи и ныряли. Высокие звезды, темная даль океана, теплые огоньки Кур-Ити-Ати. И они двое – в центре этого мира, всего мироздания. Так легко было потерять счет времени. И так трудно было возвращаться домой, к своим Старику и Хозяйке.
– Ты все же напомни своему. Хорошо? – сказала Марья на прощанье.
И Айвен понял, что не сможет ей отказать.
Конечно, Старик его напоминанию не обрадовался. Просто кивнул, несколько высокомерно, что вообще-то ему не свойственно. И всё. Забыли. Понятно было, что он никуда не пойдет.
А до Дня Поражения и Преображения оставалось лишь несколько дней. Украшений – лент, цветов, колокольчиков – становилось все больше, а голограммпроекции были уже на каждом шагу. Они показывали этапы установления Порядка, Мира и Счастья на Земле, а также то, как отличается это от прежнего непрерывного кровопролития – войн, мятежей и бунтов.
Самыми интересными были проекции сверху – они изображали реконструированную Битву над Кур-Ити-Ати. Так достоверно, что казалось, будто очутился в самом ее центре. Вот «контратака Флиндрина», вот «удар Тхрч133», а левее – знаменитый «таран О7»… И музыку сделали погромче. То ли намекая на приближение праздника, то ли для того, чтобы заглушить звуки битвы, подаваемые слегка приглушенно.
Только сейчас Айвен ясно осознал то, что раньше всегда чувствовал лишь затаенно, подсознательно. Он читал много святых книг человечества. И, пожалуй что, во всех них люди воевали с Богом или с богами. Почти всегда проигрывали. Иногда получали жестокое возмездие за дерзость, но все же чаще – награду, воздаяние за смелость и стойкость. Так ведь и Битва над Кур-Ити-Ати – то же самое. Человечество проиграло, Земля оккупирована. Но в награду за храбрость истинных воинов люди получили достойную жизнь на всей планете (какой не было никогда ранее) под управлением мудрого Оккупационного правительства, за которым стоят могучие инопланетяне, почти боги. Если бы еще не «Оккупационный Космический Налог». Если бы не «кровавый казус», пусть и устраненный, но так глубоко врезавшийся в память землян…
Налог сейчас составлял три десятитысячных процента населения Земли. Да, он выплачивался людьми. Каждый год в День Поражения, праздновавшийся по традиции ночью, оккупанты забирали предназначавшийся им Налог. Эти люди исчезали навсегда, и никто не знал, что с ними происходит.
А «кровавый казус» был в давние времена, в прежние лихие годы. Говорят, «Оккупационный Космический Налог» тогда был и больше, и страшнее. Он составлял 0,000031415926535 … %. То есть в пересчете на людей круглого числа не получалось. А то, что оставалось после запятой, приходилось отдавать частями тела живого человека, на которого выпадал жребий. Так было долгие годы после Поражения, пока хитроумное обновленное Оккупационное Правительство не сумело выторговать у захватчиков более выгодные условия. После этого на Земле стало вообще почти идеально.
«Дурачина, о чем я думаю! – обругал себя Айвен. – Ведь совсем скоро я увижу Марью!»
Вот только как она отреагирует на реакцию Старика на просьбу ее Хозяйки…
В этот раз Марья уже не злилась, как раньше. Похоже, именно такого ответа она и ждала. Только прошептала едва слышно, на одном духе без пауз: «Как же она не может больше молчать ей надо рассказать кому-то…»
Они снова плавали, гонялись друг за другом, бесились. Однако в этот вечер в их играх было уже не только детское, но и примешивалось что-то новое. Как бы это сказать: не совсем взрослое, но, пожалуй, нечто подростковое, робко-чувственное. Однажды Айвен даже чуть не поцеловал Марью. Но она, перед тем оцепенев на мгновение, выскользнула, вздохнула поглубже и нырнула далеко-далеко. А когда вынырнула, ущипнув по дороге за голень, – сказала «До завтра!» и поплыла.
Айвен долго не мог заснуть. Он думал, что там, на большой земле, у своей реки, он еще никогда так не влюблялся. Пробовал подшучивать над собой, высмеивать себя. Мол, хороша любовь, когда нет выбора: одна Марья и никого вокруг. Но посмеяться не получалось.
Похоже, это всерьез.
Завтра такой Праздник. А тут – влюбился. Глупо и странно. Столько важной работы: украшать жилище, настраивать голограммы, развешивать ленты. Но трудно делать хоть что-то. Тянет к той стороне дома, откуда виден островок Хозяйки и Марьи. И она почему-то все не выходит. Но каждая секунда, проведенная не в смотрении на их домик, кажется бессмысленной. Правда, и каждая секунда, проведенная в смотрении, тоже бессмысленна. Потому что она не выходит!
К обеду Айвен начал волноваться – может, что-то случилось? И не с Хозяйкой, а с Марьей. Да нет, нет. Ну что может с ней случиться?.. Здесь! На Кур-Ити-Ати! Смешно. Но посмеяться опять не получалось.
Да еще Старик после обеда как взбесился, будто муха (которых здесь не водится) его укусила. Стал нервным, ругается. Ни «спасибо», ни «пожалуйста». Странно, таким Айвен его еще не видел.
Снова стоял недвижно, смотрел на домик напротив…