– Да что это за штуковина такая? – взмолился Тони.
– Цукумогами – это предмет, ставший человеком. По крайней мере, так это понимают японцы.
– Зонтик-оборотень? – обалдел Тони.
– Хотя бы, – кивнул Грант.
– Но тогда… – в голове Тони окончательно воцарился хаос, – получается, что его покусал другой зонтик? Или шкаф?
Грант негромко, но от души расхохотался.
– Тони, ну вот что за ерунду ты несешь? Как зонтик может покусать? И как можно покусать шкаф, чтобы он потом укусил зонтик? Ты как себе это вообще представляешь? Где ты такого набрался?
– В кино, – буркнул Тони, чувствуя себя донельзя глупо.
– Да хоть бы и в Википедии, – махнул рукой Грант. – Оборотничество, если хочешь знать, вообще кусательным путем не передается. Особенно среди шкафов и зонтиков. А вот стать цукумогами зонтик может. Если кто-то из нас выберет его для слияния. Это и есть наша детская форма. Мы вливаемся в предмет. Красивый. Сделанный рукой мастера. Тот, которым будут любоваться. Или пользоваться – долго. Передавая из поколения в поколение. Если он уцелеет сто лет, его обитатель станет человеком.
– А если нет? – Тони страшился услышать ответ – потому что предугадывал его.
Грант вздохнул.
– Иногда удается уцелеть и найти другой предмет, – нехотя сказал он. – Но тогда взрослая форма будет больным человеком. Возможно, калекой. А чаще и этого не удается. То же самое – если предмет непоправимо поврежден. Японцы и тут верно подметили. Ну – почти верно: мелкие царапины и прочее – не в счет. Но серьезное повреждение увечит или убивает нас.
– И ты рискнул стать игрушкой… – медленно, словно не веря себе, произнес Тони.
– Любимой игрушкой, – поправил его Грант. – Твой прадедушка Даниэль со своим медведем не расставался. Души в нем не чаял. Он хранил меня… а я – его. Мы не можем защитить себя – нас теряют, выкидывают, ломают. Но мы можем защитить тех, кто нас любит. Как оберег.
– Уцелеть в погромах, – все так же медленно произнес Тони. – Сбежать из гетто. Пересечь столько границ…
– Верно, – кивнул Грант. – Такова наша природа. Мы защищаем вас в детстве и даем то, что вам нужно, став взрослыми.
– А что было нужно мне? – тихо спросил Тони, вновь предугадывая ответ – только на сей раз он хотел его услышать.
– Друг, – ответил Грант. – Напарник. Грант Лестрейд.
Нет, Грант определенно медвежонок и инопланетянин. Человек бы смутился, говоря такие бесконечно естественные слова, а ему ну хоть бы что!
– Знаешь, а ты совсем не похож на медвежонка, – неловко буркнул Тони, старательно не глядя на Лестрейда.
– А я должен быть маленький, толстый и плюшевый? – развеселился Грант. – Ошибаешься. Наша взрослая форма не зависит от того, кем бы были в детстве. Непременно тебя познакомлю с одним моим приятелем – здоровенный такой лоб под два метра ростом, мускулы – Халк обзавидуется. В детстве – фамильное обручальное кольцо. Представляешь?
Тони не представлял.
– А актриса Линда Оуэн в прошлом была амбаром для зерна в Южном Уэльсе.
Тони только головой покачал. Линда Оуэн, миниатюрная изящная девушка, меньше всего была похожа на амбар.
– Кстати об амбарах, сараях, чердаках и прочих подвалах, – напомнил Грант. – Здешний подвал нас уже вовсю дожидается.
– И то правда, – согласился Тони. – Пора прощаться с этой загадочной аппаратурой, пока нас тут еще кто-нибудь не застукал.
– Вообще-то это не загадочная аппаратура, – фыркнул Грант, – а косвенное доказательство.
– В каком смысле? – удивился Тони.
– Это панель управления установкой климат-контроля. Сам подумай – для чего в подвале нужен особый микроклимат и почему им нельзя управлять из общей аппаратной.
Конечно, можно было напридумывать много самых заковыристых объяснений. Но пусть уж этим занимаются адвокаты. А полицейским нужно одно-единственное объяснение – верное.
Подвал ошеломил Тони напрочь.
Он выглядел не просто старым – а старинным. Даже древним.
Кто и когда возводил эти стены из плотно пригнанных камней? И было ли в те давние времена это помещение подвалом – или же стало им, когда уровень замостки неумолимо поднялся, и дом огруз в землю, как обычно и бывает со старыми строениями? Наверное, все-таки здесь был подвал уже и тогда: в каменных стенах нет и намека на окна. Никакой более поздней кладки на месте бывших проемов. Только тяжелый камень и черный от времени мореный дуб. Невероятная мощь. Рядом с ней бронированная стена со стальной дверью казалась неуместно хрупкой и почти кокетливой. Тони знал, что такие двери обычно бывают в добрых полметра толщиной, но достижение современной техники все равно выглядело мимолетным и сиюминутным, проигрывая древней каменной кладке с разгромным счетом.
Тони, как завороженный, уставился на старинную стену и даже коснулся кончиками пальцев шершавого камня.
– С ума сойти! – восторженно ахнул он. – Грант, ты только посмотри!
– Обязательно, – отозвался Грант, внимательно разглядывая кодовый замок на двери.
– Ох, прости, – смутился Тони. – Опять я не ко времени…
– Ну отчего же, – возразил Грант. – Накормить голодного – всегда ко времени.
Голодного?..
Накормить?..
Когда-то в этом подвале спортсмены отмечали свои победы – музыка, танцы, смеющиеся девушки, много шума и веселья. Когда-то в этом подвале жители города Лондона прятались во время бомбежек. Когда-то…
А потом Олдербой купил здание, перестроил его, усадил в директорское кресло Джо Эйви и запер подвал.
И маленький цукумогами остался один.
Больше никто не кормил его радостью и надеждой. Никто не смеялся в этих стенах, никто не танцевал. Думать о том, что вся эта тяжкая громада – всего лишь пристанище заброшенного ребенка, было жутко. Ребенок был одинок и голоден, но он не мог покинуть ставшее ловушкой каменное тело. Ну, разве что потянуться наверх хоть немного – наверх, туда, где люди… хотя бы посмотреть на них через глупые глаза видеокамер…
Видеокамер?
Так вот как Грант провел их обоих через «слепые зоны».
Точнее – так вот кто их провел на самом деле!
Вот кто отворачивал камеры от идущих полицейских. И предупредил Гранта, что в аппаратную кто-то идет – предупредил раньше, чем Грант мог расслышать шаги.
Тони сдавленно вздохнул. Проклятый комок засел в горле и нипочем не хотел сглатываться.
– Спасибо, Тали… – хрипло произнес он, приложив ладонь к каменной стене.
И теплой волной в сердце он ощутил внезапный ответ, сильный и несомненный – такой же точно, как тот, что исходил от улыбки игрушечного медвежонка в давние дни, когда шестилетний Тони точно знал, что его плюшевый инспектор – живой.
– Тали, – медленно повторил Грант, словно пробуя звуки на вкус, и улыбнулся. – Хорошее имя. Думаю, твой крестник будет рад в свое время вписать его в паспорт.
Паспорт? Откуда вообще у инопланетянина паспорт?!
Так, стоп. Разве сейчас следует думать именно об этом?
– И ты прав, это Тали за нами присматривал. Без него нам бы сюда не дойти и уж тем более замок не открыть.
– Такое хитрое устройство?
– Устройство классическое, – пояснил Грант. – Я такое видел, у нас инструктаж был, когда я еще в другом отделе работал. Вот смотри – на наборном диске числа от нуля до девяноста девяти. Всего сто. В сердечнике замка – специальные диски с прорезями. Их четыре штуки. Значит, возможных комбинаций – сто в четвертой степени.
– То есть сто миллионов? – присвистнул Тони.
– Именно. Сам понимаешь, нужную комбинацию подобрать вручную нереально. Эта железяка раньше проржавеет, чем мы ее таким манером откроем. Но нам подбирать и не придется. Тали ее столько раз видел…
Договаривать Грант не стал, а Тони его не переспрашивал. Он глядел во все глаза, как Грант поворачивает наборный диск, следуя неслышным для него, но внятным для цукумогами инструкциям.
– Пять раз вправо до девяноста шести, – повторил Грант за Тали вслух, и его худые гибкие пальцы уверенно выполнили указание. – Четыре раза влево до пятнадцати. Три раза вправо до восьми. Два раза влево до сорока девяти.
– А что дальше? – не выдержал Тони.
– А дальше – будем открывать, – ответил Грант.
Он нажал на ручку справа от замка.
– Есть! – объявил он весело. – Тащим!
Он взялся за громадную круглую блямбу на двери и с помощью Тони потянул за нее. Дверь открывалась тяжело, нехотя – и вдруг поддалась, словно к стараниям двух полицейских присоединил свое усилие кто-то третий.
– Спасибо, Тали! – на сей раз эти слова произнес Грант. – Да, ты прав, это лучше бы заблокировать. Чтобы уж нипочем не закрыть.
Он обернулся к Тони:
– Ну как, Аладдин, посмотрим, что в пещере?
– Раз уж Сезам открылся – почему бы и нет? – в тон ему ответил Тони.
Что ж – в «пещере» было на что посмотреть.
И Тони к этому зрелищу оказался абсолютно не готов.
«Маленькие голландцы». Этюд Делакруа. Рисунки Дали, поражающие уверенной точностью каждого штриха. Китайская ваза из белого нефрита – неправдоподобная, удивительная чистота ее линий была легкой, как дыхание спящего ребенка. Бесценная японская ширма с росписью на сюжеты из «Гэндзи-моногатари». Античные камеи – совершенная четкость резьбы, иной раз многослойной. Серебряный сервиз работы Челлини. Яшмовый шумерский амулет. Задумчивая балерина Дега. Украденная с выставки в Швеции «Регина в белом»[14] – портрет темноволосой женщины в белом костюме на фоне белой стены. И многое, многое другое…
Эта обнаженная красота сминала сердце, как властная ладонь сминает мокрую бумагу, – потому что «обнаженный» значит «беззащитный».
Красота, представшая перед Тони, была беззащитной.
Все предметы были аккуратно разложены, расставлены, развешаны и снабжены ярлычками – а Тони казалось, что они беспорядочно сгрудились, сбились вместе, прижимаясь друг к другу, словно заложники под дулом автомата, столько в них было отчаяния и безнадежности. Тони доводилось по долгу службы бывать в музейных запасниках, где очередные шедевры ждали своей очереди – но даже там он не видел ничего подобного. Там их изучали. Там они могли надеяться на просторные залы музея. Здесь они были заброшенными, как дети алкоголиков – испуганные и ненужные.