обы я попал под опеку его слуги, мудрого Лосося из Длин Ллиу, старейшего изо всех созданий.
Немой крик вырвался из моего горла, высохшего, как дубленая козья шкура, — последние слова Мирддина маб Морврин, боевой крик королей Придайна, последнее дыхание ауэна из Котла Поэзии. Хотя слова и не могли выйти через врата моих уст, они были написаны на скрижалях моего разума. Это были строки «Великой Хвалы Нудду», и когда я болтался, задыхаясь, в хватке Духа Оленя, аллитерация и внутренний ритм возвестили о пришествии богов, принесших порядок, плодородие и королевскую власть на Остров Могущества:
Seith meib о Veil dirchafyssyn
Kaswallawn a Nud aches tudyn.
Семь сынов Бели с Касваллауном и Нуддом
Поднялись на помощь людям.
Мой противник знал мои мысли и громко рассмеялся, а когти его со слабым свистом выжали из моей глотки последний воздух. Но, даже погружаясь в реку смерти, «Похвала Нудду» и ликующий хохот Духа Оленя вместе кружились в вихре моего сознания. Я знал этот древний смех! Разве не был то смех чародея, с которым Нудд сражался в его покинутом дворце всю самую длинную в мире ночь напролет?
Когда воспоминания о его битве вспыхнули в моем сознании, я решил, что мой конец еще не пришел. Я буду сражаться, как Нудд, чего бы то ни стоило, и, может быть, я осилю Духа Оленя, как Нудд осилил чародея. Я охватил руками его огромное мохнатое тело, всеми силами стараясь вывести его из равновесия. Он снова холодно рассмеялся, отпустил мое горло и сжал мою грудь и плечи. И пока мы боролись, я чувствовал, что смеется-то он над бесполезностью моих усилий — мое слабое тело изнемогало в схватке с мощью коня, медведя и тура. Я был слаб, как братья Какамури и Хигвидд после того, как они испытали силу объятий Угольно-Черной Ведьмы из пещеры Нант Говуд в теснинах Ифферна. Но я помнил и о том, как отважно сражался с чародеем Нудд, и казалось мне во время этой схватки в пещере, что я — сам Нудд, а мой враг — чародей. Я ощутил, что у меня прибыло сил и отваги, словно жилы мои были выкованы в горниле Гофаннона. Острый звериный запах моего противника До тех пор забивал все, не давал мне понять его. Теперь же этот всепроникающий запах ослабел, и я смог положиться на зрение и слух. Я узнал в нем зверей и решил попробовать хитростью и знанием своим подчинить себе их силу. Быка я запрягу в плуг, оленя поставлю под седло и запрягу в сани, медведя заставлю танцевать под мою дудку, сову посажу охранять мой амбар. Тварь яростно взревела, когда я утихомирил | его словами заговора и в борьбе заставил его силу помогать | мне, так же как моя сила помогала ему Наши ноги цеплялись за каменный пол мировой пещеры, скользили, когда каждый из нас пытался вывести другого из равновесия, стараясь сохранить то положение, которое позволило бы нанести решающий удар или сделать последний бросок Нелегко было бороться с Духом Оленя в его святилище в Сердце Аннона.
В какое-то мгновение мы оба остановились, как по взаимному соглашению. Ни один не отступал. Оба собирались с силами — всеми, что еще остались. Раньше, как я уже говорил, я чуял своего противника, считай, по одному только запаху его мрачного логова. Теперь я стоял с ним лицом к лицу и видел его. И я узрел то, что наполнило холодным страхом мое нутро. В глазах его была ненависть, смертельная, как чума. Эти глаза и эту ненависть я уже встречал раньше, когда беспомощным младенцем лежал на покрытом галькой берегу, омываемом штормовыми волнами, у подножья темной Башни Бели.
Это был страшный предсмертный взгляд моего старейшего врага, короля Кустеннина Горнеу, в тот миг, когда он поскользнулся на водорослях и напоролся на собственное копье. Я никогда не мог забыть этого мгновения, когда мне казалось, что острый наконечник на ясеневом древке предназначен для моего сердца или горла. Даже когда я поплыл на хребте девятого вала в морскую пустыню после искусного заступничества аббата Маугана, я больше боялся злобного взгляда короля, мертвым повисшего на копье, чем распростершихся вокруг меня беспредельных вод.
Я сам был свидетелем гибели короля Кустеннина Горнеу и не думал, что еще раз встречусь с ним в своей жизни. Теперь же он был предо мной, великолепный и страшный в звериной своей силе, ставший теперь повелителем зверей. Костистые наросты на его лбу — прискорбное уродство для короля — разрослись в роскошные рога, раскидистые, как ветви Мирового Древа, короной возвышаясь над головой твари, что сжимала меня мертвой хваткой. Некогда опустевшее тело, болтавшееся как мешок на древке копья, ныне налилось могучей силой разъяренного дикого быка. Блеклый ядовитый взгляд уже не отражал туманной бессильной злобы, но в нем горело презрение столь же глубокое, как Бездна Аннона.
Дух Оленя сквозь окна моих глаз увидел то, что творилось в чертогах моего разума, и снова расхохотался. И я думал убить его, справиться слабыми своими силами с Хозяином Зверей среди колонн его собственного чертога! Глумливый смех звенел у меня в ушах, ядовитая его слюна жгла мне плечи и спину. С тошнотворной гадливостью я ощутил там внизу, на бедре, мерзкие брызги — он пометил меня своим собственным знаком, жгучей меткой презрения, глумливой струей горячей мочи.
Он стиснул меня с удвоенной силой, разрывая мою плоть кривыми жестокими когтями. Холод и сырость пещеры льдом ожгли мои обнаженные кости и разорванные сухожилия там, где сорванная кожа клочьями свисала с моих боков и спины. Я был тяжко изранен и быстро слабел. Мои ноги скользили в крови, текшей из бесчисленных ран, и я едва мог дышать в удушающем жаре и вони, что исходили из пасти твари Он наклонился, и его оскаленные пожелтевшие зубы стали приближаться к моей запрокинутой шее. Напрасно я пытался закричать — кузнечные мехи моих легких были смяты, и огонь горна рассыпался умирающими искрами.
Я увидел, что час мой настал — или мне действительно придется погрузиться в Реку Смерти. Но я был уверен в том, что на Острове Могущества, носящем мое имя, лежит тот же тингед, что и на мне, и в тот же час гигантская волна, синегрудый вал потопа, несущий конец всему, прокатится одним порывом через Острова Иверддон и Придайн. Впервые подумав об этом, я увидел взором того глаза, который Ястреб Гвалеса вырвал из моей глазницы, что должен немедленно прибегнуть к тем чарам, которыми еще мог воспользоваться.
Каким-то образом я умудрился тихо запеть — о, как же тихо! И пока я пел, Дух Оленя раскачивался в такт песне, не выпуская меня из своей жестокой хватки. Я пел о седобородом лесном человеке в шапке из еловых ветвей и одежде из лишайника. Мои слова рассказывали о том, как идет он по лесам, среди мерцающе-серых осин, темно-зеленых сосен, смеющихся золотых буков. Проходит он под ними и рассыпает из своей кожаной сумы первоцветы, бледные, как полная луна, желтые, как полуденное солнце, одуванчики, голубые, как летнее небо, колокольчики. Теплые ветра покачивают деревья и цветы, когда проходит он мимо, голубой туман диких краев сдобрен острым запахом сосны и меда. Он срывает прутик, пробует его пальцем, призывает диких тварей из болот, зарослей и лугов и ведет их в дикие края.
Злобная хватка демона не ослабела, хотя он вскинул вверх свою огромную рогатую голову и принюхался. Теперь он присел ниже, его чудовищные гениталии повисли, он поджал хвост. Затем я рассказал о том, как старик ведет оленье стадо лесной тропой, как посохом своим убирает он с их пути гнилые стволы упавших деревьев, указывает мосты через ручьи и броды через реки. На каждом дереве поют птицы, рыбы сверкают серебром под мелкими волнами. Рогатое воинство осторожно ступает по камням речного порога через пенистый поток, покуда под водительством старика не достигают они своих любимых луговых пастбищ, где срывают нежные ростки вереска и обгрызают вкусные лишайники на покрытых заклятыми узорами камнях. На черный пруд рядом с их мирным пастбищем опускается стая лебедей, взмахивая крыльями и чертя долгий след по гладкой поверхности воды.
Мой враг застонал и задрожал, цепляясь за меня, как утопающий моряк за обломок мачты. Я ощутил в нем не столько желание одолеть меня в схватке, сколько отчаянную попытку удержать навечно в своих молчаливых залах, удержать в заточении более крепком, чем то, которое познал Артур в Каэр Оэт и Аноэт или под Камнем Эхимайнт. Дух Оленя упал на колени, придавленный тяжестью внутренней борьбы, но его бычья морда с оленьими рогами по-прежнему возвышалась надо мной. В его совиных глазах, полных гордыни и мощи, я уловил неожиданный проблеск боли.
Как человек, он пытался стоять прямо, гордо поднять свои рога к сводчатому потолку, а как зверь, стремился он твердо встать копытами на пол своего святилища. Я видел, что его разрывает между небом и землей. От этой борьбы меня метало то вверх, то вниз, и эта внутренняя битва причиняла ему невообразимые страдания. Он, как мне казалось, боролся сам с собой, и борьба этих двух натур представляла вечную борьбу Гвина и Гуитира там, наверху, или борьбу Арауна и Хавгана в Преисподней Аннона.
Настал решающий миг — либо я схвачу его, либо проиграю окончательно. Ты ли с Верной Своей Рукой укрепил мою руку для удара или моя собственная решимость, страх и униженье — не помню. Знаю только, что в сердце моем и теле была такая сила, какой во мне никогда не бывало. Демон охватил меня за пояс так, что я не мог вырваться, но мои руки на мгновение высвободились. Левой рукой я схватил моего врага за бычий нос, запустил пальцы в его горячие ноздри и запрокинул ему голову. Он был весь покрыт шерстью, за исключением одного пятнышка у основания шеи, на котором росли только короткие волоски. Не медля я выхватил кинжал Карнвеннан, который некогда принадлежал Артуру, и глубоко-глубоко всадил его в глотку чудовища, прямо над плечом, в ту точку, которую я наметил.
Безжалостный страх сжал мое сердце, когда чудовище даже не застонало от боли и не ослабило своей хватки, держа меня так же крепко, как Каэр Гвидион стягивает свод небесный. Я закрыл глаза. Страх, терзавший меня, был не тот, что бесенята и демоны насылают на человека в часы сна и тьмы. Это была слабость ужасная, как сама Желтая Смерть, что пожирает человека изнутри, высасывая его силу, вытягивая ее с потом, отравляя его, пока от него не остается один остов — пустой, как бычий череп, в котором роятся пчелы.