ДИКАЯ ТВАРЬ ИЗ ДИКОГО ЛЕСА
Когда катер омохов, отчаянно тормозя покореженными дюзами, упал посреди леса, асклепи лежал на верхнем суку огромной сикойи. Жмурясь от полуденного солнца, он умиротворенно мурлыкал на всю округу. Боль ломаемых катером деревьев заставила его сжаться в комок; он ощетинился и зашипел.
Два катера — имперский торпедоносец омохов и минный заградитель хомов — встретились в пустоте средь неподвижных звезд. И завертелись звезды, и пустота наполнилась всполохами залпов орудий, шрапнелью веерных аннигиляционных зарядов, спиралями инверсионных следов торпед, оставляемых в пустоте продуктами горения химического топлива, а невидимые гравитационные удары заставили и без того бешеную карусель звезд вздрагивать и мигать от коробящейся метрики пространства. Бой закончился так же внезапно, как и начался. Получив пробоину в корме и расстреляв почти весь боезапас, катер омохов проломил метрику пространства и через топологический туннель выпал в атмосферу неизвестной планеты. После него в космосе осталась лишь голографическая копия, которую тут же в прах разнесли мины катера хомов.
Натипак с трудом отстегнул ремни противоперегрузочного кресла, дотянулся до тумблера и отключил истошно верещавший зуммер. Аварийное освещение заливало рубку управления багровым потусторонним светом, от чего чудовищный разгром в ней выглядел окончательным и полным: осколки взорвавшихся экранов кровавым хрусталем засыпали все помещение, за сорванными панелями в переплетениях коммуникационных систем искрили закороченные провода, из-за решетки вентиляционной шахты медленно выползал черный дым, а лопнувший радиатор кондиционера плевался хлопьями снежного пара. Соседнее кресло было завалено обломками внутренней обшивки, поверх которых покоилась погнутая хромированная стойка, вырванная взрывом из вентиляционной шахты. Под обломками, запрокинув голову на изголовье кресла, неподвижно сидел Толип. Даже в красном свете аварийного освещения его лицо было неестественно бледным.
Натипак вытер кровь с подбородка и включил интерком.
— Машинное, как дела? — спросил он.
— Отлетались… — глухо отозвался Кинахем.
— Орудийное, доложите обстановку!
— Осталась одна торпеда и два веерных заряда. Лазерная защита вышла из строя.
— Рубка связи?
Молчание.
Смахнув рукавом с пульта стеклянное крошево, Натипак отыскал на панели целый экран и подключил к нему систему внешнего обозрения. К его удивлению экран засветился, и видоискатель, пройдясь по панораме несуразно буйного леса планеты, показал корму катера с пробоиной на месте рубки связи.
«Значит, нас осталось четверо, — спокойно констатировал Натипак. — Четверо, если жив Толип».
Натипак был боевым офицером до мозга костей. Война с хомами, начатая еще до его рождения, сделала из него жестокого рационального исполнителя. Торпедоносец, которым он командовал, стал для него боевой единицей, команда — включая и его самого — пушечным мясом. Не колеблясь, он посылал солдат на смерть и шел в бой сам. Единственным смыслом жизни для него стало уничтожение хомов. И отступал он только тогда, когда такой возможности у него не было. Как в последнем бою.
Но бой еще не кончился — Натипак это прекрасно понимал. Уходя с поля боя, катер столь жестко проломил метрику пространства, что хомы без особого труда могли определить место пролома и вычислить направление топологического туннеля. Поэтому Натипак, проверив действующие системы торпедоносца, накрыл его маскировочным полем, а в трех километрах к северу создал в лесу фантом катера. Затем приказал орудийному отсеку обеспечить наблюдение за небом и только тогда встал с кресла и подошел к Толипу.
Глазницы Толипа смотрели в потолок воронками, полными крови. Резким движением Натипак сбросил с Толипа засыпавший его хлам. Толип застонал.
«Жив, — отстранено подумал Натипак. — На его месте я лучше бы умер».
Разорвав санпакет, он приложил тампоны к глазницам Толипа и туго прибинтовал их. Но вколоть морфий не успел — завыла сирена боевой тревоги.
Отшвырнув шприц, Натипак бросился к экрану. Минный заградитель хомов застыл в зените, окруженный радужной оболочкой лазерной защиты.
— Не стрелять! — прошипел Натипак в интерком.
И тогда ударил минный заградитель хомов. Огненный луч скользнул от него к горизонту, и там, где Натипак создал фантом торпедоносца, вспух раскаленный шар плазмы.
Натипак впился взглядом в экран. У него был один шанс уцелеть и победить. Один — на миллион. И упускать его Натипак не собирался.
Катер хомов опустился ниже, затем зашел со стороны солнца и стал приближаться к месту своего лазерного удара. Чтобы определить, действительно ли он уничтожил торпедоносец омохов, или же атаковал фантом, ему предстояло на секунду отключить поле защиты. Это мгновение и было шансом Натипака.
И он его не упустил. Звериным чутьем хищника, затаившегося в засаде, Натипак предугадал начало торможения минного заградителя хомов и отдал приказ об атаке.
Дуплет веерных зарядов достиг минного заградителя как раз в момент снятия защитного поля, и броня катера брызнула в стороны перьями подбитой птицы. А затем в борт минного заградителя врезалась торпеда, и очередной взрыв потряс Дикий Лес планеты.
Больше всех не повезло Радисту. Его катапульту заклинило, и тело Радиста, аннигилировав вместе с катером, нуклонным паром вознеслось в стратосферу.
Вторым по невезению оказался Механик. Лишь мгновение промедлил он с катапультированием, и плазма взрыва запекла его в спасательной капсуле, как утку в глине. Но его обгоревший труп достиг земли.
Третьим в списке невезучих шел Капитан. Его капсулу выстрелило вертикально вниз, она врезалась в ствол дерева и раскололась. И Капитан, ломая ветви, канул с огромной высоты в сумрак Дикого Леса. С пробитой головой и переломанными ногами. Но остался жив.
Стрелок и Пилот приземлились нормально.
…И привиделись ему заболоченные джунгли в дельте Насси на Душной Малаге, с рыжим едким туманом, разъедающим кислородные маски, с бурлящими топями, изрыгающими этот туман, с огромными деревьями, ломающиеся с оглушительным треском от топота ногокрыла, с диким хохотом аррианской совы. Привиделись гнезда ногокрыла, сплетенные из живых, смрадно дышащих спитар, облепленных анабиозной глиной, и сами птенцы, желтые и пушистые, скулящие и царапающиеся. Привычным движением он скручивал их длинные мохнатые шеи, обрывал крылья, пух и поедал птенцов прямо у гнезда, не отходя, не потроша, просто сырыми. Он ел их, не насыщался, и снова искал светящиеся гнезда в гнилых, булькающих болотах, а где-то совсем рядом стонал и метался, круша деревья, обездоленный, убитый горем ногокрыл, а за сетью лиан, за дымкой слоистого, шевелящегося тумана, прятались, смотрели на него жуткими зрачками пульсаторов благовоспитанные егеря из «Лиги защиты возможно разумных животных»…
Капитан очнулся и увидел, что лежит ничком, уткнувшись лицом в ворох влажной, гниющей листвы. В юности, пока его не призвали в республиканские легионы, он действительно браконьерствовал в проклятых парных болотах Душной Малаги и загребал валюту лопатой — взбесившиеся с жиру нувориши Республиканского Союза платили несусветные деньги за тушку свежего, молочного птенца ногокрыла, чтобы отведать экзотического блюда, дарующего по поверью здоровье и долголетие. Но все это давно прошло, кануло в Лету, после того дня — Судного дня! - когда им все же не повезло, и они нарвались на засаду. В лицо полыхнула раскаленная молния интегратора, и Траппер, старый Траппер, его напарник, с черной, обугленной дырой посреди лба плюхнулся в желтую зловонную жижу. И она, удовлетворенно чавкнув, заурчала… Егеря потом долго искали тело, слышно было, как они тяжело бухают сапогами где-то рядом, у самого схрона, глухо переговариваются, матерятся, а он, затаив дыхание, зажав клапан респиратора, чтобы тот не хрипел, лежал, зарывшись в гниющий ил, скрючившись между корягами, и старался не обращать внимания на точивших кожу пиявкочервей…
Превозмогая слабость, Капитан с трудом перевернулся на бок. Боль в сломанных ногах на мгновение помутила рассудок, но сознания он не потерял. В сумраке леса царили глухая тишина и мертвая неподвижность. Сладким дурманом тлена кружила голову прелая листва; влажные испарения почвы, конденсируясь где-то вверху под пологом леса, срывались на лицо мелкими, почти неощутимыми, теплыми каплями безвкусных слез. Сумрак съел глубину леса, и Капитан видел только фиолетовую мглу, да ближайший ствол огромного дерева, хищной пятерней заскорузлых корней впившегося в почву. Статичность мглы, густой вязкий воздух и монотонный, почти неслышный шорох капели предсмертной тоской гипнотизировали Капитана. Взгляд его остекленел, и он отрешенно стал ждать смерти.
И она пришла. Пришла в виде четкого пятна чернильной могильной тьмы, сконденсировавшейся на корнях дерева Дикой Тварью Дикого Леса. И настолько Тварь была черна, что было непонятно, то ли она повернула голову к Капитану, то ли просто открыла глаза, и два желтых немигающих зрачка уставились на пришельца.
Но именно этот недобрый взгляд заставил медленно сочащуюся из тела жизнь встрепенуться, и Капитан очнулся от безразличного оцепенения. И страстно захотел жить. И рука его потянулась к поясу.
— Мыр-р! — грозно предупредила Дикая Тварь, заметив движение Капитана, и бездонной тьмой стала разрастаться, выгибая спину.
Но Капитан уже дотянулся до излучателя, и вспышка огня ударила в пятно тьмы, поедающее его желтыми глазами.
По звуку выстрела Пилот и Стрелок отыскали Капитана.
Капитан лежал на ворохе прелых листьев и бредил.
Он был черным и лоснящимся. Он был бос и лыс. Он был ловок и смел. Он был татуированным охотником племени Прячущихся из темных лесов патанагонойской Маракайбы. И у него была жена, такая же сухопарая и темнокожая, такая же лысая и голая, такая же татуированная. Каждый год, каждое весеннее половодье она рожала ему ребенка, черного и лысого, но еще не татуированного; но каждый раз, как они не прятались, где они не скрывались, Черный Жрец находил их, а татуировка на младенце еще не успевала проявиться, и Жрец забирал его, плачущего, хнычущего, орущего, отрывал от ра