Однако же девице невдомек, что у меня за мысли. Да и плевать ей, собственно… Она моргает ресницами и тупо смотрит мне в переносицу.
— Хорошо, принесите еще кофе, пожалуйста!
«Пьяный дурак! — укоряю себя я за ненужную общительность. — Нашел перед кем рассыпать бисер! Инфузория-туфелька! Зато анекдот вспомнился в тему…»
Так вот, вернемся к нашим баранам. Как ни крути, что ни придумывай, а в конце концов упираешься в Феклистова. Серое здание напротив — стоит пересечь бульвар, и натыкаешься на управление по борьбе с организованной преступностью, где начальником этот самый Феклистов. Человек без затылка, как я его называю, наподобие доисторических монументов с лицами по периметру головы: откуда ни зайдешь, подкрадешься, положим, сзади — а там лицо с ничего не выражающей улыбкой. И обволакивающие глаза. А еще знаменитая фраза: «Я человек не бедный, мне ваши областные финансовые потоки не интересны!»
У меня с ним не вражда и не дружба. По роду деятельности я как бы главный: все-таки надзирающий прокурор, — но Феклистову очень бы того не хотелось, и, к месту и не к месту, он норовит подчеркнуть, что не только возглавляет «шестерку», но еще и является по совместительству первым заместителем начальника областного управления внутренних дел. Вот как, главнейший церемониймейстер! Я было зажал его по службе, но он, точно уж, тут же извернулся и завел дружбу с прокурором области: стал напрямую, в обход моего отдела, проталкивать в суд дела в отношении так называемых организованных групп, признаков которых, по моему мнению, там и близко не было. Я закусил удила и пошел к областному объясняться; тот посмотрел на меня с укором, как я сам, бывало, смотрел на подчиненных в минуты, когда был явно не прав, и ответствовал: «Так что, я уже не прокурор области?». Конечно, всенепременно он самый! Положа руку на сердце, на его месте я поступил бы так же. Дружба — это святое. Эт сетера…
И я построил работу так, что по любому, самому простому вопросу Феклистов вынужден был теперь обращаться не иначе как к прокурору области. Тот сначала тешил самолюбие и был к Феклистову милостив, но после смертельно устал, мышиная возня, наветы и интриги надоели, кроме того, в области ждали проверку Генеральной прокуратуры, — и в один прекрасный момент областной восстановил статус-кво между Феклистовым и мной. Феклистов вынужденно притих, через заместителей заверил меня в дружбе и даже явился выпить со мной сто грамм в очередной День прокуратуры.
И вот араповская история…
Что же, Феклистов явно затаился, он уязвлен и разобижен. Кроме того, сей достойный муж, как и все менты, зело злопамятен и мстителен, а месть — дополнительный стимул к профессиональной привычке: собирать компромат на всех и вся, а в особенности на людей, от которых в какой-то степени зависим. Еще и аппаратура… Имея возможность бесконтрольно слушать, кто из сущих удержится от любопытства узнать, что о нем думают другие? Я уверен, что своих начальников и друзей он слушает с неменьшим интересом. А, прокурор области? А, начальник управления внутренних дел? А, губернатор и иже с ними?
Вторая чашка кофе более-менее восстанавливает баланс между мной и окружающим миром. Да и организм за последние годы смирился и пообвык: достаточно оперативно нейтрализует спиртное. А еще какие-то пятнадцать-двадцать лет назад меня наизнанку выворачивало похмелье… Все течет, все меняется, увы! Однако же как хочется иногда чего-нибудь постоянного, некой неизменной жизненной величины: молодости, любви, покоя…
Я расплачиваюсь, покидаю кафе и какое-то время смотрю на высокие окна в доме напротив, по ту сторону бульвара, за которыми корпит над сводками неугомонный Феклистов. Как и в случае с Гарасимом, здесь не пойдешь напролом — нужно бы поразмышлять, осмотреться. Ведь часто случается так, что разгадка приходит, откуда вовсе ее не ждешь. А посему лучшим средством достижения цели в данном случае являются терпение и осмотрительность.
По-видимому, прежде Феклистова необходимо встретиться с Араповым и еще кое с кем из «шестерки» — из старого, дофеклистовского состава, — с теми, кто уцелел после перетрясок, увольнений и перемещений последних лет. Есть еще в управлении несколько бывалых мужей, остальные, к сожалению, — не опера, а неумелые дети…
18. Банан Димитреску
— Здравствуйте, Евгений Николаевич!
Из припаркованного вдоль бульвара под запрещающим знаком «лендкрузера», огромного, словно бронетранспортер, чисто вымытого, блестящего черным отполированным капотом, высовывается Константин Димитреску по прозвищу Банан, владелец сети аптек и элитного кафе «Домик в деревне», расположенного на окружной дороге.
«Черт подери, не бульвар, а место свиданий!» — мысленно бурчу я, отнюдь не в восторге от негаданной встречи.
Дело в том, что этот Димитреску — страшный жмот и прохиндей, но и проныра, каких мало: он странным образом всегда в курсе темных дел и историй, связанных с большими деньгами, более того, мелькает в этих историях по касательной. Со многими власть имущими он лично знаком, крутится у них в приемных и кабинетах, пьет там чай, оказывает спонсорскую помощь и поздравляет с профессиональными праздниками авторучкой или ежедневником для деловых людей. Однако же кое-кому в милиции и службе безопасности небезосновательно кажется, что Димитреску вскорости может стать их клиентом: слишком близко летает возле огня. И хотя оперативно-розыскное дело на него не заведено, из протоколов прослушки разных сомнительного образа жизни лиц нет-нет да и высунется физиономия этого почтенного предпринимателя. И поделом! Мне он давно уже неприятен, хотя во времена оны, когда Димитреску только вырастал из коротких штанишек и осматривался вокруг да около, мы с ним водились: выезжали на шашлыки с пивом, стреляли утку и зайца, ловили рыбу. Затем он встал на ноги, сдружился с лицами мне не по росту и постепенно как бы отодвинулся, ушел в сторону, на всякий случай все же не выпуская меня из вида. Иногда я думаю: почему он стал мне неприятен? Потому что выплыл в более высокие сферы, скопил денежки, вписался в наше подлое время? Или потому, что стал на ступень выше меня, а я знаю, он жулик? Поэтому? А может быть, низкая зависть меня гложет? Но разве достоин Банан зависти?! Не-ет! Просто он неприятен мне, как неприятен всякий перерожденец и пролаза, про каких есть давняя поговорка: «Из грязи — в князи…», которые с царями — рабы, с рабами — цари, хамелеоны на все времена, швейцары у дверей элитного ресторана…
«Тьфу, пропасть! С чего бы разгорячился?..»
Я останавливаюсь в нескольких шагах от джипа, и Димитреску принужден выбраться из машины и пойти мне навстречу. Он моложав, подвижен, но уже обзавелся брюшком, сединами и местами сморщился — на переносице, за ушами и вокруг губ; еще у него бледно-оливковый цвет лица и мешки под глазами — все это предполагает болезни и раннюю старость.
Приблизившись, он пытается дружески взять меня за локти, но вместо этого мягко толкает животом. Он добротно одет и обут, от него хорошо и странно пахнет, как будто сейчас только вышел из фитнес-клуба, где ему умащивали подуставшее тело, втирали в кожу настойку из двенадцати трав, окуривали благовониями — одним словом, пытались вернуть то, что по своей природе невозвратимо…
«Он румын или грек? — впервые за десять лет знакомства вдруг озадачиваюсь я. — Отчего этот нездоровый смуглый оттенок кожи не смущал меня раньше? Как там у Булгакова: “Очень возможно, что бабушка моя согрешила с водолазом”?..»
— Вот не поверите, сейчас только думал о вас, — не моргнув глазом, врет Димитреску, и я вдруг решаю для себя: румынский цыган!
«Ну, ежели цыган — это все объясняет…»
— Изволите кофе, Евгений Николаевич?
— Спасибо, уже изволил.
— Тогда коньяк с лимоном? Отличный коньяк!
— И коньяк пил, и лимоном закусывал.
— Но, может быть, пообедаем? Махнем на кольцевую? Бифштексы с кровью по-английски! Подвезли текилу! Из настоящего кактуса, гаже нашего самогона, если по правде, но одно название чего стоит: те-ки-ла! Нигде в области нет такой кактусовой водки, как у нас! Гарантия качества, как говорится, на личных контактах, закупаю исключительно для своих… — Он придвигается, округляет глаза и, по-идиотски оглядываясь на казенный дом напротив, дышит мне теплом в ухо: — Очень надо поговорить!
Ну как отвязаться? Это тебе надо, а мне, напротив, совершенно не с руки: не хватало еще, чтобы интересующиеся мной лица зафиксировали в обнимку с этим болваном! Знает же, что имеются определенные правила поведения для людей, говорящих шепотом: не ездить вместе, не пить и не есть при скоплении народа, не посещать сауны в сомнительной компании, не обниматься, в конце концов, на бульваре…
— Верно, вам сказали обо мне какую-то гадость? — роняет уязвленный до глубины души Димитреску, силясь понять причину моего упрямства. — Да, я поздравлял с Рождеством ваше руководство, и у Валерия Павловича был, но еще до обеда так напился, что просто физически не смог попасть к вам… Не потому? Что-то из ряда вон?
У него вдруг отваливается и мелко дрожит челюсть с искусственными ослепительно-белыми зубами, а глаза едва не физически — не глаза, а кошачьи когти! — впиваются мне в кожу.
Вот зануда! Я беру Димитреску под локоть и веду в магазин сувениров, расположенный в ближайшем переулке. Там есть уголок — несколько в стороне от продавца и рядом с витриной, — где можно без помех рассматривать глобусы и письменные приборы и откуда хорошо виден вход в магазин. Все прекрасно, говорю я размеренным, скучным голосом, все просто замечательно: зима, февраль, воздух! Еще бы немного снега — и в лес на лыжах…
«Я не понимаю, о чем вы? — недоумение, вместе с бледностью, все отчетливее проступает на оливковой физиономии Банана. — Все так плохо? Совсем плохо?»
— Говорите, Константин Константинович, я весь внимание!
— Как? Вы же только что…
Внезапно мне становится жаль Димитреску. Ведь уже несколько дней я нахожусь в таком же положении, в которое сейчас поставил этого пройдоху и говоруна: намеки, шуршание за спиной, угрожающая пустота вокруг и рядом. Правду говорят: нет на свете людей, которым нечего опасаться! И однако же имеется небольшая разница между нами: он знает, чего ему опасаться, тогда как я…