— Что-то ты, моя милая, разгорячилась.
Жена остановилась, ухватила меня за отвороты куртки и посмотрела в глаза.
— А ведь в душе ты согласен со мной. Только ты упрям, как все Овны: ломишься в раскрытые ворота.
— Кто бы говорил! Стрелец неприкаянный!
— Стрелец правдив, очень чувствителен ко лжи и…
— И прямолинеен, как табурет. Чуть ему что-то не по нраву, хватается за стрелу, а потом думает. Знаю по себе. Я уже весь утыкан стрелами, как…
— Как индюк?
— Не перебивай! Как павлин — весь в твоих стрелах, как в перьях.
Мы засмеялись, и, помнится, я обнял ее и поцеловал в податливые теплые губы.
— Скажи еще, что ты меня любишь, — с коротким смешком шепнула мне жена, едва я разжал объятия.
Если бы не этот смешок, я, так и быть, пролепетал бы что-нибудь о своих чувствах, хотя подобного рода признания всякий раз будили во мне неистребимый комплекс подростка, более всего опасающегося показаться смешным. Но вопрос подразумевал однозначный ответ, а я все-таки Овен и не терплю, когда меня притягивают за рога к стойлу…
— Я тебя не люблю! С чего бы это я должен тебя любить? — солгал я и, чтобы хоть как-то уравновесить ожидаемое с действительным, чмокнул жену в переносицу. — Пойдем спать. Гостиница уже рядом.
Глаза ее потухли, она поджала губы, но упрямо удерживала меня за рукав еще минуту-другую, дожидаясь разъяснения или иного ответа.
Знать бы тогда, что всего два года спустя я буду проезжать по нашей давней дороге с чужой, не нужной мне женщиной, но не поверну к лавре, потому что некому будет шепнуть запоздалое признание: «Конечно, люблю! Можно ли тебя не любить?!»
10. Вид на Олесский замок
Не доезжая километров шестидесяти до Львова, мы остановились перекусить и отдохнуть. Кафе располагалось по левую сторону дороги, у подножия густо заросшего лесом холма, под старыми раскидистыми липами в три обхвата, и я мог бы сразу свернуть с шоссе к этим липам, но намеренно проехал еще несколько километров, чтобы обогнуть холм и добраться до места, откуда открывался вид на Олесский замок.
— Ах! — воскликнула Квитко, едва увидела все, что, по моему замыслу, должна была увидеть, и я немо сказал себе: браво! наконец-то эта матрешка хоть чем-то за четыре часа пути восхитилась. — Замок! Вон там, на горе! Ведь это и вправду замок?
— Самый что ни есть настоящий! С привидениями, — не удержался я от зловредной шутки. — Вы встречались когда-нибудь с привидениями?
— Бросьте, — неуверенно пролепетала Квитко, бледнея скулами и слегка запинаясь. — Не можете без розыгрышей?
— О чем вы? В этом замке водятся самые настоящие привидения, и больше всего на свете они не любят москалей. Вот вы, хоть и двуязычная, но этих вурдалаков не обманете — в два счета вас раскусят и загудят в трубу: еще один москаль на нашу голову явился!
Я притормозил и исподтишка, краем глаза принялся наблюдать, как Квитко рассматривает возвышающийся над холмом замок и восхищение сменяется в ее глазах подозрительностью. Судя по всему, ей очень хотелось немедля отправиться к замку, но врожденная осторожность не позволяла ей решиться. И не потому, что она верила в чертовщину и привидений, а скорее потому, что всякий неожиданный поворот, всякая непредвиденная жизненная ситуация ставили ее в тупик, требовали перед принятием решения времени на осмысление возможных последствий. Ну как и вправду ей скажут в замке: ага, москалиха! геть, сейчас же убирайся домой!
«Что же, нормальная человеческая реакция», — одобрительно подумал я, так как и сам не был склонен к необдуманным поступкам и решениям, и развернул машину в обратном направлении.
— Мы проехали место, о котором говорил, — пояснил я спутнице, немо, одними глазами вопрошающей, что это я надумал. — Помните кафе под липами, которое мы проехали? Там и перекусим. Просто мне захотелось, чтобы вы сперва увидели, что за холм возвышается над местом, где будем с вами трапезничать.
— Мне говорили, что вы человек нетривиальный, — с облегчением вздохнула Квитко, которой с некоторых пор проще было держаться у меня за спиной, чем принимать самостоятельные решения, — но с вами надо держать ухо востро. Я правильно произнесла: нетривиальный — или что-то напутала? Это не мое слово, так про вас сказал… Неважно, кто сказал.
— Вот и не говорите. Зачем знать, что кто-то думает о тебе лучше, чем ты есть на самом деле? А вам признаюсь: я разный — и отвратительный, и праздный, и… Как там еще в рифму?
— Грязный, заразный, безобразный… — неожиданно проявила познания в самом что ни есть подлом рифмоплетстве Квитко и мстительно блеснула глазами.
— Однако! А почему не страстный или, того лучше, прекрасный?
— Вам видней, — скромно потупила очи негодница и, не удержавшись, прыснула в кулачок.
Тут я свернул с дороги к кафе и остановился под густой сенью лип, где из больших, цилиндрической формы обрезков, оставшихся после распиловки погибшей липы, было сооружено экстравагантное подобие стола и стульев для путешественников.
— Это и есть ваше место? Эти пеньки и колоды?
— Не понравится, выберем другое. А если вашему величеству все-таки покажется, что здесь комфортно, то вот вам корзина, в ней — полиэтиленовая скатерть, вилки, ножи и всякие съедобные штуки. Доставайте, расстилайте, а я пойду в кафе и закажу кофе. Что ни говори, а неудобно: занять территорию, но ничего не купить. Кстати, вы пьете кофе или предпочитаете чай?
Кафе оказалось паршивым, впрочем, как и многие придорожные кафе, в которых мне довелось за прожитые годы побывать. В зале и возле стойки неистребимо пахло вчерашним борщом; руки надо было мыть в туалете, над крохотным умывальником, тогда как под ногами источал кислый въедливый запах раскоканный унитаз; вместо бумажных полотенец на гвоздике висел рушничок со следами чьих-то плохо вымытых пальцев. Я вытер ладони своим носовым платком, расплатился за кофе и, стараясь без нужды ни к чему не прикасаться, выбрался на свежий воздух с двумя бумажными, пахнущими кофейным варевом стаканчиками в руках.
Там меня уже ожидал накрытый и сервированный на двоих стол: мои припасы — буженина и домашняя колбаса — были нарезаны тонкими ломтями и красиво уложены на одноразовую тарелку; на другой тарелке громоздились поделенные на дольки большое краснобокое яблоко и спелая груша; еще были откупоренная банка корнишонов и распечатанный бородинский хлеб. Право, не стол, а загляденье, — особенно для человека, с самого утра ничего не державшего во рту, кроме глотка кофе. Невольно я проглотил слюну и подумал: вот где присутствие Квитко оказалось более чем уместно!
Но я не счел нужным расточать похвалы, чтобы после не пришлось раскаиваться. Ведь женщины восприимчивы к малейшему вниманию, словно кошки: стоит один только раз погладить ее по шерстке, и после принужден будешь делиться теплом и отливать ей свое молоко из кружки.
— Извольте к столу! — невозмутимо повелел я и потер руки, предвкушая. — А где выпивка? Я буду пить боржоми, а вы, мадам, можете приложиться к бренди. Как-никак, на дворе осень, октябрь, прохладный ветерок по спине гуляет. Что там говаривал незабвенный Беликов? Правильно: как бы чего не вышло!
Но Квитко внезапно потупилась и заморгала ресницами.
— Евгений Николаевич, как же я буду пить одна? И без того у вас на шее сижу, не додумалась взять что-нибудь в дорогу, а вы вон сколько всего накупили! Одну капельку, а, Евгений Николаевич?..
— Выпить-то я выпью. А после как? Ехать со мной не страшно будет?
— Так ведь одну капельку!..
Я махнул рукой, вытащил из корзины бутылку и пластиковые стопки, свернул пробку и плеснул нам бренди: себе — самую малость, а повеселевшей Квитко — чуть больше половины, ожидая возражения или отказа. Но она и глазом не моргнула — взяла стопку и, отставив в сторону мизинец с дешевым серебряным колечком, улыбнулась и попросила:
— Можно я скажу? Я вас совсем другим представляла, думала, как же это поедем так далеко, о чем будем говорить, если мы с вами разные люди? Но четыре часа пути пролетели, а я даже не заметила. Я вас боялась, правда боялась. Перед отъездом наслушалась: и такой он, и еще такой… А оказалось — с вами легко и просто. Давайте выпьем за вас!
— Нет, Лилия Николаевна! Сначала выпьем за дорогу, чтобы нам с вами доехать без ненужных приключений. А друг за друга еще успеем выпить, вспомните мое слово.
— Ладно, за дорогу так за дорогу, — и Квитко лихо, не поморщившись, проглотила спиртное. — Никогда не пила бренди. Вкусно-то как!
«Да она пьет, как мужик! — воскликнул в душе я, наполняя стопки по второму разу. — Быстро же ты, девочка, пообвыкла, а ведь здесь тебя еще никто не гладил по шерстке. А коли взять да погладить?..»
— Знаете, я люблю ездить в командировки, — вылавливая корнишон из банки, сказала Квитко. — Только они нечасто мне выпадают. Больше бываю с проверками в районах, а ведь это совсем не то, правда? Дают два-три дня на проверку, и все там приходится переворачивать вверх дном, потому что надо писать справку о результатах — хорошо, если объективную, а когда требуют: давай один негатив… Да вы сами в курсе. А такие командировки, как у нас с вами… Точно из душной комнаты вышел на свежий воздух.
— Хорошо подмечено: душная комната!
— Нет, это я к слову, — опасливо покосилась на меня Квитко. — А вообще, у нас замечательная система.
— Со своими правилами поведения и законами, нарушить которые — дело немыслимое и опасное. И главное правило: начальник всегда прав. А чтобы быть непререкаемо правым, для борьбы с умниками подбирается своя команда, которая пользуется льготами и привилегиями по сравнению со всеми остальными и которая, точно свора шакалов, должна наброситься и загрызть любого, на кого им укажут пальцем. Вы ведь бываете на коллегиях? Почему их в последнее время стало так много? А-а! И все плохо, внушают нам, и все не в масть! А так ли на самом деле плохо, чтобы людей поедом есть, чтобы они все время чувствовали с