Квитко заинтересованно подалась к ней, и так, голова к голове, словно две закадычные подруги, женщины принялись читать дальше, но уже на следующем блюде прыснули и, как по команде, подняли на меня глаза.
— Что такое?
— Колбаса домашняя запеченная, полметра, называется — «Змарніла втіха партизанки», — серьезным голосом озвучила название блюда Капустина и, не удержавшись, прыснула еще раз. — Так, хочу попробовать эту «втіху»!
«Ах вот вы какая, Светлана Алексеевна! — мысленно ухмыльнулся я, глядя, как озорничает Капустина. — Оказывается, та еще штучка!»
Мы сделали заказ вынырнувшему из-за спины официанту и стали вполголоса переговариваться, вертя по сторонам головами, как школьники в палеонтологическом музее.
— Евгений Николаевич, а правда, что вы однажды на спор прочитали главу из «Евгения Онегина» наизусть? — без видимой связи с предыдущим спросила Капустина.
— Откуда вы знаете? — пойманный врасплох неожиданным вопросом, изумился я. — Нас всего-то и было человека три-четыре, перед каким-то праздником пошли в баню и по неосторожности напились. И не из «Евгения Онегина», а несколько стихотворений, которые люблю.
— Какие стихотворения? — не унималась приставала. — Почитайте! Ну почитайте, что вам стоит?
Я заглянул Капустиной в глаза: умная девочка, ничего не скажешь, и глаза светлые, не ментовские, только зачем ты лезешь ко мне в душу? Какой у тебя ко мне интерес? Или попросту развлекаешься на свой лад?
Не удержавшись, я перевел взгляд на Квитко: Лилия Николаевна что-то увлеченно рассматривала на противоположной стене, у меня за спиной. Я обернулся: четыре «вояка» с автоматами, выстроившись в шеренгу на лесной опушке, насмешливо ухмылялись мне с увеличенного, нечеткого снимка, заключенного в настенную рамку.
— «Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана…» — произнес я вполголоса — не так, как читают стихи со сцены, а так, как говорят между собой обыкновенные люди.
Тут, на счастье, появился официант с нашим заказом, — и я обрадованно запахнул душу, так неосторожно высунувшуюся было наружу…
17. Обманы и предубеждения
Бог долго смеялся, когда она не пришла. Не скажу, что я до последнего надеялся на этот приход, но определенные планы все-таки строил: вымыл уши и шею, надел чистые носки и рубашку. А, что говорить! Все суета сует и томление духа — или как там у Екклезиаста?..
За завтраком Капустина объявила, что до обеда сбегает с семинара по каким-то своим, тайным делам и на всякий случай просит ее подстраховать. В уме у меня немедля промелькнуло, что сосед по номеру, Паша, не только не объявился ночью в отеле, но и утром не изволил быть, а потому самое время завлечь в номер Квитко и совершить с нею тот древний ритуал, что настоятельно рекомендовал мне перед отъездом Петр Горчичный.
И вот, едва только худосочная спина Капустиной исчезла за поворотом коридора, я подхватил Лилию Николаевну под локоть и вескими доводами призвал следовать голосу инстинкта.
— У меня припасена еще одна бутылка бренди, — шепнул я на ухо женщине с видом заговорщика, как если бы мы давно уже пребывали в сговоре и осталось только обсудить с нею незначительные детали. — Вчера, пока вы с Капустиной выбирали сувениры, купил ее в бутике. Мне кажется, настало время эту бутылку распить. До обеда мой номер свободен, да и прилипала наконец отлипла от нас.
Выражение лица у Квитко привяло, сделалось растерянным, и я сказал себе: вот и отлично, мадам все о нас понимает — еще бы ей не понять! Теперь дело за малым: продемонстрировать, что у нее внутри — сердце или мешок с кровью. Ведь для чего-то мне было позволено распускать руки?..
— А как же занятия? — пролепетала она одними губами.
— Ничего, — отвечал я, — обойдутся без нас, треть зала вчера была пуста.
Тогда она отважилась возразить, что не может, надо напитываться знаниями, и попыталась перевести разговор в шутку. Но не тут-то было! Я перешел на серьезный тон и сквозь зубы поведал: тянуть больше некуда, завтра отъезд, Капустина все время с нами, точно соглядатай, и шага ступить в сторону не даст…
Квитко уставилась в пол и побелела скулами.
«Так переживает у доски первоклашка, — подумалось мне, и я едва удержался, чтобы не погладить глупышку по голове. — Но нет! Пожалеешь ее — останешься в дураках, не пожалеешь — настанет наконец ясность, обманы и предубеждения развеются, по крайней мере — для меня».
И она не пришла. Я лежал на кровати и смотрел в потолок, переводил взгляд на настенные часы, садился и выглядывал за окно, на строгое серое здание костела, возвышающегося на противоположной стороне дороги, в каких-нибудь ста метрах от отеля. Я бродил по номеру, совался к зеркалу и приглаживал редеющие волосы на затылке, я откупорил бутылку и даже налил себе немного бренди в чайную чашку, но пить не стал: чего доброго, решит при встрече, что выпил с горя!..
«Влюбившийся сердцеед подобен заразившемуся врачу», — припомнил я изречение некоего Карла Крауса. — Профессиональный риск».
Но ведь я не сердцеед, отнюдь, тем более не влюбившийся. Я скорее похож на ребенка, который играет сам с собой в поддавки и не может остановиться. Последние два дня я только и делал, что настраивал себя на связь с женщиной, которая мне, в общем-то, не нужна. Из-за этого соблазны у меня выходили, как реверансы у сапожника, я был прямолинеен и инертен и надеялся не столько на собственные усилия, сколько на вероятность, что Квитко правильно воспримет мои намеки и недомолвки и сделает все сама. Не получилось. И это возмутило во мне желчь, но вместе с тем внесло струю успокоения в мою душу: ведь если не случилось завязки, значит, и распутывать будет нечего. Как заканчивался один старый анекдот — умерла так умерла!..
Я поднапряг память и в утешение себе с пафосом продекламировал строфу из Лермонтова:
— «Нет, не тебя так пылко я люблю, не для меня красы твоей блистанье; люблю в тебе я прошлое страданье и молодость погибшую мою».
В пустом номере звук голоса показался мне фальшивым и диким, как если бы в каком-нибудь современном святилище компьютерных технологий я сотворил магрибские заклинания из сказок «Тысяча и одна ночь».
Когда настало время обеда, я с каменным лицом и легким сердцем спустился в кафе. Квитко сидела за нашим столом одна, точно сиротка, и еще издали изобразила на лице загодя приготовленную для меня улыбку.
— Как вам не стыдно? Прогульщик! — невинно произнесла она, как если бы между нами не случилось накануне недвусмысленного, понятного для обоих разговора. — Между прочим, было интересно…
— Между прочим, я прождал три часа, и ничего не мешало вам прийти, чтобы хоть объясниться…
— Обиделся? — жалко покривила Квитко неверные губы. — Ну вот, обиделся. Так быстро… Со мной никогда не было такого… И… я думала, мы будем друзьями.
— Не смешите меня! Дружба между мужчиной и женщиной возможна только в трех случаях: или женщина для мужчины стара, или слишком безобразна, или прежде они уже были любовниками и разошлись полюбовно. В остальных случаях природа рано или поздно возьмет свое.
— Но как бы я потом смотрела в лицо мужу?..
— Во-первых, мы люди взрослые, а времени намазывать губы медом, вздыхать и дарить цветы у нас, как вы понимаете, нет: завтра утром уезжаем домой. Кроме того, сейчас явится Капустина и снова прилипнет. Только и всего, что было у нас, — эти три часа. Во-вторых, смотрела бы в глаза мужу очень просто: преданно и с любовью, как другие смотрят. В-третьих…
Квитко заморгала глазами, как если бы собиралась заплакать, но не решалась оторвать от моего непроницаемого лица взгляда.
— В-третьих, будем считать, что попытка не удалась, со всеми, как говорится, вытекающими последствиями. Приятного аппетита!
Я поднялся, кивнул головой, точно бодливый овен, и пошел прочь из зала.
«Вот так экспромт! — думал я, испытывая если не сожаление, то уж точно недоумение от всего, что наговорил бедной женщине сгоряча. — Не переборщил ли я? Какие могут быть с моей стороны упреки, если даже договоренности между нами не получилось: я не слишком настаивал, она, в общем-то, ничего не обещала? Но с другой стороны, я нахожусь не в том положении и возрасте, чтобы со мной так играться. Смотрите-ка — что она скажет мужу?!»
В коридоре я лицом к лицу столкнулся с Капустиной. У нее было безмятежное выражение лица, как у счастливого ребенка, и отсутствующий взгляд человека, мысленно находящегося в другом измерении, на другой планете. И поскольку я решительными шагами шел напролом, а она все еще пребывала между явью и навеянными мыслями, я едва не смел ее на своем пути, точно селевой поток — неосторожную пташку.
— Ой! — вскрикнула Капустина, когда я принужден был обхватить ее за плечи во избежание столкновения и более тесных объятий. — Вы едва не затоптали меня. Куда вы так торопитесь, Евгений Николаевич?
— А вы? Что с вами? У вас на лице, как говорят остряки, отсутствие присутствия. Неужели день удался?
— Еще как удался! Я сейчас только из дворца Потоцких, там теперь музей европейского искусства. Но какая архитектура, какой зеркальный зал! А интерьеры! Жаль, что вы не пошли со мной. А где Лиля?
— Вы меня спрашиваете? По-моему, изволит есть борщ.
Капустина подозрительно навострила носик, но мое непроницаемое лицо, по всей видимости, сбило ее с толку.
— Не хочу обедать. Разве возможно есть борщ с котлетами после замка, позолоты, зеркал?! Хочу кофе с ликером. Не составите мне компанию, Евгений Николаевич?
Я сказал, что охотно. И подумал: все что угодно, только бы в пику Квитко. Пусть мадам Недоразумение и дальше хранит свое замечательное реноме, пусть в одиночестве наслаждается собственной добродетелью, а мы с Капустиной тем временем поболтаем за чашкой кофе о том прекрасном и вечном, что иногда встречается в нашей жизни. Каждому, как говорится, свое!
В кафе мы со Светланой Алексеевной забились в уголок, под большую, подпиравшую потолок пальму, и заказали по чашке кофе с ликером «Старый Таллин» и мороженое с фруктами.