— У меня давно уже создалось впечатление, что нация вырождается: или гнилые сперматозоиды, или дикий капитализм так влияет, но в последнее время на свет вылезают одни уроды. А может, вырастают и перерождаются в таковых?
— А? Вот и я о том же, — согласно закивал лысой, как яйцо, головой Гнилюк. — Я им говорю: ОРД завели, а работать по нему кто будет? Только за этот год в твоем районе совершено полторы сотни краж с проникновением, и лишь по десяти процентам таких дел проведены хоть какие-то оперативно-розыскные мероприятия. Остальные лежат мертвым грузом. Я им говорю: в чем дело, господа хорошие? А они мне: так некому! То у них сокращение, то реорганизация, кадры не держатся, лучшие уходят. А если какая-то сановная шелопень проезжает транзитом через область или в столице нарисовывается международный чемпионат — пиши пропало: на обеспечение мероприятия задействуется весь личный состав. Не преступления раскрывают, а сидят по кустам и точкам… — Гнилюк внезапно взмахнул ладонью, изображая неясные фигуры и знаки в воздухе, затем приблизил ко мне узкое фельдфебельское лицо с вытянутым хрящеватым носом и перешел на шепот. — А что это на тебя набросились с проверкой?
— Готовят на выдвижение. А может, дадут орден.
— Врешь! У нас ордена сам знаешь кому дают…
Я недвусмысленно пожал плечами и пошел от Гнилюка прочь. Он, этот Гнилюк, наверняка тоже включен в комиссию, но до поры прикидывается несведущим: а вдруг удастся меня разговорить. Что за серпентарий, право? А ведь со многими я был хорош, и водку пил, и переделал много негласных дел, пока пребывал на ступеньку ниже в табели о рангах. Нет, во все времена порода человеческая неисправима! Как это у Гоголя? «Один там только и есть порядочный человек: прокурор, да и тот, если сказать правду, свинья».
Пользуясь отсутствием автомобилей на проезжей части, я наискосок перешел дорогу и побрел к бульвару, осторожно ступая на левую ногу, большой палец которой уже понемногу наливался подагрическим огнем. Приноравливаясь к вынужденной хромоте, я все больше смотрел под ноги, чтобы не оступиться и тем самым не спровоцировать острую боль в суставе, и потому лишь в последнюю секунду заметил Квитко, идущую мне навстречу. Почти одновременно распознав друг друга, мы приостановились и вынужденно раскланялись, как шапочные знакомые, которым давно не о чем говорить.
— Ну как, втягиваетесь после командировки в колею? — спросил я затем только, чтобы заполнить пустоту молчания, тут же образовавшуюся между нами, тогда как про себя подумал: опять эти пучки волос, высовывающиеся из-под резинки, и прежнее на ней пальтецо, коротковатое, точно с чужого плеча, и такие же, как в день нашего знакомства, непрозрачные и темные, будто сгустки кофе, зрачки! На кого я позарился, старый дурак?! А впрочем, есть в ней что-то печальное, а я всегда, будто карась на червяка, ловился на сострадание…
— С трудом. И почему все хорошее так быстро проходит? — двинула краешками губ Квитко, как бы намереваясь улыбнуться, и коротко глянула мне в глаза: все ли еще зол на нее и обижен?
«Нет, матушка, ни в коем разе! Мнится, что стану помнить до смерти? Забыто и быльем поросло!»
— Нет повода для печали. У вас еще столько хорошего впереди, — сказал я, едва шевеля губами, и равнодушно раскланялся.
Мы разошлись, и еще какое-то время я слышал удаляющийся цокот каблучков по асфальту.
Вот и все. А столько было переживаний! Жизнь часто преподносит нам, как манну небесную, копеечные ценности, воздвигает на пути мнимые величины, заманивает и соблазняет придуманными страстями. Мы, будто канатоходцы, балансируем на проволоке, увлекаемые нелепыми жизненными обстоятельствами то влево, то вправо, а нужно всего лишь не смотреть вниз, стараться не терять равновесие и упрямо идти вперед.
22. Код идентичности
Прихрамывая и в душе чертыхаясь от боли, я поднялся на третий этаж областного управления внутренних дел, целое крыло которого занимало специальное подразделение по борьбе с организованной преступностью и коррупцией, в обиходе именуемое «шестеркой». В приемной мне приветливо улыбнулась средних лет секретарша, некрасивая, широкая в кости женщина с выразительными глазами, жестом указала, что путь в кабинет начальника свободен и вдогонку спросила:
— Вам, как всегда, эспрессо?
— Плюс конфету «Ромашка», если уж как всегда. И Кравченко чего-нибудь налейте — одному пить скучно.
Новый начальник «шестерки», полковник милиции Василий Игоревич Кравченко, в выгодную сторону отличался от предыдущего — горлопана и моего недоброжелателя Феклистова, которого с повышением перевели в начале года в главк. Если Феклистов был «из нынешних» — быстро народившихся, как опята на гнилом пеньке после осеннего дождика, бесцеремонных, наглых, пробивных, то Кравченко производил странное впечатление старорежимного офицера с барским воспитанием и в то же время мягкого, незлого и, насколько это возможно при его должности, вполне порядочного человека. Высокий, светлоликий, синеглазый, с нежным румянцем на щеках, он умел управлять коллективом без излишнего крика, но достаточно жестко и квалифицированно, выпивал с умом, а кроме того, нравился женщинам и, говорят, по возможности пользовался этим и на службе, и за ее пределами. Как бы там ни было, он был мне по душе, и я часто под предлогом проверок и согласований пропадал у него в кабинете: пил кофе, а бывало — и кое-что покрепче, перетирал скользкие вопросы, проветривал мозги после смрадного воздуха своей управы.
— Чай, кофе, капучино? — обычным своим вопросом встретил меня Василий Игоревич и широко улыбнулся.
— Я уже изволил сделать заказ. Есть что-нибудь к кофе, кроме коньяка? Мне, понимаешь, врачи коньяк пить запрещают. И сухое вино. И пиво. А вот водочку или немного виски…
— Не верьте, Евгений Николаевич, врачам! — благожелательно пропел Кравченко, открыл замаскированную под стенной шкаф дверь и скрылся в комнате отдыха, где у него был оборудован мини-бар; там он зазвенел бутылками и через секунду появился в кабинете с початой бутылкой виски и двумя стаканами. — Екатерина Вячеславовна! — позвал по системе громкой связи секретаршу, и когда та вошла, удерживая в руках поднос с двумя чашками кофе и конфетами в хрустальной вазочке, попросил: — Организуйте нам с Евгением Николаевичем что-нибудь закусить. Ну там лимончик, бастурма, сыр, яблоки… И меня ни для кого нет!
Пока понятливая и расторопная Екатерина Вячеславовна на скорую руку сооружала из того, что было в холодильнике, закуску, мы опрокинули по первой, наскоро закусили конфетами и, чтобы не известись ожиданием, принялись маленькими глотками потягивать кофе.
— А предшественник ваш, Василий Игоревич, был все-таки изрядная сволочь, — сказал я, запуская пробный шар к началу разговора. — Уж я его и обламывал, где мог, и водку с ним пил — никакого результата! Втемяшил себе в голову, что он первая, она же последняя инстанция в споре, а если не по его велению выходило — бежал жаловаться к областному прокурору.
— Они с Фертовым прежде где-то пересекались, если память мне не изменяет, вместе работали в Краматорске.
— Да хоть бы они были молочные братья! Общее дело делаем, вот только один винтик вставляет, другой — закручивает, третий — смотрит, чтобы все было так, как книжка пишет. При чем здесь этот махровый волюнтаризм и родственные связи?
— Как же, а похвалы и награды? А карьерный рост? Вьюном вейся, хитри, выпрашивай, а показатели каждый месяц дай. Вот вы «зарезали» в сентябре одну организованную группу, так у меня сразу отчеты за девять месяцев рухнули — и что? Изволь, Василий Игоревич, на трибуну. Так на последней коллегии взгрели… А все вам спасибо, Евгений Николаевич! Но что мы всё о печальном! Где же закуска, Екатерина Вячеславовна?
Закуска тут же появилась, и секретарша, напоследок оглядев стол наметанным глазом и, по всей видимости, оставшись довольна, выскользнула в приемную и закрыла за собой дверь.
— А, как ни тянись, но если нет надежного тыла, всех нас, несмотря на доблести и успехи, будут клевать, как куры просо: не один недостаток отыщут, так другой, — внезапно озлобившись по пьяному делу, сказал я. — На том и выстроена система: чужих бей, своих выдвигай. И так до бесконечности. Видели, кого к нам недавно прислали? Сына начальника головного управления из столицы. Еще сопляк, пороха не нюхал, а сразу назначен прокурором областного центра. Роет копытом, совершает глупость за глупостью, издевается над подчиненными, и никто ему не указ. И так повсюду. Изобрели для себя код идентичности: кто твой папа? — и все тут, и кошка не ходи!
— Ну, мы тоже не последние в этой жизни, — оптимистично изрек Кравченко и залпом, по-молодецки выпил. — Вот мне еще сорока нет, а я уже полковник. Нагадал тут один экстрасенс, что буду через годик-другой генералом. Хорошо поживу, но недолго. Потому я о печальном не думаю, стараюсь жить, чтобы получше да поинтересней. В августе всего десять дней отпуска дали, так я ухитрился с друзьями весь Южный берег Крыма объездить. Правда, море видел всего два раза и то издалека. Зато выпил крымского вина на год вперед. И в девках не было недостатка…
— А как же жена?
— У нас с ней джентльменское соглашение: каждый — сам по себе. Вот только дочку в этом году в институт международных отношений пристрою и… Давайте, Евгений Николаевич, за детей!
— Черт! — поморщился я, пристраивая удобнее ногу, измученную дергающей огненной болью. — Подагра достает! И почему прилипла ко мне? Врачи говорят: нарушен обмен веществ. А чего ему быть нарушенным? И всего-то я лет десять, не больше того, побезобразничал — это когда работал в двух районах прокурором. Вдруг, понимаешь, почувствовал вкус пития и хорошей еды — шашлык, уха на берегу, песни у костра… Что такое десять лет в сравнении со всей жизнью? И вот на тебе!..
— Да, слышали новость? — внезапно оживился Кравченко. — Пока вы там, на Галичине, пили медовуху и смереками любовались, у нас здесь Гарасима на заслуженный отдых попросили. Говорят, сопротивлялся, искал в столице покровителей, но, видно, пора пришла. Он ведь заядлый грибник, рыбак, охотник? Вот и дали возможность заняться любимым делом. А?