Hit Me With Your Rhythm Stick]. его страшно веселит, что дядя поет „hit me!“, ведь его-то учат, что дерутся только непослушные дети. когда он в первый раз услышал эту песню, он забавно отреагировал на соло саксофона: „…ой! мышка пищит!“»
Соло саксофона и в самом деле похоже на мышиный писк, а Иэн Дьюри, безусловно, был непослушным мальчиком.
Как-то раз журналист газеты The Guardian провел среди шестилетних респондентов опрос об их отношении к исполнителям «классического рока». Оказалось, что Nirvana обязательно победила бы в конкурсе Pop Idol и что группы The Who, Led Zeppelin, Cream и The Doors уступают панк-поп группе Busted. (Я могу понять отвечавших. Все зависит от того, что мы ищем, правда же?) Холли кажется, что Джонни Роттен «звучит как злодей в мультике о Скуби-Ду», а София считает, что Боб Дилан «поет так, словно нюхает какую-то гадость типа кошачьих какашек».
Эти замечания демонстрируют, насколько безжалостно точным бывает детское восприятие. Авторитетный музыкальный критик Саймон Рейнольдс как-то писал о «катарсическом характере» пения Роттена / Лайдона, которое напоминает «вопли муэдзина», а Клинтон Хейлин восхищается его «бритвенной остротой, наводящей на мысли о человеке, который устал выкрикивать правду, и сосредоточенной напряженностью, говорящей о том, что певец выкладывается на сто процентов». В глазах малышки Холли Роттен превращается в человека, построившего карьеру на умении петь как мультяшный злодей. София в свою очередь не уступает Дилану по части иронии: в песне Like A Rolling Stone (в составленном детьми рейтинге она оказалась ниже опуса группы Busted) Боб и в самом деле поет так, будто понюхал современное общество и счел, что оно пахнет кошачьим дерьмом.
Я не утверждаю, что дети понимают песни лучше, чем взрослые. Песни содержат тексты, написанные взрослыми, и у нас, других взрослых, есть шанс понять, что нам хотели сказать авторы, а у детей с их ограниченным словарным запасом и небольшим жизненным опытом такой возможности скорее нет. Как гласит песня Grandmaster Flash The Message, «у ребенка нет состояний ума, он слеп к путям человеческим».
Слушая I Heard It Through The Grapevine Марвина Гэя, вы, как и я, понимаете, что grapevine – это виноградная лоза, и здесь она употребляется в составе идиомы, которая означает «узнать что-либо из третьих рук». Вероятно, вам даже известно, каково это – узнать из третьих рук о неверности партнера. Мы вполне можем представить, что имеет в виду Мик Джаггер, когда поет, что «не может получить удовлетворение» (can’t get no satisfaction), и прекрасно понимаем, что в джунглях, упомянутых в The Message, не водятся львы и бегемоты.
Взрослые умеют бороться с невежеством, получая знания. Дети перепрыгивают к выводам, поскольку прыгать умеют хорошо, а пользоваться авторитетными источниками информации – не очень. Если я поставлю песню Фелы Кути Expensive Shit («Дорогое дерьмо») шестилетнему ребенку, он наверняка решит, что в мире существуют какие-то люди, зарабатывающие на жизнь продажей какашек. А если я объясню, что текст песни написан на нигерийском пиджине, ребенок может подумать, что раз pigeon – это голубь, значит, речь о птичьих какашках.
Честно говоря, даже мне в моем возрасте не так-то просто понять, о чем эта песня. Там есть строчка «Them go use your shit to put you for jail. Eh! Alagbon!» («За дерьмо сажают людей в тюрягу. Эй, Алагбон!»), и она мне вообще ни о чем не говорила, пока я не узнал, что Фела Кути однажды оказался в отделе уголовного розыска полицейского участка Алагбон Клоуз в Лагосе, и копы не хотели его выпускать, пока вместе с испражнениями не выйдет косяк, проглоченный им при задержании. В итоге это понять удалось, но сильный акцент исполнителя мешает мне разобраться, что означают остальные строки.
Шестилетним детям становится страшновато, когда они чего-то не понимают. Они маленькие уязвимые создания в большом мире, и им неоткуда узнать, что известно их ровесникам, и использовать знания для демонстрации собственного превосходства. Чтобы не показывать своего невежества, дети блефуют и надеются, что сумеют разобраться в остальном по ходу дела.
Я же могу оценить всю глубину своего невежества. Я осознаю, что живу в стране, где очень мало нигерийцев. И что большинство людей, с которыми я могу столкнуться, – даже темнокожих – скорее всего, не знают, кто такой Фела Кути, и уж точно не в курсе истории его арестов. Так что у меня есть фора. Более того, я могу набрать дополнительные очки, если скажу, что почти ничего не знаю об африканской музыке, что верно в абсолютном выражении, но представляет собой приуменьшение в большинстве контекстов, в которых я оказываюсь. Так что можно расслабиться: унижение мне не грозит. Я даже заработаю некоторый социальный капитал, потому что Фела Кути «круче», чем Slade или Джастин Бибер.
Эта игра, в которую мы все играем с нашими соплеменниками и с чужаками, чью музыкальную эрудицию мы сходу оцениваем, чересчур сложна для детей. Она основана на понимании истории, а они еще не знают, что это такое, поскольку родились буквально вчера. И они еще не выучили достаточно слов, чтобы играть в эту игру. Их словарный запас – лишь стартовый набор.
Неудивительно, что голова ребенка буквально набита ошибками слуха и неправильными толкованиями. В интернете можно найти множество сайтов, где люди описывают, как в детстве неверно услышали и поняли слова какой-то песни. Привычные к сказкам и фантастическим историям, дети легко верят в то, что в популярных песнях то и дело возникают гротескные образы, как, например, электрические груди и туфли-косилки в песне Элтона Джона Bennie and the Jets или как жуткая Элеанор Ригби из одноименной песни The Beatles, которая держит лицо в банке и собирает свои глаза в церкви.
Такие языковые недопонимания не означают, что дети не могут оценить мрачного очарования песни Eleanor Rigby или веселой непосредственности Bennie and the Jets. Смыслы содержатся не только в тексте песни, но и в ее мелодическом содержании, звучании и фактуре. Одной из первых музыкальных композиций, которые мне понравились, была песня Vous Permettez, Monsieur? Сальваторе Адамо. Мне было семь, я не знал французского, но мог считать нервозность и стремление принять достойную позу, вступавшие в противоречие с абсурдной пафосностью оркестровой аранжировки, ироничными литаврами и комичным стуком по деревяным коробочкам. Полюбил ли я эту песню больше после того, как стал понимать, о чем в ней поется? Нет.
Чисто инструментальная музыка представляет собой, безусловно, отдельный мир, в котором пятилетний слушатель оказывается на равных с пятидесятилетним. Шестая симфония Бетховена звучит радостно и добродушно, а Девятая – величественно и эпично. Адажиетто из Пятой симфонии Малера звучит ужасно грустно, «Болеро» Равеля – неторопливо и церемониально, а «Марс, вестник войны» из сюиты «Планет» Холста – напряженно и угрожающе. «Гимнопедии» Сати навевают зимний покой и меланхолию.
Взрослые могут изучить упомянутые классические произведения и узнать дополнительную информацию, в том числе исторический контекст их создания. Мы способны раскопать некоторые факты о том, какие дела творились в музыкальных кругах в Вене в начале XIX века или в Париже в 1920‐х. Мы можем разобрать, какой инструмент производит те или иные звуки, и, почитав Википедию, задуматься о том, не говорит ли устойчивый, несломимый ритм «Болеро» о подступающем к Равелю старческом слабоумии.
Но позволят ли нам все эти сведения реагировать на музыку глубже, чем пятилетний ребенок? Сомневаюсь.
Разумеется, ни один ребенок не сможет соперничать с красноречием выдающегося немецкого критика Э. Т. А. Гофмана, утверждающего, что Пятая симфония «неудержимо влечет слушателя… в духовное царство бесконечного! […] душа всякого вдумчивого слушателя, конечно, будет глубоко захвачена именно этим невыразимым и полным предчувствий томлением и до самого заключительного аккорда – даже несколько мгновений после него – не в силах будет покинуть чудное царство духов, где ее окружали скорбь и радость, облеченные в звуки». Подобная витиеватость, если только это не просто пустая болтовня (а я не уверен, что это не пустая болтовня), в общем сводится к тому факту, что Эрнст Гофман был потрясен и ошеломлен – в хорошем смысле, – услышав эти звуки. Такие чувства вполне доступны и необученному ребенку.
Взрослость не гарантирует понимания, но у вас по крайней мере достаточный вокабуляр, чтобы притвориться, будто вы понимаете. Взрослый вполне может сказать что-то о «зловещем, настойчивом гитарном риффе», и это, без сомнения, прозвучит более интеллектуально, чем «Аргх-х! Вампиры!» Но чем это на самом деле лучше? Каждый раз, когда мы ощущаем превосходство над ребенком, выражающим наивное восприятие музыки, нам следует спросить себя: «А что в моем восприятии такого, что делает его лучше?»
Будучи ребенком, я сам понятия не имел, откуда взялась Вселенная, почему никто не падает с нашего земного шарика и что такое душа. Я до сих пор ничего в этом не понимаю, но умею оперировать такими терминами, как «теория Большого взрыва», «гравитация» и «бестелесная сущность». Словарный запас позволяет мне вообразить, будто я зажигаю вокруг себя маленькие электрические лампочки, одну за другой, пока не покажется, что я осветил всё.
Но Вселенная остается такой же темной, как и была.
«Сочувствую вашей утрте»
Среди первых пластинок, которые я купил в своей жизни, были Band On The Run группы Wings, In Rock Deep Purple и их же Made In Japan. Очевидный выбор для белого парня, растущего в австралийском пригороде в начале 1970‐х. Я заслушал эти альбомы до дыр, потому что других у меня особо и не было. Я изучил их до последней ноты и барабанного бита.