Другие архивные воспоминания с пометкой Golden Brown – это многочисленные истории людей, которые пытаются сформулировать мысль, что они уже слышали эту песню раньше (в прошлой жизни или на иной плоскости бытия). И тем не менее она казалась им новой и незнакомой, исполненной печали, более глубокой чем всё, с чем они до сих пор сталкивались.
Песня о мистере Блобби таких ассоциаций вызвать не может.
«Я помню долгую поездку в одиночестве на такси, – вспоминает Джек, – через весь Лондон, от школы и друзей, которых я очень любил, в аэропорт Хитроу. Мы везли моего тяжело больного брата домой, насовсем. Я был всего лишь ребенком, и меня утаскивало на глубину. На радио поставили Golden Brown. Я навсегда запомнил эти звуки, их прозрачность. Все окна дрожат и смещаются, а время и последствия размываются и будто становятся больше».
В этих двух рассказах, таких разных по содержанию, но очень близких по духу, мы встречаем слова, которыми редко пользуются, говоря о музыке: один мальчик чувствовал, что его «утаскивало на глубину», а другой увидел, что «в жизни существует глубина», о которой он прежде не подозревал. Ни один из них не планировал погружаться так глубоко. Ни один не был готов. Но музыка их не спрашивала.
Всю жизнь я стремился к глубине. Возможно, поверхностность пугает меня. Похоже, у всех в этом мире имеются корни и невероятно сильная эмоциональная вовлеченность в собственные воспоминания. Я как-то выжил без этого. Мое прошлое не стоит за моим плечом, оно представляет собой несколько забавных историй, которые я услышал от родственников, и коробку с фотографиями, которые вполне могли бы принадлежать кому-то другому. Когда любуюсь искусством, я не ищу в нем своего отражения. Я хочу вглядываться в таинственные воды, найти утешение в том, что не вижу дна.
Сегодня утром я переслушал Band On The Run и не нашел в этой пластинке глубины. На мой вкус, сольник Маккартни Memory Almost Full, вышедший, когда ему было за шестьдесят, а мне под пятьдесят, гораздо содержательнее. Мне нравится Ever Present Past («Мое вечно присутствующее прошлое»), хотя сам я этого не чувствую.
Мы еще вернемся к моему детству в одной из последующих глав. Я назвал ее «Дорожки моих слез». Едва ли это станет спойлером, если я заранее скажу, что Il Silenzio Нини Россо – первая песня, которую я услышал в жизни, – не вызывает у меня слез.
Я только что переслушал ее на YouTube, чтобы убедиться. Нини играет на трубе в точности так, как мне запомнилось.
«Моя бабуля недавно скончалась, – пишет некто в комментариях под видео, – это была ее любимая песня. Помню как-то ночью я захожу на кухню а она сидит за столом, глаза закрыты, и слушает ее у себя на компе. Никогда этого не забуду – теперь я тоже закрываю глаза когда слушаю. скучаю по тебе, ба».
В комментариях можно найти и другие свидетельства людей, которые всегда плачут под Il Silenzio. Один даже пишет: «Я попросил родных, чтобы ее поставили на моих похоронах, она проникает прямо в душу и согревает ее».
Я не скучаю по своей бабушке. Не скучаю по местам, где я жил. Мне жаль, что мой отец умер таким молодым, потому что если бы он не умер, мы могли бы провести множество интересных бесед о музыке и о том, каково это – быть нацистом. Но если честно, не могу сказать, что я скучаю по нему. Я не скучаю по матери, которая не любила музыку и просила похоронить ее без церемоний. Я заплатил, чтобы ее похоронили, и кто-то рассказал мне, где именно это произошло, но я забыл. Где-то в другой стране.
Честное слово, у меня есть душа, и в жизни существуют вещи, которые ее согревают. Вы разрешили мне быть вашим гидом в этом музыкальном путешествии. Можете ли вы мне довериться?
На звук и цвет товарища нет
Во времена моего детства альбом Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band официально признавался лучшей пластинкой всех времен. Все считали это доказанным фактом, таким же, как законы физики или как то, что Эверест – самая высокая гора в мире.
Я, конечно, знал, что существуют поклонники классики, не уважающие популярную эстраду. Утонченные интеллектуалы, обитавшие в местах еще более возвышенных, чем Сержант Пеппер-Эверест, и взиравшие на эту гору со своих недосягаемых высот. Им тоже нравилось ранжировать музыку, но они оперировали не альбомами, нет – они спорили, какой дирижер или чье сопрано набирает больше очков и кто из пианистов лучше всех интерпретирует Шопена. Они все время лезли в дебри истории и бросались терминами, которых я не понимал.
Очевидно, я завалил вступительный экзамен в мир классической музыки, даже не подозревая о его существовании. Таинственная сила природы направила меня туда, где мне было место. А именно – в мир популярной музыки XX века.
Впрочем, я мог утешаться тем, что некоторые выдающиеся умы снизошли до признания определенных достоинств музыки, которая нравится плебсу. Профессор Уилфрид Меллерс заявил, что The Beatles – величайшие музыканты со времен Шуберта, а музыкальный критик из The Times отметил, что в их песнях используется «диатонические кластеры» и «эолийские каденции», что бы это ни значило.
К концу 1970‐х я превратился в заядлого читателя музыкальных журналов, чьим авторам платили за прослушивание всего подряд и определение, что стоит взять на заметку, а что можно безболезненно проигнорировать. Каждый год эти критики окидывали взглядом музыкальный пейзаж, чтобы убедиться: никакие новички не заявили права на место на вершине. И пейзаж каждый раз оставался неизменным. В конце концов господство Пеппера пошатнулось, и на несколько десятилетий установился новый статус-кво: лучшими альбомами всех времен среди всех исполнителей были признаны Revolver тех же The Beatles и Pet Sounds от The Beach Boys.
В некоторые годы пластинка Pet Sounds даже прорывалась на первое место, но это было не страшно: соперничество между The Beatles и The Beach Boys всегда было мирным, как нам говорили. Брайан Уилсон и Пол Маккартни – гении, соблюдающие полное взаимное уважение. И все понимают, что между двумя этими шедевральными альбомами разница буквально в волосок.
Все, да не все. Лично мне альбом Pet Sounds никогда не нравился. Песни вроде Wouldn’t It Be Nice казались мне слащавыми, приторными и инфантильными. А более ранние вещи The Beach Boys производили на юного Мишеля совсем уж угнетающее впечатление. Я не мечтал о машине (которым посвящен весь альбом Little Deuce Coupe), мне не хотелось, чтобы все девушки были калифорнийскими девчонками (California Girls), и у меня не было никакого желания веселиться, веселиться, веселиться (Fun Fun Fun). Как человек, страдающий мигренями от австралийской жары и посещающий пляжи только зимой, когда они благостно пустынны, я не входил в целевую аудиторию альбомов с названиями типа Endless Summer («Бесконечное лето»).
Но The Beatles – совсем другое дело. Их я и любил. Меня радовали их песни: The Inner Light, Flying, Blackbird или Martha My Dear. На пластинке Revolver, которая была официально признана лучшим альбомом всех времен, когда я только повзрослел, были такие песни, как Taxman, Eleanor Rigby, For No One, Tomorrow Never Knows и прочие восхитительные треки. Я считал эту пластинку выдающейся, за исключением сыроватых песен Леннона And Your Bird Can Sing и Dr. Robert. Ну и, конечно, Yellow Submarine, которая заходит, только если вам шесть.
Но что поделаешь, на звук и цвет товарища нет.
В книге под названием «Все существующие звуки: Revolver The Beatles и трансформация рок-н-ролла» (Every Sound There Is: The Beatles’ Revolver and the Transformation of Rock and Roll) культуролог Рассел Рейсинг называет этот альбом «культурной иконой, которая по количеству перевыпусков, влиятельности и долговечности почти сравнялась с такими важнейшими произведениями англо-американской культуры, как „Моби Дик“ Германа Мелвилла и „Улисс“ Джеймса Джойса». Только представьте!
Мы уже немного углубились в эту главу, и, возможно, настал подходящий момент, чтобы отметить: все упомянутые до сих пор исполнители – белые. Все четверо музыкантов The Beatles – белые, как и все участники записи альбома Pet Sounds. Радиостанциями, которые крутили их и подобную популярную музыку, равно как и звукозаписывающими компаниями, продвигавшими The Beatles и The Beach Boys, владели белые. Калифорнийские девчонки, воспетые в одноименной песне Майка Лава, названы «смуглыми», однако мы понимаем, что речь идет скорее о результате применения средств для усиления загара, нежели о коже, темной от рождения. Журналисты, объявившие альбомы Revolver и Pet Sounds номером один и номером два в истории музыки, тоже были белыми. Издатели журналов и газет, в которых печатаются эти рейтинги, – белые. Авторы «важнейших произведений англо-американской культуры» по версии Рейсинга, Герман Мелвилл и Джеймс Джойс – снова белые! А с ними Уилфрид Меллерс, Шуберт, Шопен и музыкальный критик The Times.
Ну и я, кстати. Тоже белый.
Я далек от составления списков и обсуждения «лучших» и «величайших», но отдаю себе отчет, что существует целая группа людей, исключенных из этой темы даже больше, чем я, а именно: все, кто не белый. Так что я решил спросить у некоторых из них, что они думают о топ-10 музыкальных произведений «нашей» культуры.
Я не стану делать громких заявлений о своей статистической выборке. Это всего лишь полдюжины темнокожих людей, которых я давно знаю или с которыми познакомился, собирая материал для этой книги. Почти все они живут в моем городе. Кто-то из них музыкант, кто-то нет. Единственное, что их объединяет – все они выросли в обществе, где белые решают, какая музыка лучше.