Саменуа Сешер родилась в Северном Лондоне в 1966 году. Именно в этот год вышли альбомы Revolver и Pet Sounds. Ее семья родом с острова Монтсеррат в Вест-Индии. В 2018 году она стала офицером Ордена Британской империи за заслуги в области искусства. Она консультант и тренер по менеджменту в сфере культуры, автор семинаров по теме неосознанных предубеждений, а также основатель и директор онлайн-проекта «Музей цвета» (Museum of Colour) о вкладе небелых людей в британскую культуру.
Мишель Фейбер: В Британии школьная система и мейнстримная культура внушают детям, что существует некий канон великой музыки, с которым необходимо ознакомиться. Это подразумевает, что если ты реально умный, ты тяготеешь к классической музыке, а в этой области первая тройка – Бах, Бетховен и Моцарт. Если ты недостаточно серьезен и глубок, чтобы ценить классику, тебе остается популярная музыка. Никто не говорит так в открытую, но это витает в воздухе. Вы понимали это, будучи ребенком?
Саменуа Сешер: Ну конечно, разумеется. Отец купил мне пианино и сказал: «Будешь учиться», а мне это совсем не давалось. Но мои родители были типичными иммигрантами, полными амбиций, и для папы любовь к классической музыке была знаком качества личности, он считал, что крайне важно привить ее ребенку. И он прививал.
М. Ф. А не мог ли он считать – скорее на уровне инстинктов, чем сознательно, – что если вы, столкнувшись с расизмом и предвзятостью, сможете сесть за пианино и сыграть Баха, люди отнесутся к вам иначе?
С. С. Неосознанная предвзятость – как раз моя тема, я провожу по ней семинары, на которых часто цитирую книгу «Насвистывая Вивальди». Название отсылает к истории молодого мужчины, высокого афроамериканца, который вынужден был все время считаться с тем фактом, что само его существование воспринималось белыми людьми как угроза. Он заметил, что когда насвистывает мелодии The Beatles или Вивальди, окружающие ведут себя гораздо спокойнее, потому что в этом случае им не кажется, что он их сейчас ударит ножом или ограбит. Так что, пожалуй, да, мой отец мог предполагать, что классическая музыка способна как-то защитить меня в будущем…
М. Ф. В дискурсе о поп-музыке доминирует иерархическая концепция. «Топ-100 альбомов всех времен» – это такой список, в котором номер 1 считается лучшим. В зависимости от журнала или автора список может варьироваться, но не сильно – почти во всех рейтингах фигурируют одни и те же альбомы. На вершине всегда оказываются Pet Sounds группы The Beach Boys или Revolver The Beatles. В топ-100 очень мало альбомов, записанных темнокожими артистами: What’s Going On Марвина Гэя, может быть, какая-нибудь пластинка Джими Хендрикса или Стиви Уандера – и в любом случае это артисты, работающие с огромными транснациональными корпорациями, глубоко интегрированные в мейнстримную музыкальную индустрию и записывающие альбомы, которые становятся бестселлерами. А вот альбомы белых музыкантов не обязаны хорошо продаваться, чтобы попасть в список: они могут быть маргинальными, нишевыми. Осознавали ли вы это в ранние годы, и если да, что об этом думали?
С. С. Да, еще как осознавала, потому что была заядлой читательницей музыкальных журналов и газет. Но как юная бунтарка довольно рано поняла, что это дрянь… Впрочем, эта дрянь в какой-то мере сформировала меня, потому что мои музыкальные вкусы складывались как ответ на такое состояние дел, как отказ принимать эти [культурно обусловленные] рекомендации, и так всю жизнь.
Вот что забавно: планируя отметить пятидесятилетие, я знала, что придут мои друзья, которым за шестьдесят, и придут их дети – в общем, получится очень разновозрастная компания, и я решила составить плейлист по десятилетиям. Для этого мне пришлось слушать музыку, которую я подростком сознательно игнорировала. И тут я такая: «О боже! Мне нравится! Какие они талантливые!» То есть я открыла для себя Rolling Stones и The Beatles в сорок девять!
М. Ф. Хорошо, возьмем типичный список топ-10 того времени, когда мы с вами были подростками. Я нашел его в журнале Rolling Stone, но с тем же успехом его могли напечатать в Q, Mojo, The Guardian, в любом мейнстримном издании. Большинство белых любителей музыки определенного возраста немедленно признают все пункты этого списка лучшими из когда-либо записанных альбомов.
Первый пункт, то есть якобы лучшая пластинка всех времен, пик музыкального совершенства – битловский Revolver. Вам знаком этот альбом?
С. С. Да, знаком. Я послушала несколько песен с него, когда была подростком, голодным до всего вообще, и подумала [пожимает плечами]: «Ну, они вроде ничего». Но я не пришла в восторг. И до сих пор не уверена, что Revolver – лучший, даже по сравнению с другими альбомами тех же The Beatles.
М. Ф. А что вы чувствовали, когда другие люди с горящими глазами говорили о том, как он безумно важен?
С. С. Я всегда испытывала инстинктивное недоверие к идее, что вкус некой определенной группы людей может быть лучше, чем вкус всех остальных. Меня сбивало с толку, когда все вокруг восторгались вещами, которые лично я считала посредственными. Я думала: «Серьезно? Вы что, совсем того?»
М. Ф. О каком возрасте идет речь?
С. С. Двенадцать-тринадцать.
М. Ф. Многие подростки в этом возрасте изо всех сил стараются понять, что им нужно сделать, чтобы их приняли в круг сверстников, в компанию…
С. С. Да, и я сделала осознанный выбор: «На фиг!» Но я думаю, что мой пофигизм отчасти объяснялся ленью – чтобы вписаться, мне пришлось бы свернуться кренделем, а мне не хотелось.
М. Ф. Многие дети как раз этим и занимаются. Тратят на это дело кучу энергии.
С. С. У меня не было столько энергии, все было так запутанно. Как я могла перед одной компанией притворяться, что мне не нравится Принс, а перед фанатами Принса – что мне не нравится ABBA? Я не смогла бы, это было бы для меня чересчур, тем более что Бах мне тоже нравился… А кроме того, я любила всякий тяжеляк: Dead Kennedys, Iron Maiden… А в 1990‐х один друг познакомил меня с африканской музыкой, рассказал о фестивале WOMAD – бог ты мой, я открыла в себе такую грань, о существовании которой даже не подозревала. Я будто заново родилась… переродилась как христианка. Я ощутила, что эта музыка словно разблокировала и освободила что-то во мне.
М. Ф. Это подводит нас к проблеме, что белые становятся хранителями черной музыки. Ведь фестиваль WOMAD был основан Питером Гэбриелом. И ведь кто были главные энтузиасты африканской музыки в Британии? Такие люди, как Джон Пил, Энди Кершоу, Джо Бойд…
С. С. Ну, я вижу здесь пару закономерностей. Одна из них – мы меньшинство. Следовательно, контроль осуществляется белыми, просто в силу того, что их больше. Но есть и другие факторы. [Смеется.] Будучи черным, ты можешь стать экспертом в своем предмете, но не станешь экспертом в чьем-то чужом. Будучи белым, ты можешь считаться экспертом в каких угодно предметах, если такова твоя специализация. Это еще и денежный вопрос: деньги позволяют заниматься тем, чем тебе хочется.
М. Ф. А альбом Pet Sounds вы знаете?
С. С. Обожаю его!
М. Ф. Как вы с ним познакомились?
С. С. Не могу сказать. Это одна из вещей, которые я рассказываю на моих семинарах о неосознанной предвзятости – как мы получаем информацию о чем-то, не осознавая, что получаем ее. Подозреваю, в эту категорию попадут многие альбомы из вашего списка, может, даже все. Мы в курсе их существования, можем даже знать наизусть слова песен и не имеем никакого понятия, откуда. У нас может не быть этого альбома, мы не учили слова специально, все получилось как-то само. Pet Sounds – как раз такой случай. Особенно [вздыхает] песня Wouldn’t It Be Nice… Я понятия не имею, где я ее услышала, но где-то услышала, и она мне понравилась; навевает мысли о счастье и солнце. Я не покупала этот альбом, у меня никогда не было этой записи, однако… Если вы спросите меня, нравятся ли мне почти все песни с альбома Pet Sounds, я отвечу: да.
М. Ф. У меня вопрос о культурной апроприации: интересно, какая у вас точка зрения на эту проблему. Один из треков альбома, Sloop John B, – на самом деле вариация народной багамской песни. Первоначально ее сочинили и пели потомки рабов, которых привезли с собой британцы, колонизировавшие Багамы.
С. С. [в шоке] Что-о-о-о-о…
М. Ф. Да, эту песню «сохранил» богатый белый мультипликатор, владевший одним из островов, и ее услышал белый поэт Карл Сэндберг, который включил ее в нотный сборник «Американский песенник» (The American Songbag) в 1927 году, откуда она перекочевала в репертуар белого калифорнийского коллектива The Kingston Trio, выступавшего в 1950‐х, и в таком виде понравилась кому-то из The Beach Boys, он наиграл ее на пианино Брайану Уилсону, и тот решил включить ее в альбом Pet Sounds.
Одни скажут, что народная музыка именно так и живет, и это никак не связано с расой. В древности музыканты пели свои песни, следующие поколения музыкантов сохраняли, копировали и переделывали их, и так музыка выживала. Другие возразят, что это культурная апроприация. Черные что-то создали, белые взяли это себе, черные создатели забыты, а белые эпигоны получают всю славу. Это сложная тема, но какова ваша инстинктивная реакция на эту историю? Что вы подумали, когда я рассказал вам все это о песне Sloop John B?
С. С. [глубоко вздыхает] Я разочарована.
М. Ф. Разочарованы в ком или чем?
С. С. [очень долгая пауза] Мне просто очень грустно.
М. Ф. Грустно за людей?
С. С. Грустно от того, что люди, которые вроде как должны быть умными, не понимают таких вещей. Грустно от того, как трудно нам понять, что оба объяснения могут оказаться правильными. Действительно, музыка именно так и распространяется, как и многие другие культурные явления, но в то же время мы живем в мире капитализма, где кто-то зарабатывает миллионы фунтов на том, что было создано другими. И если этот создатель относится к группе людей, которых на протяжении столетий угнетали и подвергали культурной изоляции, это обязательно будет иметь последствия. Эти последствия никуда не денутся, и они повлияют на способность угнетенной группы жить своей жизнью, выживать. Так что здесь две истины, и они конфликтуют друг с другом.