Мне кажутся интересными исполнители вроде Эда Ширана: если бы он работал в девяностые, его позиционировали бы как певца и композитора вроде Дэвида Грэя или даже, может быть, Майкла Бубле. Однако мы видим, как он радостно бросается в объятия какого-нибудь Фаррелла Уильямса или Stormzy, потому что ему нет дела до категорий в музыкальном магазине.
Если тебе двадцать два и ты интересуешься музыкой, разве не плевать, что думает журнал Rolling Stone о лучших альбомах всех времен? Ты вообще слушаешь альбомы? Думаешь о жанрах? Напротив моего дома в Пекхэме есть модное кафе, и там работают молодые креативные ребята их тех, кто обычно учится в Камберуэлльском колледже искусств. Иногда они ставят реально классную музыку, и когда я спрашиваю, что это, в восьми случаях из десяти они отвечают, что не знают, что это какой-то случайный плейлист, который им понравился, и они добавили его к себе в SoundCloud.
М. Ф. Еще один вопрос, который я не задавал другим собеседникам (все они были либо американцами, либо британцами), но задам вам, потому что у вас особый интерес к Европе. Все кандидаты на место в списке лучших / величайших альбомов и песен – почти исключительно англоязычные произведения. Слушатели в Британии и США совершенно не готовы рассматривать варианты на других языках. Им даже не приходит в голову, что великие музыканты могут творить не на английском. Вы сталкивались с таким предубеждением?
Д. П. Ну, разумеется. Когда я работал диджеем на радио BBC Radio 1Xtra, я хотел составить программу с музыкой чернокожих артистов со всей афро-европейской диаспоры. И речь не о какой-то замшелой идее типа «музыки со всего света», а о свежих, современных вещах – французском хип-хопе, немецком грайме, шведском соуле, авангардных музыкантах вроде Stromae, Dream Koala и Ibeyi. На меня посмотрели как на ненормального. Они ждали от меня обсуждений, что Рианна надела для прохода по красной дорожке, как она бросила тень на Бейонсе и все в таком духе.
Руководство BBC в то время состояло из белых представителей среднего класса, ghetto fabulous, выходцев из гетто с претензиями на гламурный образ жизни, которым впервые дали работу и разрешили приходить туда в спортивных костюмах. Что характерно, им нравился Себ Чу, который привел Лили Аллен и Марка Ронсона на Universal. Они были одержимы двумя вещами: Лондоном и Америкой. Все, что не происходило оттуда, считалось «нишевым продуктом». Если честно, я думаю, это пережиток британского империализма.
Рэндольф Мэтьюс родился в Лондоне, а его родители эмигрировали из Гренады после Второй мировой войны. В молодости он работал инженером телекоммуникаций, и когда он сказал, что хочет бросить это и стать музыкантом, сотрудники Центра занятости подняли его на смех. Сейчас ему сорок девять, и он построил успешную международную карьеру певца, композитора, перкуссиониста, танцовщика и преподавателя, главным образом работая за пределами мейнстримной культуры. Его музыка охватывает соул, джаз, африканские и карибские мотивы, а также авангардную электронику.
М. Ф. Какое мнение о противостоянии классической и популярной музыки вам внушали в детстве?
Р. М. Мне ничего особо не внушали, потому что моя начальная школа была вроде как религиозной. Так что я слушал в основном церковную музыку. На самом деле в любом контексте, где мы оказываемся, все зависит от того, кто рассказчик. Что, по его мнению, представляет собой музыка, какова ее роль.
С самого начала я смотрел на все немного не как окружающие. Когда ты родом из Карибского бассейна, иначе воспринимаешь ноты. [В качестве примера Рэндольф напевает традиционную западную гамму, а потом воспроизводит схожую последовательность нот, но с синкопами, мелодическими украшениями, импровизацией, изменениями в тональности и ритме.] Так что ты как бы изначально отщепенец. Даже когда напеваешь популярную песню… а для меня, ну, популярная – значит, песня белых. И ты, даже не осознавая этого, понемногу теряешь связь со звуками, привычными твоей расе.
В средней школе мне не выпало возможности поиграть на инструменте, потому что я оказался недостаточно расторопен, и все духовые разобрали другие дети. Пение не было предусмотрено, да и мне не хватало уверенности для того, чтобы петь. Лишь позже я определился со своими желаниями благодаря близким: мой брат играл музыку, мама ставила дома регги или соул, вроде того. Сестра обожала Эла Джерро, и все это повлияло на меня…
М. Ф. Эл Джерро? За это вашей сестре стоило бы сказать спасибо!
Р. М. Конечно! И она всегда проигрывала пластинки целиком, вторую сторону тоже. Еще сестра слушала такие группы, как Depeche Mode, они мне тоже нравились. Но лишь потом, когда я познакомился с другими музыкантами и начал слушать больше разной музыки, я начал ощущать сопричастность – самой музыке, а не определенным артистам. Музыка очень познавательна, и при каждом подходе можно узнать что-то о том, как она устроена и как работает.
М. Ф. Одна из вещей, которые я нашел в вашем SoundCloud – Momento (live in Zanzibar). Если смотреть через одну оптику, это произведение – африканская музыка, если применить другую – барочный контрапункт.
Р. М. Да! Да!
М. Ф. Вы об этом говорите? Что можно применять разные подходы и оптики к одному материалу…
Р. М. Именно. Существуют основополагающие принципы работы со звуком. Если Баха слушает джазовый музыкант, он говорит: «Понятно, он был импровизатор, прямо как мы». Это один из аспектов. Но есть и другой аспект: идеологическая проработка, ассоциирование музыки с мастерством, с владением партитурой, изучение чего-то, что люди будут считать Прекрасной Работой. Для них будет актуальнее сказать: «О, вы освоили очень сложное произведение, молодец!» Выучить произведение Бетховена или Баха – это круто, статусно.
Р. М. [о составлении иерархических списков топ-100 популярной музыки, в которых почти одни белые]: Я бы не сказал, что задумывался об этом, потому что в нашем доме такая музыка звучала только из телевизора. Но когда мы его включали и там шла передача Top of the Pops, действительно возникало чувство «белизны» – начиная с ведущего. Впрочем, к этому я привык еще с начальной школы, там я был единственным темнокожим ребенком. Так что меня не удивляло, что в телевизоре я могу увидеть только одну темнокожую группу, в лучшем случае две.
Я никогда не задумывался о том, что можно считать лучшим – просто знал, что мне нравится, и считал, что каждый волен выбирать свое. В топ-10, которые объявляли в Top of the Pops, попадало все популярное на тот момент. Я не видел в этом никакой предвзятости, не понимая тогда, что все это сводится к роли рассказчика и к тому, какой артист лучше продается. Все было завязано на деньги, артист был лишь винтиком в большом бизнесе. И сегодня ничего не изменилось.
P. M. [о Revolver и Pet Sounds]: Конечно, я знаю о Revolver и знаю о… впрочем, на самом деле нет, я не думал о том, что Pet Sounds был выбран лучшим альбомом или занял второе место в списке. О Revolver я слышал, но сам альбом по-настоящему не слушал. Опять же, все зависит от того, кто рассказчик.
Р. М. [о What’s Going On Марвина Гэя]: Этот альбом появился позже. Думаю, мне было двадцать один или двадцать два. Я слышал о Марвине Гэе, как и о других артистах лейбла Motown, но лишь намного позже, занявшись поисками себя как артиста, прочел биографию «Расколотая душа: жизнь Марвина Гэя» (David Ritz. Divided Soul: The Life of Marvin Gaye), и все это показалось мне таким до боли знакомым – его отношения с отцом, с церковью, все это очень характерно для выходца из чернокожей среды.
Р. М. [о песне Sloop John B и культурной апроприации]: Мы стоим у истоков всего. Чернокожие порождают тренды. Это происходит потому, что они возникают внутри нас. Мы очень глубоко чувствуем музыку. Мы чувствуем ее… не на уровне интеллекта, а гораздо глубже, потому что она связана с нашей духовной эмансипацией как общее выражение рождения и смерти, как обряд посвящения. Эволюция любого творческого начала в музыке всегда была одним из наших главных способов самовыражения. Все остальное зависит от нашего социального положения, места в мире, от того, какие это дает возможности использовать нашу музыку, популяризировать ее и, само собой, копировать.
Мы с Рэндольфом довольно долго дискутировали о необходимости отдавать дань уважения первоисточникам. Он процитировал недавно всплывшее интервью, в котором Рэй Чарльз возмущенно опровергает представления об Элвисе Пресли как об уникальном феномене и «короле» чего бы то ни было. Я в ответ упомянул об очень раннем интервью с Элвисом, взятом в 1954 году, когда песня That’s All Right еще только карабкалась вверх по чартам.
Ведущий шоу Louisiana Hayride: Хотелось бы узнать, как вы развили свой стиль, как пришли к этому ритм-энд-блюзу.
Элвис: Да я как-то, знаете, случайно на него набрел.
Ведущий шоу Louisiana Hayride: Хочу сказать, что вам невероятно повезло. Уже давно мы искали что-то свежее в области фолк-музыки, и я думаю, в вас мы это нашли.
Р. М. [с сарказмом]: «Набрел» на него, ага, конечно. А почему он не рассказывает, что ходил в церковь и слушал, как там поют госпел?
М. Ф. Но каков правильный способ? Делать так, как предложила Саменуа Сешер, и писать в аннотациях о конкретных этнических группах? В этом есть практический смысл?
Р. М. Люди делают только то, в чем ощущают личное обязательство.
М. Ф. Разные люди по-разному ощущают эти личные обязательства… К примеру, я знаю отличный образчик электронной музыки – Electro Blues For Bukka White проекта Recoil. Его основал Алан Уайлдер, бывший участник Depeche Mode. Судя по музыке, которую вы написали для «Теней» [танцевальный перфоманс Терри Сита, состоявшийся в Фолкстоне за несколько месяцев до нашего интервью], вам бы он понравился. В общем, в этой композиции использованы сэмплы Букки Уайта, в основном записи его разговоров, и немного пения а капелла. Короче, Уайлдер мог бы полностью приписать авторство себе, потому что он использовал эти сэмплы для создания совершенно нового произведения, к тому же Букка Уайт давно умер, но Уайлдер указал его в качестве соавтора. И наряду с этим мы имеем пример Led Zeppelin, утверждавших, что написали блюзовую песню, которая существует аж с 1920‐х, причем кто-то из авторов оригинала был еще жив. Это очень разные моральные компасы…