Когда я впервые поделился своими неопубликованными произведениями с женщиной, впоследствии ставшей моей женой, она признала их потенциал, однако некоторые элементы моего подхода показались ей отталкивающими. В те дни я был достаточно высокомерен, чтобы не придавать значения мнению будущей публики. Я считал писательскую деятельность общением между мной и Богом Литературы, как я это формулировал. Читатели не играли никакой роли.
Эва возмутилась. Во-первых, она считала, что Бог Литературы – чушь собачья, а во-вторых, отказывалась не играть роли как читатель. Более того, будучи школьной учительницей, она знала, что дети учатся гораздо лучше, если чувствуют свою ценность и сопричастность. Ее миссией как фактического редактора стало превращение моих текстов в нечто удобочитаемое. На протяжении многих лет мы вели ожесточенные дискуссии. И вот я здесь. И вот вы здесь.
Революционерам свойственно быть абсолютистами, а обществу – отвергать абсолютизм. Общество развивается и движется вперед, то и дело подхватывая новые идеи, однако не те, что призывают все разрушить и построить заново с нуля. Если что-то не сломано, зачем чинить?
Приверженцы додекафонии – техники написания серийной музыки по двенадцати тонам – точно так же, как анархисты и коммунисты в области политики, громко кричат, что все как раз таки сломано и что старые устои должны быть сметены, а на их месте построен дивный новый мир. И какое-то время он будет казаться многообещающим, и может почудиться, что бунтари выиграли битву. Но в долгосрочной перспективе народным массам не нравится, чтобы их встряхивали, приводили в смятение и лишали комфорта. «Пионеры» атональной музыки стареют и умирают, унося свой мятеж с собой в могилу. Тональная музыка торжествует. Наголову разбитые революционеры роняют слезы в свое пиво, оплакивая образ сверхчеловека, который, если вообще существовал, манил их так недолго.
Порой я скорблю вместе с ними, когда иду по торговому центру, и со всех сторон меня атакует столь нелюбимая мною «классика» популярной музыки, в том числе Боб Сигер и The Silver Bullet Band. Боб будет задорно петь, что ему нравится музыка, которая согревает душу и напоминает о старых добрых временах, и у меня возникнет горячее желание привязать Боба к стулу на дне Большого каньона и высыпать ему на голову квинтиллион пластинок старого доброго рок-н-ролла, чтобы каньон заполнился до краев.
Когда я настроен более благодушно, я напоминаю себе, что многим нужны сентиментальные мелодии и праздничные песни, ведь люди есть люди, и я тоже человек. Может, мне и не нравится старый добрый рок-н-ролл, но будут моменты, когда альбом Constant Shallowness Leads To Evil группы Coil не согреет душу и мне захочется размять кости под Blockbuster от The Sweets.
Не исключено, что наиболее удачным образчиком авангардной музыки стало то, что делали The Beatles в годы величайшей славы. Они черпали вдохновение у Штокхаузена, Лучано Берио и Джона Кейджа, а также у куда менее известных исполнителей, таких как пионер синтезаторов Питер Зиновьев и импровизационный коллектив AMM, и в результате подарили публике экспериментальную оркестровую какофонию в песне A Day In The Life, новые экзотические инструменты вроде меллотрона и клавиолины, а также крышесносные музыкальные коллажи в песнях Tomorrow Never Knows, Being For The Benefit Of Mr. Kite, I Am The Walrus и Revolution 9.
Им это сошло с рук, потому что они были самой популярной группой в мире, и СМИ не могли игнорировать их так же, как профессиональных авангардистов. У десятилетнего мальчика, растущего в глуши в стране на другой стороне мира, не было никаких шансов услышать Штокхаузена, Берио или АММ. Но, как и любой другой человек на планете, я мог послушать White Album, и так состоялось мое знакомство с musique concrète.
Это был поистине подстрекательский альбом. Не надо говорить, надо делать. The Beatles протащили революционные идеи в самое сердце развлекательной среды, которую широкая публика – бабушки и дедушки, родители, подростки, малыши, в общем, любой и каждый – охотно потребляла. Метафорически говоря, это словно гaллюцинoгенные вещества, подмешанные в хлопья для завтрака. Вот, держите Ob-La-Di, Ob-La-Da и Mother Nature’s Son, ну и в довесок забирайте Revolution 9 – самую будоражащую и сложную звуковую фантасмагорию, с которой доводилось сталкиваться вашему впечатлительному маленькому мозгу. А в конце Ринго споет вам колыбельную.
Никогда больше The Beatles не обладали такой подрывной силой. Во-первых, как любая армия завоевателей, они утратили эффект неожиданности. Во-вторых, основав злополучный лейбл Apple, они отделили популярную музыку от авангардной, для которой специально создали дочерний лейбл – Zapple. Если бы они не сделали этого, если бы группа не разошлась во мнениях, затейливые экспериментальные вещи вроде Unfinished Music No. 1: Two Virgins, Electronic Sound и Unfinished Music No. 2: Life With The Lions могли бы затесаться в традиционные альбомы вроде Abbey Road. Многие невинные, ничего не подозревающие души подверглись бы воздействию этих коварных звуков.
Однако Джордж Харрисон, Джон и Йоко выпустили эти пластинки на экспериментальном лейбле Zapple, и они канули в ту же темную бездну, где покоятся альбомы Штокхаузена и Берио и где их откапывают заядлые хипстеры, непохожие на вас, вашу маму или тетушку, соседей или любого жителя вашего города.
Какое-то время Джон Леннон тешил себя мыслью, что его музыка революционна. «Мы можем изменить людей, которых знаем, изменить их мышление, – сказал он однажды Морису Хиндлу, студенту Кильского университета. – Я изменил мышление многих людей, и многие люди изменили мое мышление – своей музыкой».
Без сомнения, когда The Beatles заставили Revolution 9 звучать в каждом британском доме, так оно и было. Популярность – это сила. Когда в Великобритании вышел White Album, он сразу возглавил чарты и провел на вершине семь недель, расходясь стотысячными тиражами.
Игла у вас в мозгу
Мозг – потрясающее устройство, но его следовало упаковать в тару побольше и покрепче, ну или его самого сделать из более прочного материала. Мозг мягкий, уязвимый, в него могут проникнуть вредные химические вещества, и с возрастом он обычно скукоживается. Одна из многих ироний человеческого существования: мы вынашиваем мечты о бессмертии внутри скоропортящегося камамбера.
Мозг выполняет впечатляющее – можно сказать, головокружительное – множество функций. Некоторые из них осуществляются при любых обстоятельствах: дыхание, к примеру, происходит без всякого сознательного контроля. Кора головного мозга приказывает воздушным мехам в нашей грудной клетке накачивать легкие – сотни миллионов раз в течение жизни. Это почти наверняка будет последним, что мы сделаем.
Однако многие другие функции мозга не так надежны, и у них нет резервного механизма. Наша память о фактах, привычках, именах друзей и родственников, о том, как читать, как застегивать рубашку, как узнавать детей или самих себя, как говорить, как поедать пищу, как не пачкаться – все это хранится в отдельных кармашках в мозгу. И если соответствующие области повреждаются, мы теряем то, что там было, и больше нигде не можем найти. Нам некуда переустановить эти элементы.
Если воткнуть иголку через бровь в лобную долю мозга, можно мгновенно забыть, как залезать по лестнице. Сантиметр вправо или влево – и задвоится в глазах, мы начнем безудержно смеяться, станем мастурбировать на людях, сделаемся очень спокойными или внезапно осознаем, что существует зловещий всемирный заговор, в котором как-то связаны иллюминаты, 11 сентября и собака соседа.
В мозге найдется место всему, и все имеет свое место.
Музыка – другое дело. Она слишком сложна, чтобы храниться в каком-то одном кармашке, и не живет в конкретном месте или части тела. Она отдает команды.
С помощью аппаратов магнитоэнцефалографии (МЭГ) и функциональной магнитно-резонансной томографии (фМРТ) можно просканировать мозг и отследить его реакции на различные стимулы в реальном времени. Когда человека просят выполнить задачу, не связанную с музыкой – например, вспомнить пароль или перечислить дни недели, – реагируют только маленькие области мозга. Но стоит только музыке достичь наших ушей, весь мозг словно начинает мигать лампочками – мы включаемся целиком.
Эта реакция проявляется сильнее, если музыка нам нравится. Но даже если нет, мозг все равно отвечает на стимулы. Музыка затрагивает нас независимо от того, как мы к ней относимся.
К примеру, вы терпеть не можете песню Кайли Миноуг I Should Be So Lucky (ну или вам так кажется). Тем не менее, если вы неравнодушный к популярной музыке британец определенного возраста, вы знаете эту песню. Задняя часть височной доли коры больших полушарий – она находится у вас прямо за ухом – отвечает за распознавание слов, и благодаря ей вы узнаете слова I Should Be So Lucky («Вот бы мне повезло»).
Впрочем, распознавать слова и помнить их определения – разные вещи, а помнить значение слов – далеко не то же самое, что оценивать, как они зарифмованы. За эти функции отвечают разные области мозга.
Речь (если мы решим повторить эти слова) и пение (если нам захочется их напеть) тоже управляются своими центрами.
В пении участвуют синусовые пазухи носа, язык, гортань, губы, челюсть, грудная клетка и диафрагма, а также области мозга, определить которые куда сложнее: медиальная часть верхней височной извилины, верхняя височно-теменная область, премоторная кора с левой и правой сторон, передняя часть верхней височной извилины и латеральная часть простой дольки в задней части мозжечка. Все эти сложные механизмы включаются в работу, когда вы вдруг ловите себя на том, что напеваете песню, которую вовсе не собирались напевать, которая вам даже не нравится и которая, если вы приложите усилия к ее опознанию, окажется той самой