Затем хор мучительно пытается одолеть песню Элтона Джона Step Into Christmas – ее слова безжалостно светятся на стене зала. Зато с новой песенкой Дункана – Head Over Heels For The Holidays, которую он закончил несколько дней назад, – участники справляются легко и непринужденно. «Если голова в порядке, нога сама ступит куда надо», – поют они под мелодию, звучащую как один из старых стандартов.
– Ладно, пора сменить пластинку, а то к Рождеству нас будет уже тошнить от этих песен, – говорит Дункан, и они переходят на Blue Moon, Me Ol’ Bamboo и Puttin’ On The Ritz, чьи ритмические синкопы порождают среди исполнителей неловкость и смешки.
– Я раньше терпеть не мог ABBA, – признается Дункан, когда они готовятся исполнить Mamma Mia, – но в этом я был неправ.
Сидя в дальнем углу библиотечного зала в этот серый ноябрьский день, я поддаюсь очарованию песни, которую не слышал раньше: это This Is Me из саундтрека к фильму «Величайший шоумен». Друзья отговорили меня смотреть его по целому ряду причин, однако эта песня, написанная Бенджем Пасеком и Джастином Полом, наполняет зал изысканным светом. В ней поется о том, как общество заставляет тех, кто изранен и сломлен, стыдиться, считать себя недостойными любви. Но нет! К черту оправдания! «Мы храбры, пусть изранены, мы те, кто мы есть, это мы». На середине песни я вдруг понимаю, что переживаю трансцендентный опыт, как на самом настоящем концерте.
– Вам понравилось? – спрашивает меня та самая старушка с ходунками, когда все закончилось и участники хора начали расходиться, чтобы вернуться в свои дома с пандусами, специально оборудованные квартиры и постели. – Вы придете к нам еще?
Я остаюсь еще ненадолго, чтобы поболтать с Дунканом и Хелен, пока кто-то моет чашки и подметает пол от крошек.
– This Is Me – еще одна песня, к которой у меня было предубеждение, – делится Дункан. – Я ее ни разу по-настоящему не слушал, не обращал внимания на слова. Алекс познакомил меня с ней. И когда я принес ее на репетицию этого хора, они сразу сказали: «Это наша песня. Она про нас». И мы все заплакали.
Я спрашиваю Дункана и Хелен, верят ли они в бога. Хелен верит, Дункан нет. Он говорит, что даже в Рождество старается составлять «максимально светский репертуар, инклюзивности ради». Я уточняю, что задал этот вопрос, потому что его общественная деятельность говорит об альтруизме.
Дункан улыбается:
– Ну, мне за это платят. Разве это альтруизм, когда тебе платят? – Он на секунду задумывается. – Наверное, если бы я выиграл в лотерею и мне не нужны были деньги, я занимался бы тем же самым.
Я не посвятил свою жизнь восстановлению чувства собственного достоинства у людей с инвалидностью. Рецензенты и исследователи могут писать восторженные статьи о том, как «важны» мои книги, но иногда мне кажется, что мой самый значительный вклад в общество – те годы, когда я работал медбратом, пока писательский труд не позволил отказаться от этого заработка. Однажды старушка умерла у меня на руках. Не уверен, что роман может быть важнее этого.
Одно из моих повседневных занятий – переписка с артистами и музыкантами. В беседах со скрипачкой Юдит ван Дрил, участницей квартета Dudok Quartet Amsterdam, мы обсуждаем главным образом мое давнее равнодушие к классической музыке и причины, по которым одна музыка вызывает у людей эмоциональный отклик, а другая нет.
Однажды Юдит упомянула, что когда-то давно играла в уличном оркестре под названием Ricciotti. «Мы играли везде, где не играют нормальные оркестры: в больницах, тюрьмах, психиатрических лечебницах, для детей с особыми потребностями, на улицах… Помню, как-то мы играли „Хризантемы“ Пуччини для детей с тяжелой инвалидностью. Поскольку эти дети не в состоянии воспринимать большое количество стимулов сразу, целого оркестра было бы слишком много, и мы пошли к ним в составе струнного квартета. Дети издавали звуки, напоминающие звуки животных (это единственный доступный им способ выражать эмоции, но с непривычки немного пугает). Стоило нам начать играть, как они притихли, и атмосфера стала абсолютно безмятежной. То, что музыка способна на такое – это совершенно потрясающе и уникально, как мне кажется».
По моему прежнему роду деятельности я очень часто сталкивался с так называемой паркинсонической походкой. Пациенты в таких случаях стояли рядом со мной, слегка сгорбившись и нервно поглядывая в дальний конец коридора – пункт назначения. Я придерживал их за локоть, когда они пытались тронуться с места. Поначалу казалось, что человек приклеился к полу, но затем он потихоньку начинал продвигаться маленькими шаркающими шажками, едва не падая вперед.
На YouTube выложен ролик, в котором мужчина по имени Джон проходит через это унижение. Его ботинки словно приколочены к полу. Вот-вот он упадет ничком. И тут начинает играть музыка. Джон решительно берет медсестру за руку и начинает плавно и грациозно танцевать с ней танго. Это чудо.
Впрочем, с медицинской точки зрения никакого чуда. Чтобы ходить широким уверенным шагом, нам требуется дофамин, который производят нейроны, погибающие в ходе болезни Паркинсона. Пациенты шарят в своем черном веществе (substantia nigra) в поисках того, чего там нет. Как я уже упоминал в начале главы, мозг – потрясающее устройство, но, как и любой сложный технический прибор, он упорно цепляется за процессы, которые уже не работают. Можно назвать его упрямым.
«Мы полагаем, – объясняет профессор Мег Моррис из Лаборатории движения человека при Университете Ла Троба, – что музыка помогает обойти дефектные базальные ганглии и активирует то, что заперто внутри. Музыка дает внешний ритм, который компенсирует нарушение ритмов внутри мозга».
Джон танцует божественно. Жаль, что таким способом он не может передвигаться по улицам.
Гренвилл Хэнкокс, музыкант, гуманист, основатель организации Canterbury Cantata Trust, дирижер и почетный профессор нескольких университетов, в 2005 году стал кавалером Ордена Британской империи за заслуги в области музыки. Мне было нетрудно его найти – он дирижирует в хоре для местных жителей, страдающих неврологическими заболеваниями, в основном болезнью Паркинсона, в церкви в трех минутах ходьбы от моего дома.
Хэнкокс начал проводить эти занятия в мае 2019 года. Десять месяцев спустя количество участников увеличилось с 20 до 60 человек – исключительно благодаря сарафанному радио. Места хватает всем. Это большая церковь. Она построена в стиле викторианской готики. Отличная акустика, шоколадные печеньки, чай и апельсиновый сквош.
Здешние репетиции похожи на то, что происходит на собраниях групп Sing to Beat, предназначенных для людей с болезнью Паркинсона, по всей стране. Люди садятся в круг лицом друг к другу. Это командная работа, а не церковная служба. Все собрались, чтобы тренироваться. У самой молодой участницы многообещающая карьера в молодежном оркестре оборвалась после автомобильной аварии. Сейчас Софи, укутанная в шарфы, передвигается в моторизированной инвалидной коляске. Большинству остальных участников от шестидесяти до восьмидесяти, а одному даже девяносто. Но и самому седовласому Хэнкоксу уже семьдесят, и хотя он одет в стильную рубашку с цветочным принтом и модные мешковатые джинсы, походка подсказывает, что его опорно-двигательный аппарат знавал лучшие времена. В какой-то момент, возвращая на место микрофон-петличку, отцепившийся от лацкана, он шутит:
– Вообще-то, это кардиостимулятор.
И тем не менее Хэнкокс так и пышет энергией: он управляет толпой как Мик Джаггер, только седину не закрашивает. Для разогрева он дает упражнения, на первый взгляд не имеющие никакого отношения к музыке: «Помассируйте левую руку. А теперь правую. Потопайте ногами. Разомните левое бедро. Правое бедро. Выполните пинок левой ногой…» И так далее. Затем начинаются упражнения с хлопанием в ладоши. Вскоре шестьдесят человек исполняют с помощью хлопков и притопов безошибочно узнаваемое вступление к одному из величайших хитов группы Queen, и Хэнкокс начинает скандировать слова We Will Rock You.
Чем дальше, тем сложнее становятся вокальные упражнения. Гаммы строятся не по традиционному принципу типа до-ре-ми, а как математические последовательности: 1-2-3-4-3-2-1, потом 1-2-3-4-5-4-3-2-1 и так далее, постепенно диапазон расширяется до целой октавы. Затем собравшиеся поют целый алфавит, достигая вершины на букве М и после нее спускаясь вниз.
– Попробуйте проделать это на одном дыхании, – предлагает Хэнкокс. – Используйте диафрагму, чтобы выталкивать воздух.
Далее он делит участников на две группы примерно по тридцать человек. Одна группа начинает петь алфавит сразу, а другая – несколько секунд спустя. Церковь наполняется звуками древнего канона, известного как рондель.
После этого каждая группа делится еще на две, и все четыре группы начинают петь в разное время. Я ожидаю, что все звуки смешаются в сплошной хаос, но участники справляются. Каждая группа непоколебимо выводит свою партию и не сбивается из-за пения других.
Потом все переходят к композиции Land Of The Silver Birch – канадской песне начала XX века, посвященной прародине тех, кого когда-то называли краснокожими индейцами. «В ней много согласных, которые не так-то просто пропеть», – предупреждает Хэнкокс, но всего через несколько минут хор выводит строчки My paddle’s keen and bright / Flashing with silver («Сильны и чисты мои весла, / Блистающие серебром»), незаметно разделившись на несколько партий.
– Потрясающе! – восклицает Хэнкокс, когда они умолкают. – Мы поем все эти новые песни, и мозг получает бешеную нагрузку. Вам ведь знакома фраза «используй или потеряешь»? Так вот, это то, что нужно! – при этом он похлопывает себя по голове и поглаживает живот.
Хэнкокс вырос на классической музыке и преклонении перед элитными навыками, но его ценности на удивление демократичны. Кажется, у него нет времени для виртуозов.