Оперная певица Джоан Сазерленд покинула сцену, когда ей было немного за шестьдесят. В интервью, которое она дала на радио за пять лет до смерти, Сазерленд спросили, не может ли она передумать. «Боже мой, солнышко, мне семьдесят восемь, – воскликнула дама-командор Ордена Британской империи. – Я бы ни за что не вышла петь с тем, что осталось от моего голоса. […] Когда поешь, используешь не только голос, но и легкие, и диафрагму, и все это подвержено старению. […] Нравится вам это или нет, тело постепенно разрушается, и я просто не получала нужной отдачи от внутренних органов – печени, легких, сердца и так далее… Пора было остановиться».
Действительно ли приходит пора остановиться? Фрэнки Армстронг могла бы заявить, что никогда не поздно начать. Профессор Гренвилл Хэнкокс, с которым вы уже познакомились в одной из предшествующих глав, наверняка заявил бы, что невозможно стать «слишком старым» или слишком немощным и неспособным петь. В основе таких разногласий лежит отличающиеся в наших культурах представления о том, для чего мы поем.
Джоан Сазерленд обитала в царстве классической музыки, в среде, насквозь пронизанной придирками и неодобрением. Даже на пике славы ей приходилось защищать репутацию от обвинений в «смазанной» дикции и «вялом» чувстве ритма. Критик, чьи резкие эпитеты я процитировал, называет себя поклонником Сазерленд и в конечном итоге приходит к выводу, что ее достоинства перевешивают недостатки. Сравнивая ее по пунктам с другой знаменитой обладательницей сопрано, Беверли Силлс, он описывает обеих как «эквилибристок колоратуры», проводя параллель между музыкальной сценой и цирком, где публика только и ждет, когда певец упадет.
В рок-музыке стандарты не такие строгие. Методы экспертизы, с которыми критики классической музыки подходят к сопрано, чтобы убедиться, что вокалистка взяла верхнее фа в решающей восьмой фразе четвертой арии, едва ли применимы к концерту Deep Purple на московской арене «Мегаспорт». И в самом деле, придиры могут ворчать, что голос Иэна Гиллана «сдал», однако многие люди будут настаивать, что он так же чертовски крут и великолепен, как и всегда. Дело в том, что в старом роке существует солидарность между стареющими исполнителями и стареющими фанатами – взаимная благодарность за то, что, несмотря на лысеющую голову, растущий живот и онкологические операции, группа пока в состоянии выйти на сцену, а фанаты пока в состоянии явиться на концерт. Смерть еще не заявила о своих правах, и Иэн Гиллан еще может спеть старые добрые хиты (пусть даже пропуская высокие ноты). В каком-то смысле это именно та безопасность, к которой стремится Фрэнки Армстронг.
Безопасность (или небезопасность) пространства, в котором работает Фрэнки Армстронг, становится еще более острой темой, когда мы слушаем ее нынешнее пение и сравниваем его с тем, как она пела пятьдесят лет назад. Когда я ставлю ее пластинку Lovely On The Water, раздается голос образца 1972 года, и он прекрасен. В нем нет ничего искусственного, никаких ухищрений, и тем не менее он соответствует всем критериям точности, которые захотел бы применить к нему любой учитель пения. За прошедшие с тех пор десятилетия Армстронг помогла множеству людей обрести свой голос, отбросив стыд и самоуничижение, но сама постарела. Инструмент, который некогда приводил обыкновенных людей из позиции слабости в позицию новообретенной силы, утратил работоспособность и сделал Армстронг уязвимой. Другими словами, она сама стала одной из тех, кому когда-то помогала.
Как относиться к тому, что голос певца изнашивается и приходит в негодность, – чествовать его или сожалеть об этом? Для разных певцов ответ будет разным. Курение – ужасно глупое занятие и приводит к множеству проблем со здоровьем, включая рак, эмфизему и хроническую обструктивную болезнь легких. Тем не менее большинство слушателей сходятся во мнении, что певческий голос Марианны Фейтфулл стал интереснее благодаря продолжительному саморазрушению, да и сама она едва ли обменяла бы свой знаменитый испорченный инструмент на нетронутый и чистый, каким он был, когда она была подростком.
Фейтфулл, по собственному желанию или по необходимости, стала иконой переизобретения себя, приучив публику ожидать серьезного уменьшения ее вокального диапазона – или как минимум не осуждать ее за это. Если Фейтфулл проживет достаточно, чтобы записать еще один альбом (ее последний на сегодняшний день альбом She Walks In Beauty представлял собой декламацию стихов Байрона), не исключено, что она напоет его в диапазоне всего одной-двух нот, и тем не менее получит множество хвалебных отзывов. Всеобщее признание будет отчасти связано с тем, что она научилась извлекать максимальный эффект из тех действий, на которые все еще способен ее потрепанный инструмент, и отчасти с тем, что ее фанаты питают нежную привязанность к певице, пережившей коронавирус, пневмонию, рак груди, переломы костей, гепатит, бездомную жизнь, гeроиновую зависимость, алкоголизм, анорексию, туберкулез и даже Rolling Stones.
Однако у нас есть и Уитни Хьюстон – классическая жертва саморазрушения, не сумевшая переизобрести себя. Злоупотребление алкоголем и нaркотиками изменило силу и диапазон ее голоса, хоть и не в такой степени, как у Марианны Фейтфулл. Журналисты и охваченные ужасом представители общественности описывали Хьюстон как тень прежней личности, пародию, развалину и так далее, совершенно игнорируя тот факт, что по сравнению с обычным человеком или даже Марианной Фейтфулл и Джонни Кэшем она все еще обладала более чем пригодным инструментом. Однако ей и в голову не приходило, что она может использовать его каким-то иным способом, помимо того, которым завоевала звездную славу. Зажатая между требованиями менеджеров, жесткими ожиданиями публики и собственным недостатком воображения, она чувствовала себя обязанной петь I Will Always Love You – и не вытягивала. Ковыляла по канату эквилибриста на шпильках, отчаянно уставшая, пьяная и нанюхавшаяся кoкаина.
Голос не всегда разрушают старость, болезнь или злоупотребление нaркотиками. Иногда мы заставляем его издавать звуки, которые ему не нравятся, снова и снова, потому что такая у нас работа. Все мы знаем, что не полезно слишком сильно давить на себя, перенапрягать мускулы, при этом обещая, что, когда задача будет выполнена, мы отдохнем. Порой мы неверно оцениваем границы того, что можем сделать безнаказанно.
В 1984 году группа Jethro Tull отправилась в турне в поддержку только что вышедшего альбома Under Wraps. Его короткие синтезаторные песни, написанные под влиянием более молодого поколения музыкантов, таких как Томас Долби и The Buggles, оттолкнула от группы многих старых фанатов. И тем не менее фронтмен Jethro Tull Иэн Андерсон был полон решимости шагать в ногу со временем и очень гордился своим вокалом на упомянутой пластинке, который, по его словам, «был хорош как никогда»: «Я вышел за пределы моего ограниченного диапазона и звучал мощнее, чем когда-либо прежде». Так оно и было, но необходимость каждый вечер снова и снова петь эти сложные для Андерсона партии причинила серьезный ущерб его перетруженной гортани. Его попытки внушить публике любовь к альбому, который так и остался относительно непопулярным, оставили на нем неизгладимые шрамы, и теперь ему приходится прибегать к помощи дублера по имени Райан О’Доннел, чтобы тот пел фрагменты, с которыми сам Андерсон не справляется.
Сессионная вокалистка Линда Питерс, которая позднее приобрела известность как Линда Томпсон, – обладательница одного из самых одиноких голосов в мире. Этот голос идеально подходил для меланхолических этюдов ее бывшего супруга, таких как Withered And Died или Down Where The Drunkards Roll. После тяжелого расставания с Ричардом утонченная тоска, всегда присутствовавшая в ее голосе, как-то сумела просочиться в базальные ганглии ее мозга, спровоцировав загадочное состояние под названием «спастическая дисфония». Оно выражается в спазмах, которые охватывают мышцы гортани, в результате чего пострадавший либо остается почти немым, либо не может нормально произносить гласные из-за неконтролируемых вздохов. Это состояние считается неизлечимым. Томпсон оставила пение и открыла магазинчик винтажных ювелирных изделий.
После катастрофы, обрушившейся на нее в 1980‐х, Линда периодически – и спазматически – пела. Ей помогли инъекции ботокса непосредственно в голосовой аппарат, а также поддержка любящей семьи. Как и в других случаях нарушения мозговых функций, здесь сложно сказать: то ли эмоции нарушают работу какой-то физической системы, то ли нарушения в работе физической системы порождают страх и неуверенность.
Ширли Коллинз – еще одна выдающаяся фолк-певица, потерявшая голос после развода. Неизвестно, страдала ли она от спастической дисфонии или от чего-то более тривиального, но она утратила способность петь в 1978 году, когда ее муж Эшли Хатчинс ушел к другой женщине. «Пострадал мой голос, пострадало мое эго, пострадало мое сердце и все остальное, и я больше не могла петь как надо». Выступая на сцене Национального театра вместе с Хатчинсом и его новой пассией, Коллинз изо всех сил старалась быть стойким солдатом. «Иногда у меня получалось. Но иногда я пыталась петь, и горло будто сжималось, закрывалось. И к сожалению, чем больше я старалась, тем хуже становилось».
В конце концов стиль, в котором работала Коллинз, был признан устаревшим и неактуальным, поскольку англоязычная культура вступила в эпоху Шины Истон, Simple Minds и Bros. Ширли ушла из музыкальной индустрии и работала в организации «Оксфам», Британской библиотеке и центре занятости. В возрасте семидесяти одного года, когда она вышла на пенсию и жила в маленьком коттедже в Восточном Сассексе, ее уговорили спеть одну песенку для альбома Black Ships Ate The Sky авангардной группы Current 93. Лидер группы, Дэвид Тибет, страстный и неустанный покровитель потерянных и забытых талантов, как-то убедил ее спеть две песни на концерте группы в лондонской церкви Юнион-чэпел в феврале 2014 года.