«Я была не очень хороша», – говорит Ширли, и хотя поклонники осы́пали ее любовью и одобрением, это правда: она была не очень хороша. Ширли звучала как женщина семидесяти восьми лет, охваченная сильным волнением и не певшая несколько десятилетий. Но из этого робкого саженца вырос новый этап ее удивительной карьеры. Несколько лет спустя она впервые с конца 1970‐х выпустила собственный альбом, Lodestar, получивший широкое признание, а в 2020 году вышел еще один, даже лучше – Heart’s Erase. Оказалось, ее голос пропал не окончательно. Он просто звучал не там, где следовало бы.
Я не сомневаюсь в существовании такого медицинского диагноза, как дисфония. Также мне известно, что может произойти: голосовые связки страдают от воспаления, утрачивают связь с легкими и кровеносными сосудами, которые им когда-то помогали, на связках образуются узлы. Однако я не могу не отметить роль сексуальной политики в историях певиц, потерявших голос. Наверняка где-то существуют мужчины, которые перестали петь, когда их оставили жены или подружки, но я таких не знаю. В нашей патриархальной культуре только женщине нужно сначала «найти» свой голос, а потом нести все риски и бояться «умолкнуть», столкнувшись с насилием либо расставанием с супругом или бойфрендом.
Один из голосов, чьи физиологические взлеты и падения были безжалостно задокументированы, принадлежит Беверли Мартин. Еще во время учебы в школе ее пригласили выступать в фолк-группе The Levee Breakers. На альбоме Babe I’m Leaving You, выпущенном лейблом Parlophone в 1965 году, ее голос ассоциируется скорее с повидавшей жизнь американской бродяжкой, чем со школьницей из Ковентри. Всего через несколько лет она работала с лучшими сессионными музыкантами Великобритании – Джимми Пейджем, Джоном Полом Джонсом, Ники Хопкинсом, Джоном Ренборном. Все были уверены, что ее ждет блестящее будущее. Берт Дженш научил ее играть на гитаре. Пол Саймон возил ее в Нью-Йорк, чтобы познакомить со своими знаменитыми друзьями. Ее сольные записи, выходившие под именем Беверли (без фамилии), были не такими самоуверенными, как дебют в составе The Levee Breakers: обхаживавшие ее продюсеры несколько сбивали столку («Как только у меня начала расти грудь, я будто растеряла всю силу», – вспоминала она позднее). Она выступала на фестивале «Монтерей Поп» на одной сцене с The Byrds, The Jimi Hendrix Experience, The Who, Дженис Джоплин и Отисом Реддингом.
Но в названии заглавной песни того первого альбома Babe I’m Leaving You – «Малыш, я ухожу от тебя» – крылась жестокая ирония. Способность постоять за себя, о которой там пелось, оказалась несвойственна Беверли в реальной жизни. «Друзья говорили мне, что у тебя нет сердца, – пела она. – Ты забрал мое и разбил его». В 1969 году она влюбилась именно в такого человека – Джона Мартина, обаятельного мерзавца с невинным выражением лица. Мартин мучил Беверли и камня на камне не оставил от ее веры в себя.
В первое время влюбленные работали дуэтом. В альбомах Stormbringer! и The Road To Ruin было по несколько песен в исполнении Беверли – правда, меньше, чем могло бы. В песне Here I Am Беверли воздает славу своему мужу и его якобы направляющей руке. В первоначальный релиз альбома The Road To Ruin песня не вошла – вероятно потому, что вокал Беверли в ней неубедителен, а группа звучит несыгранно, но, может, и потому, что некий авторитет счел песни Джона более стоящими. Так что песня под названием Here I Am («Я здесь») блистала, так сказать, своим отсутствием.
Потом родились дети. Беверли оказалась заперта в дальнем доме в Гастингсе, заботясь об отпрысках, пока Джон зарабатывал себе репутацию, разъезжая с гастролями. Безудержное злоупотребление алкоголем и нaркотиками подстегнули его недоверчивость и ревность, породив паранойю и склонность к насилию. «Ты никогда от меня не избавишься, – вспоминает Беверли его слова. – Я выслежу тебя и убью. И тебя, и того, кто будет с тобой». В конце концов, после продолжавшихся много лет побоев она обратилась за защитой в местный полицейский участок, где ей пригрозили наказанием за то, что она оставила детей.
Мы никогда не узнаем, могла ли Беверли развить в себе талант, сравнимый с талантом Джона. Он был, безусловно, очень одаренным гитаристом, и его голос, довольно посредственный на ранних записях вроде London Conversation, со временем превратился в уникальный духовой инструмент. Что мы знаем наверняка – это то, что амбиции Джона встретили поддержку и одобрение в патриархальной музыкальной индустрии, а Беверли – человек, переживший продолжительное домашнее насилие, и мать проблемного ребенка – осталась без карьеры и жила на пособие.
К тому времени как Джон Мартин умер, от его голоса остался лишь бронхитный хрип из-за хронического алкоголизма, курения и ожирения, хотя еще были фанаты, боготворившие певца как архетип «плохого парня». Он был удостоен звания офицера Ордена Британской империи.
Беверли попыталась вернуться на сцену, когда ей было за шестьдесят, через много лет после выхода The Road To Ruin. Все эти годы ею «никто не интересовался», ее голос пострадал не от вредных привычек, а от нервов и разрушенной самооценки. На альбоме The Phoenix And The Turtle, отданном на милость критиков в 2014 году, Беверли не попадает в ноты чаще, чем попадает, порой она фальшивит на десятке слов, прежде чем спеть верно. Один из комментаторов под ее видео на YouTube пишет: «Беверли было просто не дано стать певицей». Другой комментатор не поленился написать гораздо более развернутый отзыв, такой разгромный и язвительный, что я не решаюсь цитировать его здесь.
Что случилось с дерзкой школьницей, чей талант заблистал в The Levee Breakers? В поисках ответа можно посмотреть еще одно видео на YouTube – ее выступление на трибьют-концерте в честь Берта Дженша, прошедшем в Королевском фестивальном зале в декабре 2013 года. Беверли выходит на сцену в обрамлении спроецированной на экран обложки альбома Дженша It Don’t Bother Me, которая включает изображение более молодой и цветущей версии ее самой, отдыхающей на футоне. Музыканты поддерживают в зале напряжение, наигрывая тягучий ритм вуду. Беверли приветствует аудиторию улыбкой и кивком, после чего разражается великолепным исполнением песни When The Levee Breaks. На эти несколько минут Королевский фестивальный зал становится дворцом, в котором она – королева.
Версия той же песни, включенная в альбом The Phoenix And The Turtle год спустя, звучит бесхарактерно, высокопарно, мучительно неуверенно. Что-то снова сломалось, причем не обязательно в голосовом аппарате Беверли, скорее в той части души, в которой голос получает или не получает поддержку.
Когда я пишу эти строки, «официальный сайт» Беверли не функционирует, его доменное имя выставлено на продажу. «Это место не должно пропадать зря, – гласит автоматически сгенерированное рекламное объявление. – Пусть beverleymartyn.com поработает на вас!»
Есть множество способов пользоваться голосом. Пусть я не умею петь и вызываю у друзей приступы жалости, когда все же пытаюсь, но вы читаете написанные мной слова, напечатанные в книге – одной из многих, которые мне посчастливилось опубликовать. Каждая из них давала судьбе возможность закрыть передо мной дверь. Но вместо этого меня всякий раз приглашали войти. Иногда на меня обрушивались аплодисменты, когда я занимал место, не успев даже открыть рот.
На любом литературном фестивале писатели моего социально-экономического происхождения – большая редкость. Сейчас все потихоньку меняется, но в те годы, когда я выступал с презентациями моих романов и тусовался за кулисами с коллегами по перу, мне казалось, что каждый из них, независимо от цвета кожи, получил образование в элитной школе. Их родители определенно могли дать им гораздо больше, чем одиннадцать пыльных книжек, которые были дома у моих.
Мне легко разыгрывать карту выходца из рабочего класса, рассказывать истории о временах, когда я толкал б/у пианино вверх по холму в свою лачугу, о тараканах и прогнивших полах в квартирах размером с обувную коробку, где я писал «Багровый лепесток», о милой леди из среднего класса, которая наняла меня уборщиком, но почти сразу же расторгла договор, поскольку поняла, что нанимать обслугу, «слишком близкую по уровню интеллекта», чревато проблемами.
Но все эти истории обманчивы. Бедность и бесправие были для меня скорее приключением. Разумеется, я ходил по краю, но исследовал таким образом границы на собственных условиях. Я думал свои мысли и принимал как должное право их думать. Я был молодым белым гетеросексуальным мужчиной и хотел посвятить жизнь искусству. Черт побери! Я был готов носить одежду из секонд-хенда, подворовывать еду в магазинах, кататься по грязной реке в пластиковой лодчонке и писать свои истории до тех пор, пока мир не созреет их прочесть.
Эта фантазия не была разрушена никем и ничем. Меня не принуждали к покорности, не заставляли держать мой грязный рот на замке. Меня не насиловали и не клеймили позором, никто и никогда не измерял мою ценность физической привлекательностью, не считая цвета кожи. Меня не сажали в тюрьму, и я не беременел, мне не приходилось умолять полицейских спасти меня от распускающего руки супруга. Напротив, когда я оказывался в уязвимом состоянии, в депрессии, на грани сумасшествия, моя преданная жена заботилась обо мне, кормила и уверяла, что будет любить меня, несмотря ни на что.
У меня всегда был голос и до сих пор есть. И вот я пою, а вы меня слушаете.
Нежная экзотика
В течение последних ста лет Британская империя потеряла бо́льшую часть своих заморских земель и такими темпами сузится до маленькой Англии. США, которые еще недавно казались способными насадить свою фирменную демократию по всему миру, в глубоком кризисе и буквально разваливаются на части.
Но в одном отношении эти англоязычные державы продолжают господствовать повсеместно. Речь о музыке: их музыкальная продукция доминирует на всем земном шаре, зачастую вытесняя локальных исполнителей в местном радиоэфире и привлекая непропорционально большое внимание зарубежных СМИ.