Так было далеко не всегда. Еще в 1914 году немецкий эрудит Оскар Адольф Герман Шмиц окрестил Англию das Land ohne Musik – «страной без музыки». Вы, наверное, думаете, что ни одна нация не стерпела бы подобного оскорбления, однако многие любители культуры в Британии стерпели. В течение многих столетий родными странами гениев и шедевров оставались Германия и Италия: Бах, Бетховен, Моцарт, Верди, Гендель, Брамс, Пуччини и так далее. Кем могла похвастаться Британия? Лирмонтом Драйсдейлом? Линдси Слоупером?
Казалось, что англичанам, предположительно от природы начисто лишенным таланта, уготовано завозить музыку извне, а не писать ее самим. Неотесанные крестьяне, горланящие народные баллады, и невежественные обыватели, завывающие под аккомпанемент рояля в гостиной, не согласились бы с подобными претензиями иностранцев, но истинные знатоки смиренно опустили бы головы.
Это смирение уходит корнями в далекое прошлое. В 1675 году композитор Мэтью Локк признал Италию «величайшей школой в мире», а Генри Пёрселл верил, что ключ к любому успеху – «овладение итальянским языком, ибо он лучший учитель», тогда как плоды английской культуры по умолчанию считались второсортными, «так как больше удалены от солнца». Выдающийся театральный и оперный деятель XVIII века Оуэн Суини соглашался, что драгоценный заморский цветок музыки «увядает, подобно нежной экзотике, попав в наш холодный край».
Великолепие немецкой музыки тоже бросало тень на потуги английских композиторов. Бах был настоящим Леонардо да Винчи в музыке, а Бетховен – архетипом гения. Слава Всевышнему, Гендель перебрался из Гамбурга в Англию, а не то прозябать бы нам без «Мессии», не говоря уже о дарованиях из других частей Европы: Рахманинове, Равеле, Чайковском, Шопене, Листе, Дебюсси, Бизе… Список корифеев, отодвигавших английских композиторов все дальше в тень, можно продолжать до бесконечности.
Тем временем в Америке, Канаде и Австралии патриотическая бравада слишком легко уступила место культурному раболепию. Откуда в этих едва народившихся, не обладающих традицией колониях взяться «классической» музыке? И пока рабы и аборигены распевали «безыскусные» песенки где-то на отшибе в полной безвестности, рабовладельцы и образованное белое население сидели в гостиных и воздавали славу Античности.
Американские композиторы, если подавали какие-либо надежды, ездили учиться в Европу, часто как раз в Германию. Если им сопутствовала удача, домой они возвращались, намыв золотого песка. Австралийских музыкантов даже сами австралийцы не воспринимали всерьез, пока те не добивались успеха в Европе, притом что до Европы было десять тысяч миль и там никто не интересовался их творчеством.
Остается признать: с точки зрения культуры все дороги вели в Рим (и Вену, и Берлин, и Париж, и иже с ними).
Все изменили блюз, джаз и рок-н-ролл. Когда угнетенные чернокожие народы высадили свою старую музыку на новой почве, произошло алхимическое чудо. Прижившиеся ростки уже не были «нежной экзотикой». Они стали бурно разрастаться и оказались куда крепче большинства других растений.
Более того, эти инновации пришлись по душе белым слушателям. Широкая публика хотела танцевать под эти новые звуки, подражать им и поклоняться. С социальной и политической точек зрения чернокожие все еще не имели власти, однако в сфере культуры они покорили бывших угнетателей.
К середине XX века возмущенные блюстители хорошего вкуса вовсю сжигали и портили пластинки, зараженные влиянием «примитивной» и «дегенеративной» культуры. Но было поздно. Эти поборники трезвости, служившие некогда арбитрами западной цивилизации, оказались в меньшинстве, за бортом мейнстримного дискурса. Вскоре The Beatles спели Roll Over Beethoven Чака Берри, и огромные толпы – не только в Англии и Америке, а по всему миру – согласились, что Бетховену в самом деле пора отступить в сторону.
В последующие десятилетия регги, метал, рэп и доведенная до ума с помощью цифровых средств поп-музыка укрепили и расширили новую империю. Конечно, классику все еще играют в концертных залах, но в наше время миром правит поп. И он в основном англоязычен.
Где бы я ни путешествовал, из скрытых динамиков в общественных местах, ресторанах, кафе, гостиницах, такси и у людей дома раздаются песни на английском. В моем городке нет ни малейшего шанса, что однажды я услышу в торговом центре или заведении общепита что-нибудь на немецком, чешском или норвежском: это было бы дико. Зато никто не удивится, если будет наоборот.
Я неоднократно слышал Dock Of The Bay Отиса Реддинга, The Best Тины Тёрнер и Bus Stop группы The Hollies в таких отдаленных уголках мира, как Будапешт, Дубай и Гётеборг. Хозяин квартиры, в которой я жил, когда был в Румынии в 1990 году, терпеливо вырезал из куска дерева электрогитару, чтобы играть на ней песни Dire Straits. Когда я был в Украине с «Врачами без границ», наш фотограф болтал с местными о «хите» румынской группы The Cheeky Girls Cheeky Song (Touch My Bum) – они его знали! В Польше мне посчастливилось выжить в импровизированном авторалли через Карпаты, во время которого наш водитель требовал слушать его любимую группу Johnny Hates Jazz. Проезжая через бетонные жилые массивы моей первой родины – Гааги, – я слушал Streets of Philadelphia Брюса Спрингстина.
Наверное, мне пришлось бы уехать в Северную Корею, чтобы гарантированно услышать неанглоязычные песни, но и там они наверняка настигли бы меня в виде какой-нибудь контрабандной записи, нелегально транслируемой ее гордым обладателем – человеком, который привез меня в страну.
Вот в чем дело: английский язык не только доминирует повсеместно, он еще и воспринимается как нечто крутое. Считается, что это язык космополитизма, универсальности, свободы от местечковости, навязанной родной деревней или городком. Каждый хипстер, которого я встречал за границей, брезговал радиостанциями, крутившими (как правило, по распоряжению властей) только местную музыку. Эти хипстеры тяготели к радиостанциям, транслирующим последние музыкальные новинки из Детройта, Нью-Йорка, Сиэтла, Манчестера, Афин (в американском штате Джорджия, разумеется). Подростки, которые едва могли поддержать разговор на английском, запросто подпевали сотням песен, пестрящих англоязычным сленгом, характерным для жанров инди, панк, хип-хоп или хеви-метал. Они декларировали свою преданность с помощью надписей на футболках.
Само собой, господство английского языка распространяется далеко за пределы музыкальной индустрии. Английский – это язык турбокапитализма. Это язык сетей фастфуда, Голливуда, гаджетов и компьютерных игр. Если я поеду за границу и произнесу там слово apple, мне дадут не яблоко, не Apfel, не mela и не maçã – мне принесут iPhone или MacBook.
Но музыка – это культурный ветер, который разносит англоцентризм по всему миру. Речь уже не идет об импорте или экспорте. Музыка просто есть.
Это не означает, что англоязычная музыка вытеснила музыку других стран. Отнюдь. Местная культура продолжает жить. Но мы – носители англоязычной культуры – ее не уважаем. Иностранцы усердно учат язык империи, она же упорствует в своем монолингвизме.
Другими словами, всем иностранцам знакомы The Beatles, Боб Дилан и Боб Марли. А вот мы не знаем их героев. Зачем нам? Их музыка просто не может быть так же важна, как наша. И если кто-то из этих зарубежных исполнителей достаточно хорош, чтобы мы уделили ему внимание, он наверняка выучит английский для общения с нами напрямую. Выход на англоязычный рынок (превращение в квази-англоязычного певца) – главное достижение.
В следующей главе я напишу о некоторых «зарубежных» поп-артистах, которые так и не сумели «добиться успеха». Скорее всего, вы никогда не слушали их музыку и даже не слышали о них самих.
Причем они вовсе не маргиналы, чье творчество ценит лишь кучка позеров. Они – мегазвезды, чьи альбомы расходились миллионными тиражами. Они известны и любимы (или ненавидимы) всеми у себя на родине и в соседних европейских странах. Они процветают на подходящей почве. Но в нашей плодородной и гостеприимной стране они загибаются. Нежная экзотика, что с них возьмешь.
Ascoltare. Słuchać. Ecoutez. Luister. Listen. Слушайте.
То, что за гегемонию не выменяешь
Cierpliwość, proszę. Patience, s’il vous plait. Geduld, alstublieft. Pazienza, per favore. Терпение, пожалуйста. В этой главе речь пойдет о Чеславе Немене, Алене Башунге, Германе ван Вене и Франко Баттиато.
Во времена моего детства эти имена никому ни о чем не говорили. Ни мне, ни любому из тех, кого я знал. Есть немалая вероятность, что и вам они ни о чем не говорят. И это никак не связано с вашим музыкальным вкусом. Это связано с одним словом, которое редко встретишь за пределами статей о радикальной политике: гегемония.
Я пишу эту книгу в Microsoft Word – текстовом редакторе, придуманном в США. Одна из его функций – подчеркивание волнистой красной линией слов, в которых программа заподозрила ошибку или опечатку.
База данных слов, которые знает этот текстовый редактор, впечатляет: к примеру, у него совершенно нет проблем с tergiversation и supercalifragilisticexpialidocious, и он прекрасно распознает имена: никаких красных закорючек под словами Sinéad O’Connor, Frank Sinatra, Morrissey, Jay-Z, Eminem и даже The Beatles – разумеется, beetles пишется по-другому!
Однако фамилии из первого абзаца этой главы – Czesław, Bashung, Veen и Battiato – подчеркнуты красным. Программисты американской суперкорпорации считают, что их написание может содержать ошибки и его следует перепроверить.
Я вырос в Австралии, которая была и остается частью мировой англоговорящей империи (Северная Америка и Великобритания – ее эпицентры). Мы, англоговорящие, решаем, что «универсально». Иностранцы, болтающие на своих языках, не универсальны по определению. Они – не то, что представляет немедленный интерес.