ндного состава. 16.4.44 г. командир бригады майор Петровичев пошел проверить поле боя. Воспользовавшись этим, Рябченков включил ток в провода от минного поля. От осколков разорвавшегося снаряда был убит командир отряда и ранен комбриг» [1623].
В мае 1944 г. в партизанский отряд им. Грабко бригады № 99 им. Д. Т. Гуляева пришел 14-летний мальчик Сулемчик. Он при предварительном допросе рассказал, что его отца расстреляли немцы, и теперь у него из родственников никого не осталось – он сирота. Мальчик попросил оставить его в отряде, так как он сможет принести пользу. «Вскоре его отпустили на задание. А через несколько дней после его ухода немецкие самолеты бомбили наш район и очень удачно. Появилось подозрение, и впоследствии оно подтвердилось, после того, как этого мальчика поймали партизаны другой бригады и разоблачили»[1624].
Это лишь некоторые примеры удачных действий немецкой агентуры в партизанских формированиях Белоруссии, которые вместе с рядом примеров, указанных ранее, опровергают (или, во всяком случае, делают его не таким категоричным) вывод о том, что «партизанская контрразведка сумела сорвать происки фашистских спецслужб и уберечь от вражеской агентуры партизанские формирования. В целом же партизанская разведка и контрразведка в тяжелых условиях сумела оказаться на высоте предъявленных к ней требований и оказать реальную помощь в общей борьбе с врагом» [1625]. Приходится констатировать, что в ряде партизанских формирований особые отделы работали недостаточно хорошо, в том числе и потому, что ощущалась острая нехватка квалифицированных кадров.
Можно говорить о том, что в стратегическом плане заброска агентов в партизанские соединения себя не оправдала. Такая практика не позволила решить проблему борьбы с партизанским движением, а КПД немецких агентов в процентном соотношении был невысоким. Вместе с этим в тактическом отношении можно говорить об отдельных успешных акциях немецких шпионов. В первую очередь это касается сбора разведывательных данных накануне проведения карательных операций. Еще одним важным результатом деятельности немецкой агентуры, о котором до сегодняшнего дня мало говорилось, было создание (или провоцирование) в партизанских соединениях ситуации «повсеместной шпиономании». Многочисленные указания БШПД, ШШПД, НКВД/НКГБ, агентурные данные предупреждали о постоянной угрозе от немецкой агентуры, требовали немедленного ее разоблачения и постоянной бдительности. Причем агентом мог оказаться фактически любой человек, прибывший в отряд: беглый военнопленный, беженец, еврей из гетто, ребенок-сирота или женщина, спасающаяся от увоза в Германию. В такой ситуации подозрительность ко всем, в том числе и к гражданскому населению, безусловно, оказывала негативное влияние и на взаимоотношения «лесных солдат» и жителей оккупированных областей и в ряде случаев приводила к злоупотреблениям и противоправным действиям со стороны партизан.
6.3. Судебно-следственное делопроизводство и судьба разоблаченной агентуры
Юридическая сторона выявления и разоблачения засылаемой немецкой агентуры регулировалась документами, составлявшими группу следственных материалов (следственное делопроизводство). К сожалению, изучению системы партизанского правосудия посвящены лишь отдельные исследования[1626]. И в первую очередь они касаются рассмотрения уголовных преступлений.
Укажем на то, что лишь в некоторых партизанских соединениях в первые полтора года работали органы контрразведки, а соответственно, велось и документационное обеспечение. В большинстве случаев вопрос с разоблаченными агентами решался на месте командиром и комиссаром отряда. Все это нередко приводило к злоупотреблениям и расстрелам людей лишь по одному подозрению их в противоправных действиях. Свидетельница такого случая произвола и злоупотребления со стороны заместителя командира по разведке 4-й Белорусской бригады Николая Шураева сообщила, что «во время пребывания в партизанской бригаде Шураев рассказывал мне, что он лично расстрелял детей, которых он заподозрил, как немецких агентов, засланных в партизанскую зону. Осенью 1942 года Шураевым была расстреляна Федорова Елена комсомолка – молодая девушка, связанная с партизанами…»[1627] Начальник оперативно-чекистской группы при Могилевском обкоме КП(б)Б И. Стельмах в приказе № 010 от 27 декабря 1943 г. констатировал: «За последнее время участились случаи арестов и расстрелов мирного населения, подозреваемого в шпионаже и контрреволюционной деятельности и задержанных агентов врага без санкции на это вышестоящих начальников»[1628].
Зимой 1941/1942 гг. было издано несколько важных указаний, которые определяли категории населения, которые подлежали суду за сотрудничество с оккупантами. Первым из этих документов стал приказ НКВД СССР № 001683 от 12 декабря 1941 г. «Об оперативно-чекистском обслуживании местностей, освобожденных от войск противника». 18 февраля 1942 г. НКВД СССР издал указание, в котором было подробно изложено, с какими конкретно категориями жителей следует работать: «Следствием по делам арестованных ставленников немцев, опросами агентуры, заявителей и местных жителей устанавливать и брать на учет:
…в) агентуру германской военной разведки, гестапо, тайной полиции, оставленную в данном городе-районе или переброшенную ранее немцами в наш тыл: резидентов, связников, содержателей явочных квартир, проводников и переправщиков;
…д) изменников Родины, предателей, провокаторов и немецких пособников, оказывающих содействие оккупантам в проведении различного рода мероприятий».
13 мая 1942 г. принципы репрессий против коллаборационистов были уточнены в приказе Прокуратуры СССР «О квалификации преступлений лиц, перешедших на службу к немецко-фашистским оккупантам в районах временно занятых врагом». Такие категории людей привлекались к ответственности по статье 58-1 «а», которая предусматривала за измену Родине высшую меру наказания – расстрел с конфискацией всего имущества, а при смягчающих обстоятельствах – лишение свободы на срок 10 лет с конфискацией имущества[1629].
По мнению белорусского историка А. Шаркова, «принципы репрессий против коллаборационистов, сформированные зимой 1941–1942 гг., в последующем подвергались некоторой корректировке. Уже в 1943 г. в советском руководстве подобный подход стали рассматривать как излишне жестокий… Если в 1941 г. измену Родине видели там, где ее в помине не существовало, то в 1943 г. пришло понимание того, что в условиях жесточайшего оккупационного режима вступление в коллаборационистские формирования было зачастую лишь средством выживания как для военнопленных, так и для мирного населения» [1630].
Укажем на то, что в отношении немецкой агентуры, разоблаченной в партизанских формированиях, никаких «послаблений» не было. Если вражеских шпионов и разведчиков, выявленных на территории Советского Союза, могли перевербовать, привлечь к радиоиграм или заменить расстрел на длительные сроки заключения, то в лесу такая альтернатива была невозможна. Кроме того, агентура, засылаемая на территорию СССР и в части Красной армии, очень часто добровольно сдавалась и раскрывала себя. Добровольная сдача агентов партизанам была явлением исключительно редким. Автором выявлено всего несколько подобных случаев[1631].
По мнению доктора наук А. Шаркова, основными правоохранительными органами в партизанских формированиях были: особые отделы, партизанские товарищеские суды, суды на правах народных судов, суды командирской чести и военно-полевые трибуналы. Партизанские суды и военно-полевые трибуналы руководствовались Криминальным и Криминально-процессуальным кодексами БССР, а также указами Президиума Верховного Совета СССР. Наиболее значительным законодательным актом для военно-судебных органов являлся Указ Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 г. «О мерах наказания для немецко-фашистских злодеев, виновных в убийствах и истязаниях советского гражданского населения и пленных красноармейцев, для шпионов, изменников Родины из числа советских граждан и их пособников»[1632].
Вместе с этим, не согласимся с мнением А. Шаркова в отношении того, что «все дела в отношении лиц, которые не входили в партизанские отряды, а были обвинены или подозревались в антисоветской деятельности, проходили непосредственно через районные отделы НКВД, которые имели право принимать самостоятельные решения [1633]. Распространенной практикой в отношении разоблаченной агентуры было проведение следственных действий непосредственно «на месте» разоблачения, то есть оперуполномоченными в партизанских соединениях»[1634].
Отметим, что на протяжении всего периода оккупации судебно-следственные мероприятия в отношении выявленной агентуры не всегда велись достаточно корректно и объективно, несмотря на многочисленные инструкции и рекомендации руководящих органов партизанского движения и госбезопасности. Например, в конце ноября 1943 г. в бригаде «Первомайская» был разоблачен Григорий Тихантовский. Никаких конкретных доказательств его шпионской работы у особистов не имелось, очных ставок проведено не было. В основе обвинения была связь с поляками и ксендзом[1635]. Аналогичная ситуация наблюдается и в отношении якобы агента немецкой разведки Ивана Кривоноса, приговор которому был вынесен на основании показаний односельчанина о его «антисоветскости»