И проснулся.
Отчаяние.
Мне никак не удается понять, чем Макс занимается в своем суперсовременном, наверняка дорогущем офисе. Все, что касается его работы, расплывается, крошится на части, и я не могу собрать крупицы воедино. Напрашивается вывод, что работу свою он совсем не любит, хотя, кажется, выполняет добросовестно, по крайней мере, никто к нему не придирается. Только она не имеет для него значения, потому и сны не отражают ее с той четкостью и правдоподобием, какими отличаются другие моменты его жизни. Макс забывает обо всем, стоит ему выйти за порог высоченного здания их компании — такие я видела только в фильмах о богатых и знаменитых.
Определенно, и у Макса нет недостатка в средствах, но, кажется, он вовсе не знаменит, ведь ему удается спокойно передвигаться по Москве, а заодно и мне с ним. И никто не узнает его… Заглядываются, конечно! Невозможно ведь не заметить такую красоту.
Счастье, что он любит не только погонять на машине, но и побродить пешком. Уже кончается сентябрь, и в его городе один за другим вспыхивают закатным солнцем клены. У нас эти деревья не растут, мне в диковинку багровая осень.
— Остановись, — умоляю я Макса, — дай мне полюбоваться!
Конечно, это случайность, только он вдруг замирает у высоченного клена, запрокидывает голову, и его глазами я вижу пышную огненную шапку дерева, всегда готового протянуть пятерню.
— Древесный костер, — шепчу я.
И Макс вдруг повторяет:
— Костер.
Обожаю эти сны! Они лучше любой телепередачи, ведь создают полную иллюзию того, что я нахожусь в столице и вместе с этим красивым парнем (а то и вселившись в него!) проживаю жизнь настолько отличную от моей, что голова кругом… Никогда не думала, что можно с таким нетерпением ждать ночи и нырять в постель, как в волшебный источник.
— Может, вместе посмотрим что-нибудь? — предлагает папа за ужином.
Его добрая улыбка гаснет, когда у меня вырывается:
— А я хотела лечь пораньше!
— Ну конечно, ложись, — тут же соглашается он. — Ты устала… Я почитаю в постели.
— Завтра посмотрим?
— Конечно.
— Завтра пятница, в субботу можно будет поспать подольше.
Он соглашается и с этим, не догадываясь, почему по пятницам меня не тянет спать. В этот вечер Макс опять отправится в ночной клуб, где он всегда напивается до одури, нюхает какую-то дрянь, цепляется за первую попавшуюся девицу, точно она способна спасти от того, что мучает его…
Вот чего мне совершенно не хочется видеть, поэтому каждую неделю в ночь на субботу приходится ставить рядом с постелью термос с кофе, чтобы не будить папу. До утра я занимаю себя какой-нибудь ерундой, только не читаю, ведь какой увлекательной ни была бы книга, если лежишь с ней в постели, в конце концов начинают слипаться глаза. Поэтому я вставляю наушники и смотрю на планшете какую-нибудь дурацкую комедию… Или переписываюсь с Миланкой, которой — единственной! — я рассказала про эти странные сны.
Тогда мы сидели с ней в старом парке, где играли еще в детстве, воображая себя похищенными детьми или, наоборот, разбойниками. Потом Милка не раз рисовала его — у нее настоящий талант, и ее пейзажи отлично продаются. В парке у нас есть любимая скамейка, с которой лучше всего виден букет рыжеватых сосен и белокожих берез. И уж так повелось, что на этой скамье мы рассказываем друг другу самое секретное…
Милана слушает меня, расширив от изумления и без того большие глаза. По цвету они так близки оттенку сосновой коры, что она кажется мне лесной нимфой.
— Обалдеть, — заключает она, выслушав мой путаный рассказ. — Повторяющиеся сны — это ведь такая редкость! У меня в жизни не было… Слушай, тебе надо сходить к психотерапевту.
— Поговорить? А ты мне на что?
— Так я же не специалист! Что я могу посоветовать? Пусть объяснит, что это все значит!
Загнать меня на кушетку ей не удается, и Милана принимается сама изучать природу повторяющихся снов. Порой она звонит мне прямо в школу и мрачно сообщает:
— Регулярно повторяющийся сон с одинаковым сюжетом с точки зрения психоанализа говорит о том, что есть некая проблема и наше подсознание пытается донести до нашего ума, что эта проблема существует и в чем именно она заключается.
— Ты читаешь Википедию?
— Почти. Слушай дальше: сон — это окошко из подсознательного в сознательное. Ля-ля-ля… Вот! То, что нас подсознательно тревожит, пытается донести информацию с помощью неких ассоциаций, непрямых знаков. Но эти знаки нужно еще расшифровать, ведь для каждого человека они разные. Поэтому читать сонники не имеет смысла.
— Я и не читаю.
— Молодец.
В кабинет уже входит моя любимая ученица — кудрявая синеглазая Лилька, готовая спать в обнимку с гитарой так же, как я.
— Милана, у меня урок начинается.
— Да плевать! Что у тебя связано с Москвой? Твоя мать… Она туда уехала?
— Я не знаю.
— Наверняка. Все уезжают в Москву. Может, ты мельком в детстве видела ее мужчину и это он тебе снится?
— Понятия не имею. Не помню. Потом поговорим.
Но она не перезванивает вечером, наверное, у нее свидание, ведь Милана нарасхват. Почему до сих пор она так никого и не выбрала, остается загадкой, с которой тоже неплохо бы наведаться к психотерапевту.
Дневной разговор с ней выбивает меня из колеи, я пытаюсь докопаться до детских воспоминаний, но похоронены они так глубоко… Впустую проходит половина ночи, я верчусь в постели, то сажусь, то переворачиваю подушку. А если засыпаю под утро, как я уже заметила, Макс мне не снится. И дело тут не в разнице во времени — нас с Москвой разделяет всего четыре часа. Не получается… Видно, в его мир не пускают наспех. Он заслуживает полного погружения.
Хотя, признаться, этот парень не особо мне нравится. В нем чувствуется такая необъяснимая озлобленность, которая пугает всерьез. У меня едва не выскакивает сердце, когда он врывается в квартиру человека вдвое старше его и едва не избивает беднягу. Я чувствовала, как ему хочется этого — мои собственные кулаки ныли от нетерпения. Но за что? О каком ребенке шла речь и почему для Макса это настолько важно?
Даже во сне я ощущала, как шумит в ушах от вскипающей крови — то ли у меня, то ли у него… Это и мешало мне как следует вслушаться в разговор, понять суть. И все же кое-что я узнала: красивые мужчины вовсе не так неуязвимы, как кажется со стороны. А ведь именно это занимало меня с самого детства… У Макса имеются свои болевые точки, значит, и он просто взвивается, когда их задевают.
И вообще он странный: порой, когда никого нет рядом, он разговаривает с кем-то. Как в этот вечер, когда Макс выбегает из подъезда человека по фамилии Коновалов и долго пытается отдышаться на скамейке, мучительно размышляя о своем. Его раздумий я не слышу, а жаль — именно это самое интересное в человеке. Но то, о чем мы думаем, слышит только бог, и мне бывает стыдно, что мои мысли не так чисты и возвышенны, как хотелось бы…
Вот тогда Макс и произносит:
— Как думаешь, я должен попытаться найти его?
К кому он обращается? И почему тут же стискивает голову и стонет:
— Блин, я с ума схожу, что ли! Тебя же нет!
От этих слов меня бросает в жар, и я просыпаюсь в испарине, с резью в груди. Не умереть бы однажды во сне… Я не могу причинить папе такую боль, он не заслужил полного одиночества. Пытаясь отдышаться, даю себе слово, что сегодня посмотрю с ним один из его любимых фильмов. Куплю чипсов по дороге из школы, мы усядемся с ним рядышком на диване и проведем пару часов в иллюзорном мире, который не так реален, как мои сны.
Мы будем счастливы…
Однажды в моей постели оказалась женщина-следователь, причем аж из самого Комитета. В этом клубе, по ее словам, она оказалась впервые. Я не расспрашивал, но догадывался: Тамаре жутко осточертело ходить застегнутой на все пуговицы и захотелось хоть на одну ночь позволить себе оторваться.
Пуговицы тоже оторвались, когда я рванул ее рубашку. До сих пор слышу, как они лихорадочно скачут по паркету. Плохо помню, что мы вытворяли, но в «преступника и копа» не играли, это точно. Такой радости ей днем хватает…
По некоторым приметам я догадался, что Тамара замужем, хотя обручального кольца на ее пальце не было. И маникюр она не делала, правда, это могло быть связано с ее работой, а не с тем, что ей приходилось пахать на кухне.
Я чуть рот не разинул, когда наутро она принялась собирать с пола оторванные пуговицы и терпеливо пришила их к рубашке. Хотя я предлагал ей выбрать что угодно из моих вещей! Только, видно, она не могла себе позволить являться домой в чужой одежде… А то, что ночью следователь где-то пропадает, вполне возможно, у них в порядке вещей. Задержание какое-нибудь или обыск — всегда можно отбрехаться.
Но, главное, при мне Тамара не стала вызывать такси, чтобы я не узнал ее домашний адрес и не заявился в гости без приглашения. Хотя номер телефона оставила — какой-то левый, судя по всему.
По нему я и позвонил. В рабочее время, разумеется, чтобы разговор можно было выдать за деловой.
— Здравствуйте, Тамара, — произнес я ровным тоном, потому что так и не смог вспомнить — давал ей свой номер или нет?
Но он явно определился, потому что в ответ прозвучало:
— А, привет, Макс!
Я выдохнул с облегчением, но все же уточнил:
— Можешь разговаривать?
— Минут пять. Иду на совещание. Если сменю тон, не обижайся.
— Нет, что ты! Я все понимаю.
— Надеюсь, ты не влип в историю?
— Нет-нет. Я хорошо себя веду.
Она хрипло рассмеялась — я вспомнил этот смех и чуть не заблажил, на миг опрокинувшись в ту ночь и покрывшись мурашками.
— Славный мальчик.
— Вот такой я… Но мне все равно нужна твоя помощь.
И я наспех выложил историю о брошенном в роддоме младенце, которого хотел бы найти. Во всякие телешоу, разыскивающие родственников, мне обращаться не хотелось. Вся надежда на Следственный комитет…