Последнее всегда казалось мне синонимом свободы: я так крут! Я использую женщин, потом выкидываю (они же того стоят!) и захлопываю перед ними дверь в мою жизнь. Я красивое, сытое и жестокое животное, скользящее лучшими тропами этого мира.
С чего вдруг это перестало казаться мне таким уж прекрасным?
Тамаре я наврал, будто разыскиваю друзей детства. Типа, тогда мне нравилось возиться с малышами, поэтому мы не ровесники… Она даже расчувствовалась, как будто и не ожидала обнаружить, что у меня тоже есть сердце. Погладила мои волосы:
— Похоже, ты был добрым мальчиком.
Такая наивная… Как она распутывает убийства? Ну какой подросток станет возиться с малышней?! Разве что конченый лузер, но таким я, с моей физиономией и карманными деньгами, никогда не был…
Тамара повелась и разыскала обоих. Правда, выяснилось, что Валерий Аркадьевич Прохоренко мотает срок за грабеж, а визит на зону не казался мне увлекательным приключением. От тюрьмы да сумы не зарекайся, но и держись подальше…
Оставалась одна Маргарита Боевна Масленникова, даже не сменившая фамилию, видно, страшненькая до отвращения. Тем приятней ей будет посидеть в кафешке с таким парнем, как я… Ну а что? К чему ложная скромность?
Я даже не удивился: Маргарита жила в дряхлом бараке в Новой Москве. Раньше я лишь слышал об этом районе и был убежден, что не окажусь там никогда. Но, как говорится, не зарекайся!
Когда я подъехал к этому сараю, к окнам прилипли все его жители. Мне даже стало весело: сейчас я совершу чудо, и убогие человечки увидят в своей соседке Ритке настоящую Маргариту! Это в духе моей призрачной знакомой Жени, ей такое пришлось бы по душе. Что-то в последнее время я стал слишком часто задумываться над тем, понравился бы Жене тот или иной мой поступок… К чему это? Бессмысленно.
Позволив жильцам барака разглядеть себя как следует, я постоял у машины, неспешно осмотрел двор. Старые тополя, готовые рухнуть в любой момент. Покосившийся деревянный столик с двумя лавками, под ним сплющенные жестяные банки и одна стеклянная бутылка, не из-под молока, конечно же… Столбы, между которыми натянуты бельевые веревки. На одной болтаются бабкины панталоны и пара замызганных полотенец. Углярка. Углярка, Карл! Как я вообще угадал, что это за ящик? В каком-то старом фильме видел?
Зрелище переполнило меня до отрыжки. Так еще живут?! Это же Москва, блин! А что там за МКАДом? Я уж не говорю: за Уралом…
Заскочив в подъезд, я постарался не дышать — воздух был спертым, сырым. На второй этаж просто взлетел по деревянной лестнице, и наверху атмосфера оказалась получше. Я специально приехал в воскресенье утром, надеясь, что Риту проще застать в такое время, и не ошибся: она открыла дверь. Не уродина, не толстуха. Просто… никакая. Как вылинявший халат, который был на ней. Волосы тусклые, глазки серые, губы тонкие…
От нее так и разило одиночеством, но дело, наверное, не только в сиротском прошлом. Или все же в нем? Многие ли бывшие детдомовцы создают семьи? Я ничего об этом не знал, а надо было хоть погуглить, подготовиться к разговору. Но, как обычно, я рассчитывал только на свое нечеловеческое обаяние…
— Привет, — я улыбнулся ей, хотя Рита смотрела на меня исподлобья. — Вы — Маргарита Масленникова?
— Я, — отозвалась она настороженно.
Битые всегда ждут нового удара исподтишка.
— Меня зовут Егор Волошин, я — журналист. Пишу историю вашего детдома. Вот встречаюсь со всеми ребятами. Хотел и вас расспросить. Можно?
Хоть я и сделал «щенячьи глазки», на ее бледной физиономии отразилось смятение. Только я не понял: меня она боялась или прошлого, о котором пыталась забыть.
На всякий случай я ее успокоил:
— Я не собираюсь врываться к вам в квартиру! Здесь есть поблизости кафе? Могу подождать вас там. Так вам будет спокойней?
Быстро облизнувшись, как какой-то зверек, Рита кивнула:
— «Яблоневый сад». На соседней улице. Найдете?
Даже голос у нее был сиплым и тихим. Неужели Андрей дружил с ней в детстве? Я попытался припомнить своих приятелей по двору: волновало ли меня тогда, кто как выглядит?
— Найду, — заверил я и снова улыбнулся. — Я угощаю!
Пока сбегал с лестницы, она все еще стояла в дверях и смотрела мне вслед. Не знаю, что все же заставило ее решиться, может, просто захотелось поесть на халяву, но через полчаса Маргарита появилась в зале кафе, украшенном пыльными искусственными ветками с тряпичными яблоневыми цветочками. На ней были дешевые джинсы и какой-то мешок, играющий роль туники. У хорошенькой официантки чуть глаза не лопнули от удивления, когда Рита уселась за мой столик.
— Спасибо, что пришли, — поблагодарил я с чувством и подвинул меню. — Заказывайте все, что хотите, — все расходы издательство компенсирует.
Вот когда бедность легко одолела природную скромность! Риту прорвало: она заказала половину меню, я даже забеспокоился, как бы ее не стошнило от обжорства. Себе я заказал в три раза меньше, потому что не особо доверял местным поварам. Не хватало еще отравиться тут…
Записывая заказ, официантка поглядывала на меня с откровенным презрением, как на извращенца, которого тянет на страшненькое.
«Ее-то я могу понять, — говорили ее лисьи глаза. — Но ты… Фу!»
Но мне было плевать на них обеих, мне нужны были имена.
И я добыл их через часок… Когда эта девица нажралась, она стала разговорчивее и даже не шарахнулась, услышав от меня:
— Мы стараемся рассказывать все, как было. Понятно, что в детском доме не обходится без трагедий… Мне уже сообщили об убийстве мальчика — Андрея Коновалова. Вы его помните?
— Да никто его не убивал, — нахмурилась Рита. — Побили просто… А он взял и умер. Дохлый был.
«Я тебе, сука, сейчас дам по башке, и попробуй не умереть от черепно-мозговой травмы!»
Я сочувственно кивнул:
— Бывает. Не рассчитали силу. Поэтому тех ребят и не судили, верно?
— Они нормальные были.
— Вот мне и хотелось бы встретиться хоть с кем-то из них, узнать, как сложилась их жизнь. Понятно, что имен я в материале называть не буду. Полная анонимность. Вы же общаетесь со старыми друзьями?
— Ну… Только с Федькой Горлановым.
— Прекрасно, — я ослепил ее улыбкой. — Если хотя бы один станет героем очерка, это уже будет просто прекрасно!
Ее очаровало слово «герой». Она воочию увидела, как старый друг осыпает ее благодарностями за то, что навела на него журналюгу. Идиотка…
— Ну ладно, — согласилась Рита. — А можно я еще пироженку закажу?
«Чтоб ты лопнула!»
— Конечно, — у меня опять рот до ушей. — Все, что пожелаете.
Напоследок я не удержался и поинтересовался, откуда у нее такое необычное отчество. Ее так и скривило, но все же Рита ответила:
— Моя мамаша, видать, хохмачкой была. Оставила бумажку: мать — Масленникова Елена Семеновна. А про отца написала по-английски «boy». Типа — парень… Сама, поди, не знала, от кого залетела. Я эту бумажку своими глазами в медицинской карте видела, подшили… А медсестра, видать, просто по-русски переписала, и получилось — Боевна. Так меня теперь и зовут. Дурдом, да?
Меня колотило всю обратную дорогу от Горланова. Я — чертов слабак! Не смог прирезать этого мерзавца… Не очистил мир от мрази.
А ведь был уверен, что руки все выполнят сами, не дожидаясь команды мозга. Одно движение — и нож выпустил лезвие. Следующее, и ублюдок уже истекает кровью. Чего проще?
Но в крошечном промежутке — между — произошло нечто, чему я так и не нашел разумного объяснения. Я ведь не струсил, поджилки у меня не тряслись! Но будто кто-то схватил меня за руку… На миг я даже ощутил тепло, от которого лед, давно сковавший мое сердце, пошел трещинами и начал стремительно крошиться. И я разглядел в глазах этого подонка Горланова такой смертельный ужас, что стало… Блин! Ну да, жаль его. Особенно когда я заметил, что он обмочился и захлюпал. Впервые я вызвал у другого человека такой страх, что он плакал и ссался…
И да, мне хватило этого. Потому что больше Горланов не решится поднять на другого руку, ведь потом может явиться такой вот Старший Брат с ножом в руке. Но вот следующий может оказаться не таким гуманистом, каким проявил себя я. Неожиданно для себя…
— Только попробуй еще раз ударить ребенка или женщину, — процедил я, продолжая угрожающе сжимать нож. — Я узнаю, понял? Не спрашивай как. Так же, как узнал о смерти Андрея Коновалова. И о том, что ты избил свою подругу. Есть у меня такой дар.
У него так тряслись побелевшие губы, что ему с трудом удалось выдавить:
— А ты — кто?
— Карающий ангел, мазафака! Разве ты не слышишь грозного шелеста моих крыльев?!
Вот чего я не ожидал: он потерял сознание! Внезапно обмяк и свалился на пол рядом с бутылью браги, которую мне захотелось разбить. Первый этаж — эта дрянь не просочилась бы к соседям. Но я только вообразил, какая вонь заполнит комнату и может попасть на мои кроссовки, которые стоят, как половина этой комнаты, и сразу желание крушить прошло.
Приводить Горланова в чувство не входило в мои обязанности, так что я вышел из квартиры, больше не боясь оставить отпечатки или ДНК, хотя поначалу старался ничего не касаться. Но я же никого не убил! А Федя вряд ли побежит жаловаться ментам, что какой-то парень напугал его до усрачки. Может, хоть задумается, когда придет в себя…
А вдруг это и вправду являлся карающий ангел, мазафака?!
Каким-то чудом я доехал до своего дома, хотя несколько раз казалось, будто и сам теряю сознание. Все пытался внушить себе: я одолел внутренних демонов, и богу не за что наказывать меня.
Но уже утром усомнился в этом, ведь ночь обрушилась в темноту — мне ничего не снилось. Вообще. Невообразимо реальные видения о Жене, к которым я пристрастился, как вуайерист, не являлись. Вот, значит, как можно отделаться от нее…
Только хочу ли я этого?
Когда я провел в одиночестве и следующую ночь, на душе заскреблись кошки. Почему говорят именно так? Почему не крысы? Чем не угодили кошки? Я их люблю. Странно, что до сих пор не завел себе черненькую вислоушку — меня же всегда тянет улыбнуться, когда вижу их в ленте… Надо обдумать это.