— Вот я и решил взять дело в свои руки, что ли, — продолжает Матвеенко. — Начал учить пацанов. Сначала сам научился, само собой. Так что вы не сомневайтесь, я — профи.
— Я в другом сомневался.
Их взгляды встречаются, сцепляются, норовят проникнуть внутрь, считать отраженное в подсознании. Я замираю: только бы не проснуться сейчас, досмотреть, узнать, чем кончится их поединок…
И понимаю, что раз подумала об этом, значит, пробуждение неизбежно.
Мила переживает за Макса не меньше моего. Кажется, я подсадила ее на свои сны. Теперь она требует, чтобы я звонила ей по дороге в школу, если у меня есть занятия с утра, или прямо за чашкой кофе, если остаюсь дома, и делилась всеми подробностями снов.
— Так он пощадил его или нет? — Она требует ответа, словно речь идет о фильме, который ей не удалось досмотреть.
— Откуда ж я знаю? Может быть, ночью удастся понять…
Милана не унимается:
— А если ты вздремнешь раньше?
— Где? В кабинете? — Я уже подхожу к школьному крыльцу, из окон доносятся обрывки музыкальных фраз — кто во что горазд! — Наш милейший Анатолий Павлович тут же меня уволит… Ему лишь дай повод.
— Пусть только попробует, — бормочет Мила в трубку, но я чувствую, что думает она о другом.
И мое сердце внезапно наполняется печалью: я перестаю быть для Милки главным человеком в жизни… Теперь ее больше волнует Макс, которого она даже во сне не встречала. Но в этом есть высшая правильность: любовь важнее дружбы, ведь только она способна дать новую жизнь. По крайней мере, так должно быть, хотя все мы изо дня в день видим детей, рожденных без любви. Несчастных…
— Ты подумала о поездке в Москву? — Я уже поднимаюсь по лестнице, пора заканчивать разговор. Но мне просто необходимо это выяснить!
И Милка не мучает меня, не отнекивается, не пытается отшутиться. Она говорит вполне серьезно:
— Подумала. Через два дня у нас коллективная выставка, я должна быть. А потом… Страшновато, Жень! Но, думаю, я слетаю.
Улыбаюсь, надеясь, что она почувствует это, и уже собираюсь распрощаться, когда Милана неожиданно меняет тему:
— А как там Гоша?
— А что Гоша?
— Ты сказала: у тебя нет никаких видов на Макса, потому что есть Гоша. Он есть?
— Ну конечно, он есть.
— Когда он приходил в последний раз?
Остановившись перед своей дверью, я понижаю голос:
— Милка, я вхожу в кабинет, не могу больше разговаривать.
— Он приходил после… того случая?
— Ну… Нет. Все?
— Все, — отвечает она ровным голосом, который меня слегка пугает, и первой отбивает звонок.
За дверью меня ждет букет георгинов, которые топорщат красные перья в разные стороны. А за цветами прячется самая маленькая из моих учениц — Ася, которая и сама-то ростом с гитару. Зато упорства ей не занимать, и каждый урок с ней превращается в праздник. Но не настолько же, чтобы делать подарки!
— Что это?!
— С Днем учителя! — вопит она и подпрыгивает на месте.
Энергии у нее просто через край, мне чудится, что именно от этого у нее вьются волосы. Ася похожа на негритенка, которого окунули в известь — и кожа, и волосы у нее очень светлые, даже после лета. Зато глаза чернющие, видно, она успела зажмуриться…
— Я и забыла! — Это чистая правда. — Спасибо, Асенька. Чудесный букет!
— С бабушкиного огорода, — сообщает она с гордостью.
— Кланяйся бабушке! Ну что, позанимаемся?
Она опять подпрыгивает от радости и, всучив мне цветы, хватает инструмент. Пальцы у нее хоть и тоненькие, но на удивление сильные и ловкие, она просто прирожденная гитаристка. Я жалею, что не включила ее выступление в программу концерта для старичков, мне казалось, что Асе еще рановато гастролировать. А теперь понимаю, сколько радости она могла бы им доставить… Надо бы к Новому году устроить еще одно выступление, порадовать Бориса Михайловича, а то он совсем приуныл после смерти Эмилии… Если б он догадался, как страдает мятущаяся душа внутри нелепой, даже слегка вульгарной оболочки, протянул бы этой женщине руку? Почему она так стеснялась себя настоящей? Прикрывала глубину наносной пошлостью, без умолку болтала глупости, лишь бы не выдать то, настоящее, что она доверяла только тетради…
У меня опять мучительно сдавливает в груди, когда я вспоминаю об Эмилии. Думала ли она, что наступило последнее лето жизни, когда у нее родились эти стихи?
Ну вот и лето… Только все не то:
Обман взошел на небе полукругом.
Я просто безнадежно близорука
И заплутала в пошлом шапито.
Кутенком глупым тычусь в ту же дверь
И ржавого замка не замечаю.
Все заперто. Помои вместо чаю
Мне подадут на завтрак. Лицемерь,
Играй и лги — я снова проглочу,
Испорченная вирусом доверья.
Я знаю: пустота за этой дверью…
И все равно открыть ее хочу,
Себе внушив: там дивный новый мир,
Где заживем мы наконец привольно!
Замок тяжел. Мне в двери биться больно.
Глумливо усмехается Сатир.
И солнца в мире нет. Лжи пелена
Окутала измученную Землю.
Но дом стоит. И кошка рядом дремлет.
Я не одна. Я все же не одна…
«Как же мы все обманываемся друг в друге, — думаю с горечью, поглаживая острые лепестки, напоенные любовью, которая всегда созвучна с кровью, даже если ты этого не хочешь и презираешь примитивные рифмы. — Эмилия оказалась куда тоньше и умнее, чем я думала… Макс — добрее. Милка — храбрее. А я…»
Дверь в кабинет открывается, и завуч просовывает седую, ухоженную голову:
— Евгения Леонидовна, на минутку.
Я киваю Асе:
— Продолжай.
В коридоре Наталья Денисовна радостно сообщает:
— Сегодня у нас сокращенные уроки, вы в курсе?
— Нет. Почему вдруг?
— Ну как же? Вам ведь подарили георгинчики! День учителя, голубушка… В семнадцать часов прошу в концертный зал. Директор выделил деньги на праздничный стол, так что прошу без опозданий!
Я бормочу:
— Ну раз директор выделил…
— Что вы говорите?
— Говорю — буду вовремя, — и спохватываюсь: — С праздником вас!
Вернувшись в кабинет, я дослушиваю этюд Сора[2], который Ася ухитряется играть лучше, чем мой же пятиклассник. Мы с ней разбираем «Танец» Карулли[3], и я отпускаю свою любимицу домой, ведь ей еще надо подготовиться к контрольной по математике. Кто в октябре уже проводит контрольные?!
На время уроков я отключаю звук телефона, но проверяю его на переменах, все-таки папе уже не двадцать лет… От него сообщений не было, зато неожиданно получаю поздравление с Днем учителя от Гоши. Благодарю сдержанно, но он тут же перезванивает.
В голосе слышится настороженность:
— У тебя не урок, нет?
— Сейчас нет, но скоро начнется. Ты что-то хотел?
— Поздравить, — после паузы произносит он растерянно.
Я безжалостно напоминаю:
— Ты уже поздравил.
Он соглашается:
— Это да. Но всегда же лучше поговорить, чем писать?
— Ни один писатель не согласится с тобой.
Помолчав, Гоша уточняет:
— Я зря объявился?
«Нет-нет-нет!» — Вопль так и рвется из меня наружу, но я стискиваю зубы и только мычу в трубку что-то вроде: «Не-а».
— Не против, если я зайду за тобой после уроков? У меня сегодня выходной. Посидим где-нибудь…
Я не могу не спросить:
— А ты не боишься?
Неожиданно Гоша так заразительно хохочет, что с моих плеч словно сваливается тяжкая поклажа. А он весело кричит:
— Пещерная женщина, ты думала, я в таком шоке, что не в силах набрать твой номер?
— Я — пещерная женщина?!
Изображаю возмущение, но мне уже становится радостно и легко.
— С дубинкой, — подтверждает он. — Ну что ты! У меня тут флюс приключился, раздуло, как поросенка, зуб выдирать пришлось… Да так неудачно, температура подскочила, провалялся несколько дней. Но сейчас я уже вполне могу жевать, так что…
«Вот скотина! — ругаю я себя. — Даже не поинтересовалась, почему его нет на работе…»
Стыд заставляет меня морщиться, хорошо хоть Гоша не видит этого. Все происходящее в мире каждый из нас норовит так или иначе притянуть к собственной персоне. Как же это глупо… Почему мне и в голову не пришло, что причина его молчания может быть связана вовсе не со мной?!
— Прости! — произношу я искренне. — Я должна была выяснить, что с тобой…
Он откликается беззлобно:
— Да брось! Я же понимаю, в чем дело…
«Правда, понимаешь?» — Вместо этого я произношу другое:
— Гоша, у нас тут намечен корпоратив… Но часов в шесть я смогу сбежать. Посижу немного для вида, чтобы начальство не окрысилось. Подойдешь к этому времени?
Он, конечно, соглашается. И я понимаю, что праздник уже удался!
Мой кабинет тут же наполняют и начинают обживать десятки солнечных зайчиков, которых до этого мгновенья то ли не было, то ли я их не замечала. Они взволнованно дрожат на полосатых обоях, напоминающих струны, и я чувствую, как на сердце волнуются их тени. Почему мне так неспокойно, если впереди сплошные радости? Или интуиция пытается подсказать нечто, о чем я еще не догадываюсь?
Надеюсь, она ошибается…
Черт возьми, я горжусь ею! Эта закомплексованная рохля становится борцом. Нет, на этот раз Женя никого не саданула палкой, но характер показала будь здоров.
В моем сне она появилась в тот момент, когда с гитарой в руке вошла в концертный зал их школы. Там нет закрепленных рядов кресел, как в нормальных залах, просто поставлены стулья, которые заранее растащили к стенам, чтобы освободить середину, и накрыли там столы. Что за праздник, интересно?
Следом за Женей я направился к ряду столов, поставленных буквой «Т», и с одного взгляда понял, что на «верхушке» места для администрации: там красовались дорогие коньяки и марочные вина, окруженные всякой дрянью, которую бедняки считают деликатесами. И посуду там поставили из сервиза, а на остальных столах смущенно белели пластиковые тарелки, соседствующие с бутылками дешевой водки. Покромсанная колбаса, ломти ржаного хлеба (вы серьезно?!), банки с маринованными огурцами из «Пятерочки».