СКОРОСТЬ ДВИЖЕНИЯ ОКОЛО ЧЕТЫРЕХ КИЛОМЕТРОВ В ЧАС”.
Устали… Устали, беглецы. А я не устану, вот сейчас спущусь на ярус ниже и… А как они умудрились перейти из яруса в ярус? Ведь это не простой фотоблок на этажах…
“СЕДЬМОЙ ЯРУС ТРЕТЬЕГО СЕКТОРА.
ДЕВЯНОСТО ПЯТЫЙ ЭТАЖ, КОРИДОР № 14.
СКОРОСТЬ ДВИЖЕНИЯ ОКОЛО ДЕВЯТИ КИЛОМЕТРОВ В ЧАС.
ЭНЕРГИЯ В ЛИФТОВЫХ ШАХТАХ ОТКЛЮЧЕНА.
ПОЛЬЗУЙСЯ ЛЕСТНИЦАМИ”.
Испугались. Почувствовали что-то… Ничего, я уже рядом. Совсем рядом.
“МЕСТОНАХОЖДЕНИЕ ПРЕЖНЕЕ.
ОБЪЕКТЫ НЕПОДВИЖНЫ.
ВНИМАНИЕ: МЕЖЯРУСНЫЙ ТУРНИКЕТ БЫЛ ВЫВЕДЕН ИЗ СТРОЯ
ЭНЕРГОРАЗРЯДОМ ВЫСОКОЙ МОЩНОСТИ”.
Координатор не добавляет: “Будь осторожен”. Я говорю это себе сам. Потом пересекаю перекресток и вбегаю в четырнадцатый коридор. Здесь пусто — наверное, этаж законсервирован. Я убыстряю бег до предела, главное — внезапность. Последний поворот — и они оказываются передо мной. Стройный высокий парень в комбинезоне и темноволосая девушка в голубом платье. Она сидит на полу, парень склоняется над ней. Кажется, у нее что-то с ногой. Ну и прекрасно… Но парень все-таки успевает повернуться. Он тянет из кармана маленький блестящий предмет и делает шаг в сторону, заслоняя девушку. Пожалуй, сосредоточься он на одном действии, у него был бы шанс успеть…
Я прыгаю. Парень успел, он заслонил девушку. Какая разница… Я даю разряд, и ослепительная белая искра бьет вперед, прямо в кармашек на сером комбинезоне. Энергии должно хватить на двоих, у меня уже были такие случаи. Так и есть, хватило.
Я иду обратно по коридору. Теперь можно и не спешить, дело сделано. Утром их подберут и покажут всему этажу, с которого они сбежали. Три дня их неподвижные тела, обтянутые специальной пленкой, будут висеть в зале собраний. Наверное, с месяц будет тихо. А потом новый побег. Почему?
Не могу понять. Они сыты. Одеты. Их вовремя ремонтируют… то есть лечат. Зачем им бежать, ведь они знают, что еще никто не покидал Город. Зачем?
Я всего лишь машина. Шесть лап, грубое подобие головы… А мозг упрятан под толстой туловищной броней. Меня зовут Механическим Псом, и меня устраивает это имя. Меня все устраивает. Но одного я не могу понять — почему они бегут? Почему?
“ТРЕТИЙ ЯРУС ВТОРОГО СЕКТОРА.
ШЕСТОЙ ЭТАЖ, КОРИДОР № 3.
ОБЪЕКТ ОДИНОЧНЫЙ”.
Вначале следует выждать тридцать секунд…
ЧУЖАЯ БОЛЬ
Это уже более поздний рассказ. Пожалуй, это 1987 год. Я и рассказы стал писать более длинные, и героев пытался сделать более живыми. Ну и постепенно нащупывал те темы, которые потом копал в разные стороны… да и до сих пор копаю. Вполне благополучный мир, утративший моральные нормы и превративший все “в игру”. Тема, кстати, потом разрабатывалась разными авторами и в разной форме. Впрочем, и я сам вряд ли изобрел этот велосипед. Просто “в воздухе витало”. Выходил в журнале “Заря”.
Она спускалась по горному склону. Легче ветра, быстрее стрелы… Казалось, что девушка летит, так стремительны были ее движения по едва заметной тропинке.
Он видел ее всю: густой, темный мед волос, разлитый по плечам, хрупкость тоненькой фигурки под красно-сине-белой блузкой, раздувающейся невиданным флагом, загорелые, исцарапанные ноги, уверенно находящие опору… И серый, ждущий металл в пистолетной кобуре. Он еще раз порадовался тому, как удачно выбрал место для засады: в тени густых, старых деревьев, на противоположном склоне, невидимый для нее, спокойный, уверенный, ждущий…
Один раз девушка остановилась, держась за бугристый, высунувшийся из песка корень. Оглянулась, вбирая в себя весь этот жаркий день, колышущийся солнечный диск, лес, горы, медленные речушки и крошечные озера до самого горизонта… Потом она взяла поудобнее ждущую серость и стала спускаться дальше.
У него затекла рука. Тощий, суетливый муравей недоуменно посмотрел на него с верхушки травинки. Дурак… Девушка на горном склоне легла в полукруг прицела, палец осторожно нащупал курок. Стоит лишь нажать… Игра длилась три дня, и сейчас он получит заслуженную победу…
Ему вдруг представилось то, что сейчас случится. Огненный факел, летящий вниз, тяжело натыкающийся на камни… Мед волос, и разноцветные одежды, и дерзкий, уверенный взгляд — и все это исчезает, превращается в крик, гаснущий в небесной голубизне, в облачко дыма, запутавшееся в ветвях деревьев…
Он вскочил, отбрасывая то, ждущее, что дремало в его руках. И закричал, долго, изо всех сил:
— Ка-а-а-атя!
Девушка на склоне прыгнула за камни. И как не сорвалась… Мелькнули в воздухе сбитые подошвы кроссовок, она прокатилась по земле, замерла за камнями…
— Стой!!!
Камень дернулся, раскололся на куски, разлетелся неторопливым, увесистым градом. А из центра этого града ударила молния — точный, неотвратимый выстрел. Он еще не успел осознать случившегося, а каждая клеточка тела уже взвыла, выплеснула по нервам переполнявшую ее боль.
“Я горю…”
Он прокатился по траве, словно пытаясь сбить с себя липкую, пылающую, жадно ползущую внутрь смерть.
“Проиграл”.
Рот сам раскрылся в крике. И мгновенно, отзываясь на этот крик, вспыхнули, вывернулись наизнанку легкие.
“Боль… Выключить боль…”
Пока глаза еще могли видеть, он силился повернуться в сторону девушки. Но это длилось недолго.
“Почему я не убираю боль?”
Огненный факел на порыжевшей траве…
Сознание вернулось к вечеру. В небе проклевывались звезды, дул прохладный ветер, и после пережитого это было чертовски приятно. Он поднялся, брезгливо морщась смахнул с тела жирный вонючий пепел. Зачем-то посмотрел на давно опустевший склон. И пошел к дому по колкой сухой траве.
…Она пила чай на веранде. Грубый дощатый стол искрился от десятка хрустальных вазочек с вареньем. Давняя Катина слабость. Взглянув на него, она лишь покачала головой.
— Иди мойся.
Он долго мылся, прямо в саду, под самодельным душем. Над верандой покачивалась лампа, в бестолковом восторге звенели комары… Несколько раз он выглядывал за дверь. Но Катя все еще пила чай. Обмотавшись полотенцем, он вышел из деревянной кабинки, прошлепал по дорожке, намереваясь скрыться в доме…
— Дэн!
Он остановился.
— Давай поговорим.
Ну разумеется… Он молча уселся рядом.
— Зачем ты это сделал?
— Что?
Они с любопытством смотрели друг другу в глаза.
— Ты понимаешь сам.
— Абсолютно не понимаю.
— Ты не убрал боль.
Он надеялся, что Катя скажет это по-другому. С раздумьем, например: “Ты не убрал боль…” Или с удивлением: “Ты не убрал боль?” Или хотя бы с возмущением: “Ты не убрал боль!” А это было просто сообщение: “Ты не убрал боль”.
— Ну и что? — он спросил с внезапным ожесточением. — Испортил тебе радость победы?
Катя передернула плечами:
— Это было мерзко! Такой крик…
Глупый комар подкрался к ней сзади. Осторожно вытянул хоботок, целясь проткнуть нежную кожу… Дернулся, отчаянно зазвенел крылышками. И почти мгновенно всосался в кожу. Хоботок, крохотная пустая голова, такое же пустое брюшко, длинные тощие ноги…
— Это действительно мерзко.
Он проговорил подчеркнуто, вслух, а не про себя. Закрыл глаза. Бесполезная привычка, из тех полузабытых детских лет, когда люди еще не умели видеть сквозь века…
— Мы с тобой вместе два месяца, Дэн.
Два месяца. Шестьдесят четыре дня, если точнее. “Девушка, мы с вами нигде не встречались?” Любопытный, оценивающий взгляд. “Пока нет!”
— Ты какой-то странный, Дэн.
Угу. Неоригинально. Не ты первая заметила. В этот раз я еще долго продержался. Шестьдесят четыре дня…
— Помнишь, что ты натворил в Майданеке?
Помню. Сорвался, вышел из роли. Бросился на эсэсовцев с голыми руками. И игра-то называлась “Вооруженное восстание”. Все аж ошалели…
— Ну чего ты молчишь? Может быть ты не любишь Игру?
Интересно, как это можно, не любить Игру. Не любить всю свою жизнь, не любить весь мир… Как это можно…
— Да, не люблю!
Он удивился своим словам. А она — нет.
— Дэн, почему ты не выстрелил в меня?
Он пошевелил пальцами, словно нащупывая чью-то невидимую руку.
— Я представил как ты… как ты умрешь. И мне стало страшно.
— Но это же игра! Ты боишься, что не сработает регенерационная система?
— Да нет, это невозможно… А зачем мы вообще играем?
Она прищурилась, разглядывая его лицо, словно в первый раз…
— А что еще делать?
Действительно. Делать вид, что управляешь машинами и заводами, которые давно не нуждаются в управлении? Сидеть в лаборатории, пытаясь научить человека видеть не только в инфракрасных, но и в ультрафиолетовых лучах? Или ждать очереди на колонизацию очередной планеты? Там Игра станет реальностью.
— Я не знаю. Но с чего она началась, Игра?
Она пожала плечами. С того, что люди обрели бессмертие, наверное. Игра — это жизнь. Что является основной чертой жизни? Стремление убить. Что является основной чертой Игры? Стремление убить. В инсценировке — на Перл-Харборе, где кипит вода, и в сотый раз тонут корабли, и падают ведомые смертниками бомбардировщики, на Курской дуге, где танки спекаются с землей и кровью в один сплошной черный ком, в Хиросиме, где снова и снова вспыхивает пламя атомного взрыва…
Но ведь когда-то, в первый раз, это не было игрой! Они не могли играть, умирая по-настоящему! Их вело в бой что-то другое! Они бросалась на колючую проволоку концлагерей не потому, что это очень интересно! И ведь Дэн почувствовал, почти ощутил это неведомое, непонятное, когда в прекрасной инсценировке “Майданек” смотрел на сытых, откормленных эсэсовцев, избивающих детей… Он бросился вперед не потому, что хотел испортить игру, соригинальничать. Он просто не мог иначе. Он почти понял! А они не хотят или уже не могут понять. Слишком долго длилась Игра.
Дэн посмотрел на нее. И прочел в глазах то, что совсем не обязательно говорить словами.