Были мысли, что вот приедем мы домой, и все как раньше станет, до ссоры. Даже еще лучше, ведь теперь ее не должны мучить угрызения совести.
— Что-то не так? Все хорошо? — спрашиваю у нее, когда заходит на кухню. Вероника не понимает о чем речь, даже задумывается на секунду, затем пожимает плечами:
— Да вроде бы нормально. В бюро собираюсь, настроение не огонь, сам понимаешь.
— Кофе невкусный.
— Сам ты невкусный, а кофе отличный, мне проверенный продавец посоветовал. Положи сахара побольше, — она берет чистую чашку, наливает туда напиток из турки, делает глоток, затем морщится, но решает держать марку до последнего и тянет с удовольствием: — м-м-м. Вкуснота-а.
Закатываю глаза и пододвигаю к ней ближе сахарницу. Кладет сразу три ложки и принимается неистово размешивать.
— Ты сегодня поедешь в офис или решил все-таки завтра? — поддерживает разговор.
— Сегодня. Прошло достаточно времени, чтобы остыть и принять решение. Думаю, больше нет смысла прятаться.
— Ясно. Удачи тебе.
— Спасибо, — подхожу ближе, и когда Вероника подносит чашку к губам, прижимаю ладонь ко дну и приподнимаю посудину таким образом, чтобы у Веро не оказалось другого выбора, кроме как осушить ее. Девушка пытается отвернуться, но я не даю, если продолжит вырываться — обольется, а она уже полностью одета и белую шелковую блузку в обиду не даст. Я продолжаю давить, пока она не выпивает все до капельки, потом зажимает рот ладонью, борясь с рвотными позывами, смотрит на меня с обидой и поспешно выходит из кухни. Так и не сказала ни слова.
— Еще налить? — кричу вслед.
— Да, пожалуйста! — отзывается из зала.
Лгунья.
Все совсем не так, как я себе представлял. Вероника ни на секунду не позволяет себе расслабиться рядом со мной, за исключением занятий сексом, хотя бы там мы друг друга понимаем с полувздоха и не сдерживаем. Полная гармония в постели, секс потрясающий. Наконец-то я занимаюсь с ней этим без спешки, дома, а не в подворотне какой-нибудь, и без бомбящих мозг эмоций, которые подобно тяжелым наркотикам не дают соображать здраво. Я люблю ее в постели нежно и долго, именно так, как она этого заслуживает. Изучаю ее, любуюсь, пытаюсь запомнить вот такой — открытой для меня, довольной, хватающейся за мои плечи на пике удовольствия. И целующей меня самозабвенно и трепетно, с огромным наслаждением. Запоминаю, чтобы потом пережить следующий никуда не годный день.
Нет, она ничего вызывающего не делает, возможно, я бы решил, что такие, чуть отстраненные отношения для нее — норма, если бы между нами не существовало иных прежде. Если бы мне не было, с чем сравнивать. И меня это бесит. Финт с дрянным кофе — не первый подобный за последние дни, и полагаю, не последний. Она не реагирует на ласку, я начинаю задевать ее иначе, отчего она глубже уходит в себя. Жемчужинка моя в ракушке, не понимает словно, что если по-хорошему не раскроется, в попытках добраться до сердцевины разломать могу случайно. Но не буду. Жду пока терпеливо.
Вчера мы немного поговорили, и она намекнула: все ж знают, что бабники не меняются. Может, в этом дело? У меня готов ответ на данное утверждение. Да, так сложилось, что в моей жизни было много женщин. Очень много самых разных, вы себе даже не представляете, каких только. Но за все эти годы безудержного веселья реально впечатлить в горизонтальном положении смогли лишь… единицы. Серьезно. Такая вот безрадостная статистика. Если дело касается секса, количество не перерастает в качество. Прошу прощения, но поразить меня на данный момент — невозможно. Вероника права, люди не меняются даже из-за любви, потому что чувства спустя время — притупляются. Но у меня, например, сменились приоритеты. А это уже серьезно. Пережив один неудачный брак, я больше не собираюсь наступать на те же грабли. Я научился ценить то, что имею. И перспектива предсказуемого левака вряд ли сможет перетянуть чашу весов, на второй стороне которых — отношения, в которых меня любят. Или любили. Не знаю, поживем — увидим.
Едва двери лифта раздвигаются, и я оказываюсь на этаже, который занимает наш канал, понимаю: что-то не так. Интуиция бьет тревогу и сигнализирует разворачиваться и бежать прочь, потому что для алкоголика и психопата со стажем — Санникова — четыре дня, на самом деле, это чудовищно недостаточно, чтобы суметь увидеть ситуацию под другим ракурсом, особенно касающуюся его дочери, но я уже сделал шаг, и позади закрылись раздвижные двери. Сигнал — и лифт укатил куда-то вниз.
Коллеги поглядывают с осторожностью, пока не знают, как на меня реагировать. Робко кивают. На выход вместе со мной отправиться не спешат, потому держатся в сторонке. Девочки на ресепшене и вовсе краснеют, но буквально через минуту просят пройти в «его» кабинет.
Видимо, ждали.
Окей, посмотрим, о чем хочет потолковать продюсер.
Не успеваю закрыть за собой дверь, как мне в лицо летит планшет с прикрепленными листами. На реакцию не жалуюсь, ловко ловлю, бросаю взгляд на лист — образец заявления по собственному.
— Что, вот так сразу? — вскидываю брови. — А поговорить?
— Ты с «молодежкой» закончил работу? — рявкает Санников. «Молодежкой» мы зовем сериал про школьников, над которым я работал летом.
— Один из этапов — да.
— Спасибо, тогда можешь собирать вещи. Больше в ваших услугах, Егор Дмитриевич, мы не нуждаемся. Пишите заявление.
— Понял, слабоумием не страдаю, — киваю как ни в чем не бывало. Обидно, конечно, внутри аж холодеет, потому что вся кровь… словно в лицо бросается. Столько лет, трудов… Похрену. Ожидаемо. Прохожу в кабинет и плюхаюсь на бордовый кожаный диванчик, закидываю ногу на ногу и принимаюсь заполнять свои данные. Пока пишу, Санников ходит из стороны в сторону, нервничает, что ли? Хочет что-то сказать, не получается подобрать слова? — Рекомендательное письмо, полагаю, не дадите? — а вот сейчас говорю нахально. Меня несет, выдаю эмоции. Плохо.
Он хмыкает. Забирает планшет, пробегает глазами написанное, кивает и отворачивается.
— Ну, на этом все? — поднимаюсь, в ответ — короткий кивок. Даже усмехаюсь — как предсказуемо! Но едва добираюсь до двери, слышу басом:
— Погоди, — Санников указывает ладонью на стул у своего стола, сам опускается в кресло. Ну что ж, поболтаем.
Когда мы оказываемся напротив друг друга, продюсер делает над собой усилие, черты его лица смягчаются. Уши красные, а глаза больные — заметно, что пил вчера. Ему и так-то повод не нужен, а сейчас, видимо, и вовсе тормоза отказали.
— Виски? — спрашивает он.
— За рулем, — качаю головой. — Но могу вечером. Если заявление порвете, разумеется, — бросаю взгляд на бумагу перед продюсером.
— Егор, Егор, — вздыхает он. — Вот потому я и не хотел брать тебя на работу… парень ты, конечно, талантливый, но уж очень нестабильный! Проекты у нас длительные, долго боялся ставить тебя на что-то ответственное, решился — и вот результат.
— Судя по рейтингам, «Денечки» в шоколаде, нет?
— А кто теперь будет заниматься ими?! — орет он. — А «Молодежку» закончит?
Пожимаю плечами, выжидая дальнейших предложений. Думаю, и так всем понятно, что мне нравится эта работа, недавняя награда свидетельствует о том, что у меня получается ее делать. И увольняться сейчас — самая большая глупость для обеих сторон. Но ведь от меня тут совсем мало зависит. Или нет?
— Ладно, перехожу к делу. Скажу прямо, не хочу терять такого сценариста, как ты. Предложение следующее, Егор… Хотя, наверное, прежде за дочку попрошу у тебя прощения, — он снова багровеет. — Знал, что ветреной растет, еще подкинет сюрпризов на старости лет, но такого позора, чтобы муж вернул родителям за блядство… не ожидал! — он часто дышит, словно ему дурно. — Думал, может, хоть ты сможешь с ней справиться и вытерпеть…
— Ксюша очень красива, — отвечаю.
— Даже слишком.
— Ее часто искушают, не справилась.
— Ей еще восемнадцати не было, а уже начались трудности. Откуда только? Мы с женой старались подавать хороший пример, все ведь из семьи идет? Лупил ее, как Сидорову козу, а толку-то? Мать визжала, что прибью ненароком, грудью кидалась защищать, а знал ведь, что мало ей! Надо было сильнее.
— Только больше не лупите. Поздно уже метаться.
— Да уж конечно! Братец ее заявил мне: притронусь к Ксюше — печенку отобьет. Родной сын! Представь себе только! Растил их, на руках носил, подарки, выросли оба… одна — позорище, второй — на отца руку готов поднять. Никакого уважения! Егор, дело такое. Ты знаешь, что я человек старой закалки. Мы с твоим отцом в этом плане похожи, оттого и дружим столько лет, — киваю, обращаясь в слух. Надежда, конечно, сука, бередит изнутри душу. Хочется остаться. Еще как хочется.
— В моем кругу новость о том, что дочь в законном браке родила неизвестно от кого
— будет греметь годами. Уверен, репортеры не оставят ее без внимания, а всем рты не заткнешь. Тем более, зная мое отношение к современным нравам. Порвут на куски.
— И?
— Есть предложение. Ты остаешься при должности, более того, обещаю повышение и любые проекты, которые сам выберешь. Слова не скажу. Твори! Полная свобода творчества.
— Заманчиво. Но..?
— Но развод мы отложим.
— Нет, — откидываюсь на спинку стула. Так и знал. Пора сваливать.
— Погоди ты рубить! Я же не сказал, что навсегда! Прекрасно, как мужик, тебя понимаю. Такая баба не люба, а противна. Хотя бы на время. А потом возьми вину на себя. Ну, дескать, прошла любовь, нашел другую. Ты ведь живешь уже с этой, как ее, Вероникой? Видел я ее, красивая девка. Вот и живите с ней, милуйтесь на здоровье, но не так, чтобы у всех на виду. Егор, да не криви ты лицом.
— Я не буду признавать чужого ребенка.
— Слово даю, никаких алиментов с тебя не спросят. Ты же мужик, ну разлюбил, ну и что. Сколько таких случаев? Пойми, для меня это важно. Ксюшу заберем к себе, жена сказала, что ты готов оставить ей квартиру, — благородно, но не стоит. Имущество — твое по праву, даже приданое обратно просить не стану. Можешь ни разу на пороге не появиться. От тебя только и надо — что фамилию.