— Нет, разумеется. Вы мне очень понравились. А этого человека… дилера, поймали?
— Да! — с энтузиазмом. — Причем очень удачно, взяли на продаже, теперь ему светит до двадцати лет, такое облегчение! И нескольким его сообщникам, кстати. Слава Богу, — перекрестилась она. Я пораженно молчу, гадая, если в этом заслуга Егора? И если да, то какова величина его роли? Она тоже задумывается, а затем ее взгляд падает на монитор ноутбука, у которого на заставке я — на фоне заброшенного санатория. — О, ты тоже отдыхала в «Солнечном крае»? — почему-то она сильно радуется.
— Мы… летом с Егором ездили. А вы знаете это место?
— Надо же, с Егором ездили. Как здорово! Конечно, знаю, этот санаторий принадлежит моему троюродному брату, мы туда все Егоркино детство катались. Каждый сезон занимали номер на два-три месяца. Раньше за границу как-то не принято было. И Дима к нам всегда прилетал, срывался со съемок минимум на неделю. Замечательное было время! Раньше мы так бедно жили, сейчас даже не верится. Диме в театре платили копейки, он работал как проклятый. Очень редко удавалось даже просто побыть где-то всей семьей. Вчетвером. И «Солнечный край» долгое время был единственным местом, где можно было расслабиться и ни о чем не переживать! Егор, конечно, сентиментальный, столько лет прошло, а он все туда же возвращается. Хотя может позволить себе отдых поприличнее. Кстати, к прошлому сезону как раз ремонт должны были закончить. Ты обратила внимание? Симпатично получилось? Пять лет назад мне казалось, что еще немного — и здания просто развалятся от ветхости!
Я сажусь на пол и закрываю лицо руками.
Знаю, почему он не написал мне о разводе. Потому что для меня слишком поздно.
Чем активнее Август Рихардович убеждает меня продать похоронку именно ему, тем меньше мне хочется это сделать. А поначалу ведь была настроена позитивно!
Настойчивость действует на нервы. Он намекает, что раз мой парень развелся с женой, значит, Санниковы больше не покрывают его, и что теперь Август совсем не боится Егора. Ибо мальчишке крыть нечем! И лучше бы мне поспешить с решением, потому что каждую неделю он будет сбрасывать десять процентов стоимости — именно столько мне будет стоить промедление. А если я не соглашусь, то начнутся проблемы с пожарниками, электриками и прочими службами. Помещение старое, найдут, к чему прикопаться. Но как же удачно сложится моя жизнь, если я соглашусь! Август в красках расписывает перспективы, дает рекомендации, куда потратить деньги, и вообще, советует ни в чем себе не отказывать, пока молодая и красивая.
Я слушаю все это, глядя исподлобья, понимая, что не улавливаю и половины сказанного. Мне все равно. Вообще ни до чего нет дела. Внутри я умерла. Две недели прошло с тех пор, как я бросила Егора, и осознание последствий содеянного накатывает подобно тошноте — волнами. Слезы то и дело катятся по лицу, Август думает, что от страха, и продолжает наседать. А я его даже не слушаю.
Надеялась, что со временем станет легче. Но пока с каждой ночью в пустой постели мне лишь хуже. Потому что понимаю: как прежде уже не будет никогда. Я заставила мужчину своей жизни разлюбить себя, окончательно и бесповоротно приравняв себя к его потаскухе-жене. Не дождалась, когда просил. Не дождалась Егора.
Разговор с его мамой на многое открыл глаза. Егор не говорил им ничего плохого про Ксюшу не потому, что заботился о ней. Он просто такой человек. Он и обо мне ничего плохого не сказал. И никогда не скажет. Ему в голову не придет жаловаться.
А мне… мне вообще нет дела до того, что происходит вокруг. Единственное, о чем мечтаю — чтобы на мою бездумную голову свалился какой-нибудь кирпич потяжелее, прекратив страдания. Я так сильно боялась повторить жалкую судьбу мамы, что своими же руками оттолкнула от себя любимого человека. А он совсем не такой, как отец. Таких мужчин, как он, просто не существует больше.
В какой-то момент, перебивая Августа на полуслове, дверь распахивается настежь. И на пороге мой Математик. Небритый. В джинсах и белоснежной тонкой вязаной кофте, кожаной куртке поверх. Моргаю, прогоняя видение.
Я прислала ему смс, что бросаю его. А затем, для закрепления эффекта, сообщила, что изменила. За две недели после этого он ни разу не появился в поле зрения. Наконец, полностью исчез с радаров, как я и планировала. Громко жалобно всхлипываю.
Видимо, ему сказали на входе, кто у меня в кабинете, поэтому Озер зашел без стука и прочих церемоний.
— На выход пошел, — коротко Августу.
Тот начинает спорить, повторяет, что теперь ему опасаться нечего.
— Ты съ**ешься сам или за шкирку выкинуть? — с раздражением в голосе. А сам смотрит на меня. Август вмиг превращается в фон, как один из гробов у стены. Я перестаю различать, что он мямлит, какой-то шум невнятный. Картинка плывет перед глазами. Я смотрю на Математика, он смотрит на меня. И так страшно мне еще никогда не было.
Он пришел, чтобы убить меня. И пусть. Наконец-то.
Август, кряхтя и бурча, поднимается и удаляется. Егор закрывает за ним дверь сразу на ключ и поворачивается ко мне.
А я не нахожу ничего лучше, чем броситься к окну, чтобы выпрыгнуть из него и убиться самостоятельно. И пофиг, что оно зарешеченное и первый этаж. За эти две недели я склевала себя до костей. Только и делала, что работала или лежала неподвижно и представляла, как мою плоть рвут коршуны. Потому что я сама это сделала.
Я сама все разрушила.
Он хватает меня, и я начинаю вырываться.
— Уйди, — умоляю. Голос вновь пропал, я пищу как жалкая мышь. — Просто оставь меня. Я… не могу… даже смотреть тебе в глаза. Я не могу тебя касаться. Я прошу тебя, — мне становится дурно. В последнее время я совсем плохо ем, а от знакомого аромата его туалетной воды у меня кружится голова.
Я люблю его больше жизни. Я предала человека, которого люблю больше жизни.
— Тише, — он меня обнимает, а я сжимаюсь в комочек. — Ну не сердись, что пропал. Больше не повторится, обещаю, — он не сюсюкается, но вроде бы искренне раскаивается. — Я тебе все расскажи. Не мог раньше, честное слово. Я больше никогда не уйду. Теперь все будет, как ты хочешь.
Слишком поздно.
Его голос прокатывается жаром по моей коже, отчего волоски встают дыбом. Если любить его на расстоянии тяжело настолько, что я медленно догораю, видеть перед собой — невыносимо вовсе. Адреналин плещется в крови от понимания, что я натворила.
— Что я наделала, Боже. Что я наделала, — бормочу, пока он ведет меня по кабинету и усаживает на стол, чтобы наши лица были примерно на одном уровне. Гладит мои щеки:
— Ты чего так хреново выглядишь? Совсем без меня с катушек слетела? Я же сказал, что вернусь за тобой, — с претензией.
Я поджимаю пальцы ног, отрицательно качаю головой.
— Зачем ты пришел? Ты ведь получил мое сообщение? Которое последнее из сотни.
— Где написано, что ты переспала с другим? — он предельно серьезен, смотрит мне в глаза. — Ну что за бред, Вероника?
Я смотрю на него, затаив дыхание. В груди колотится сердце, как у кролика. Хватаю ртом воздух.
— Не бред? — уточняет он, глядя на меня. Приподнимает брови и приоткрывает рот. Не могу шевелиться. Я радовалась, что не вижу его лица, когда он читает это мое послание. Напрасно. Он не поверил тогда, поэтому и не ответил. А сейчас… я в первом ряду. Лицезрею реакцию на мою подлость. — Бл*ть, — он проводит руками по своим волосам и смотрит в потолок. Я потом ударяет кулаком по столу с такой силой, что с него падают планшет и папки с документами.
Привет, блог.
Помните, не так давно я задвигал теорию о том, что все мы на этой планете чему-то учимся? Вне зависимости от пола, возраста, места рождения. Ни слухом ни духом об ошибках предыдущей жизни, но обязаны исправить все до единой — в настоящей. Искупить вину.
Думаю, давно понятно, что накуролесил я когда-то раньше неслабо. И теперь прохожу через испытания ревностью.
То, чего я больше всего боюсь — со мной и случается. Шарахает, заставляя переживать ситуации, которые ранят сильнее всего. Снова и снова. Концентрируясь на страхах о неверности любимых женщин, я… получается, помогаю им материализоваться. Я должен научиться жить по-другому, иначе так и буду бегать по спирали. И с каждым разом писец все страшнее.
Я должен с этим справиться. Проломить эту стену. Никто за меня этого не сделает.
Моя ревность исходит из комплексов, рожденных ужасно болезненной, несправедливой юношеской травмой, и с тех пор абсолютно все идет кувырком.
Мне кажется, у Вероники сейчас разорвется сердце. Она бледная как мел. Зажалась вся и смотрит на меня испуганно. Она в ужасе от того, что сделала. На лице одни глаза круглые.
Она хватает меня за руку, которой я только что ударил по столу:
— Теперь меня. Можно. Заслужила. Бл" ь потому что. Я… тебя бросила… я… — она заикается, — таких глупостей наделала. Ты… теперь всегда будешь возвращаться в прошлое. Я знаю, ты… не сможешь до конца мне поверить. Может, другой бы смог, но ты — нет.
— Вот черт, — едва отдавая себе отчет в том, что делаю, обнимаю ее. Надо успокоить, это первая необходимость. Я прижимаюсь своим лбом к ее лбу. На секунду зажмуриваюсь. — Вот что вы, бабы, такие дуры? Я же сказал — ждать. — Она хватает ртом воздух, но не может его вдохнуть. Она начинает задыхаться от шока. Я ее встряхиваю, потому что и вправду кажется, что помрет сейчас.
— Ты меня привез… в санаторий, в котором… проводил лучшие дни детства, а я все испортила. Я… напилась… жесть как напилась… поехала к тому чуваку… и, Боже, я думала, что хотела этого, — она так горько всхлипывает, что у меня сердце начинает болеть. За нее. Вероника плачет. — И… мне стало так плохо… — ее губы синие, ее бьет крупная дрожь. Она не смотрит на меня. Мне кажется, она вообще ничего перед собой не видит: — Так сильно плохо… Я вдруг… знаешь… будто поняла, что делаю. Что теперь ты никогда не вернешься… Меня ждет целая жизнь без тебя, — она в ужасе. — Я думала, что смогу, как с… Генкой, терпимо будет. Раз и все. Я… это не так. Когда так сильно любишь… как я тебя… это я не тебя ранила, я себя этим поступком убила… — она заикается. — Меня бросило в ледяной пот. Я мгновенно протрезвела. Я думала так не бывает. Бывает, Егор, еще как! — она переходит на крик. — И захотела умереть. Оттолкнула его… перевесилась с кровати, и… меня вырвало. Несколько раз подряд. Я все испортила, Егор. Я… изменила тебе. Себе.