— Я не подам рапорта, ты же знаешь.
— А кто тебя знает, нынче все нервные. Плохо, Ваня, у тебя получилось. Неужели хотя бы одного живым взять нельзя было?
— А я разве говорю, что получилось хорошо? Сам знаю, что плохо. Хуже некуда.
— Тогда давай излагай диспозицию.
— Ты, пожалуйста, карандаш положи. А то этот стук в голове отдается.
— Извини.
Начальник положил карандаш, взял коробку спичек и начал крутить ее в руках.
«Психует, — подумал Данилов. — Держится на пределе». Зазвонил телефон, начальник поднял трубку:
— Да… Где?.. А для чего тебя уголовным розыском района поставили руководить? Ты хочешь, чтобы я приехал твоих карманников ловить?.. Что?.. Пусть твои лодыри по магазинам бегают… Ты знаешь, что такое для семьи карточки продуктовые на месяц?.. Через три дня доложишь… У меня все. — Начальник положил трубку, усмехнулся. — Вот наорал на Чумака, и легче стало. Слушай, на тебе лица нет. Говорят, ты там чудеса храбрости показывал.
Данилов поморщился, достал папиросу, закурил.
Они помолчали. Многолетняя дружба, прошедшая самые тяжелые испытания, накрепко связала их. И даже молчание иногда говорило больше, чем самые красивые слова.
— Я думаю так. Розанов был главарем всей группы. Какие-то люди, среди них один из банды Пирогова, грабили магазины, добычу свозили к Розанову. Кто эти люди, нам необходимо установить, и мы установим. Но цепочка складывается так. Розанов — Баранов. Баранов— пацаны — спекулянты. Туда Адвокат выкидывал малую толику. Так, деньги на мелкие расходы. Далее Розанов — бандиты с машиной. Это основное. Связь с ними поддерживал Витька Царевич. Самохину удалось кое-что выяснить, и прежде всего что Виктору Капытину не семнадцать, а девятнадцать лет. Я думаю, что фальшивую метрику, как и броню Баранову, изготовил Розанов. Он, как юрисконсульт ВОСа, то есть организации инвалидной, имел допуск к подобным бланкам. Этот Царевич был связным между Барановым — Розановым и бандой. Убитый на даче числится в картотеке наркомата, «работал» перед войной в Ленинграде, Громов Павел Петрович, кличка Матрос.
— Слушай, Иван, не слишком ли много бандюг залетных?
— А теперь они все залетные. Война.
— Я имею в виду Ленинград. Трое: Матрос, Слон и этот Андрей.
— Вот письмо при обыске я нашел интересное. — Данилов протянул начальнику конверт.
Тот взял его, вынул письмо, долго внимательно читал, потом зачем-то даже посмотрел бумагу на свет.
— Любопытный документ. Весьма любопытный. Судя по некоторым деталям, обстановка четко напоминает Ленинград. Надо сориентировать ЛУР, подготовь спецсообщение.
Дверь кабинета открылась, и на пороге появился помощник:
— Товарищ полковник, капитан Муравьев срочно хочет видеть подполковника Данилова.
— Зови, — сказал начальник. — Знаешь, Иван, нет ничего хуже, когда на штатских мундир надевают. Одних он тяготит, а другие, наоборот, превращаются в ходячий строевой устав. Полковник, подполковник, капитан. Ему бы в городской комендатуре цены не было.
— Разрешите? — вошел Муравьев.
Был он, как всегда, подтянут и бодр. Ни бессонная ночь, ни захват дачи Розанова совершенно не отразились на нем. И Данилов позавидовал его силе и молодости, вспоминая, с каким трудом он сам собирался на беседу в этот кабинет.
— Товарищ полковник, — Игорь подошел к столу, — эксперты-искусствоведы дали заключение.
— Давай. — Начальник взял акт.
Он опять долго и внимательно читал его. Слишком долго, тем более что акт экспертизы написан страницах на пятнадцати.
Начальник читал, что-то постоянно подчеркивая красным карандашом.
Данилову внезапно захотелось спать. Состояние это было мучительным. Сон волнами наплывал на него, и тогда на секунду Иван Александрович отключался. Всего на одну секунду. Но секунды эти чередовались с удивительной последовательностью и становились все длиннее и длиннее.
Начальник посмотрел на Данилова и шепнул Муравьеву:
— Скажи, чтобы нам чай дали покрепче.
Данилов не слышал этого, он спал. И во сне снова видел синие в утреннем свете сугробы у дачи Розанова, дом со смешной башенкой и поле до самого горизонта.
— Иван, а Иван. — Начальник дотронулся до его плеча.
Данилов открыл глаза, тряхнул головой:
— Прошу прощения. Не понимаю, как это могло случиться.
— Ничего, не у чужих людей, на, пей.
Чай был ароматен и крепок. Данилов пил его мелкими глотками и чувствовал, как отступает сон и вязкая пелена инертности покидает его уставшее тело.
— Ну, что сказать. Эксперты пишут, что у Розанова обнаружено много ценных вещей из собраний ленинградских коллекционеров и даже из госхранилища. Тут перечисляются предметы, представляющие особую ценность. В частности, золотой кубок работы Бенвенуто Челлини. Кстати, Муравьев, где вещи, изъятые у Розанова?
— Как положено, товарищ начальник, в хранилище.
— Ты их мне потом покажи. Больно они поэтически про них пишут. А то живем дураки дураками. Кражи да налеты. Продолжим наши игры. Какие соображения по поводу банды?
— Будем усиленно работать с задержанными. Белова пошлю в Салтыковку, пусть отрабатывает связи Царевича.
— А что с Дубасовой?
— Потерпевшая. Доказательств связи с бандой нет. Баранов ничего толком сказать не может. Он же только ночевал у нее. Утром Дубасова его выгоняла, разрешала возвращаться перед комендантским часом. Ночного пропуска у него не было.
— Забавно. Действительно, предъявить ей нечего. У нас пока за хиромантию не судят.
— Когда представить план опермероприятий?
— Утром. А сейчас езжай домой и ложись спать. Спецсообщение для ленинградцев Муравьев подготовит.
Они вышли из кабинета начальника, и Данилов сказал:
— Игорь, вызови мне машину, а то у меня даже на это сил нет.
Он ехал в машине, которую дважды останавливали ночные патрули, но не слышал этого, он спал.
Наташи не было, видимо, ее опять задержали на работе. Данилов вошел в прихожую, скинул шинель, стянул, постанывая, сапоги и, как был, в кителе и галифе, упал на диван. Последним осознанным движением, автоматически выработанным за много лет, он вытащил из кобуры пистолет и сунул его под подушку.
Наташа пришла домой около двенадцати, раскрыла дверь и увидела мужа, спящего в полной форме. Она не стала входить, зная, что, как бы Данилов ни устал, он сразу же просыпается от присутствия человека в комнате. Раньше ее немного пугало это. Она говорила мужу, что он спит по-волчьи. Потом, через много лет совместной жизни, Наташа поняла, что это один из необходимых компонентов службы мужа.
Данилов проснулся ночью. Снял китель и галифе, умылся и пошел в спальню к жене. Наташа проснулась, зажгла свет, засмеялась. Уж слишком комично выглядел муж в нижнем белье с пистолетом в руках.
— Данилов, — спросила она, — когда ты не будешь класть пистолет под подушку?
— Когда уйду из милиции.
— Значит, нам втроем спать всю жизнь?
— Он мешает тебе?
— Нет, я все эти годы боюсь, что когда-нибудь он выстрелит, как чеховское ружье.
— Он у меня умный и шалить не будет.
— Тогда неси его сюда.
Когда Данилов проснулся, в комнате было совсем светло. Он посмотрел на часы. Десять. Однако неплохо он поспал. Сел на кровати и увидел свои тапочки. Обыкновенные домашние тапочки, которые перед войной выпускала фабрика «Скороход». Они были совсем новые. Некому их носить в этой квартире, некому.
Со странным ощущением покоя он всунул в них ноги и пошел в кухню. На плите стоял чайник, накрытый куклой со стеганым широким подолом платья. Данилов налил горячей воды и пошел бриться. Он внимательно рассматривал свое лицо и отметил, что пока выглядит совсем неплохо. Даже седина ему к лицу. Да, господи, какие его годы, всего сорок три. Отоспаться дня два, и он еще хоть куда. На полочке у зеркала стоял флакон «Тройного» одеколона, видимо из старых довоенных запасов. Интересно, работает ли газовая колонка? Иван Александрович двинул рычаг, зажег запал. Колонка работала.
Он мылся, кряхтя от удовольствия. Сильная горячая струя била его по спине, отогревая, кажется, на всю жизнь промерзшее тело. Чистый, пахнущий одеколоном, он надел выглаженный китель и галифе, натянул сапоги и пошел завтракать.
На столе стояла сковородка с жареной картошкой, залитой свиной тушенкой. Он не стал разогревать, он ел холодным это изумительное блюдо.
В дверь позвонили. Данилов с сожалением отложил вилку и пошел открывать. Приехал Серебровский. Он хищно повел носом:
— Ешь?
— Ем. Пошли.
Данилов достал тарелку. Но Сергей замахал руками:
— Ты что, Ваня, вполне из сковородки поклюем, я тоже люблю холодную картошку.
— Ты зачем приехал?
— Ваня, пока ты являл чудеса храбрости в Кунцеве, я, как человек с умом аналитика…
— Богатое слово выучил, Сережа.
— Так я продолжаю и подчеркиваю, с умом аналитика, решил провести одно мероприятие. Но, как человек добрый и бескорыстный, разделю лавры победы с тобой.
— Так что за дело, Сережа?
— Ваня, я хочу тебе сюрприз приятный сделать. Можно?
— Можно.
Они доели картошку, аккуратно вытерли сковородку хлебной коркой, налили чай. Данилов намазал два больших куска хлеба маргарином. Они и их съели.
— Пора, Ваня. — Серебровский закурил.
Надев шинель, Серебровский лихо заломил серебристо-каракулевую папаху.
— Вот, Ваня, что значит полковничий чин. Шапкой какой пожаловали.
Данилов невольно залюбовался им. Хорош был Серебровский. Очень хорош. И форма ему шла, и папаха сидела с каким-то особым щегольством.
— Трудно, Сережа, жениться с такой внешностью.
Серебровский довольно улыбнулся:
— С характером таким, Ваня. Ты у нас тоже мужик не последний, а вот однолюб. А я все сильное чувство ищу.
— Ты лирик, Сережа. Правда, с некоторым отклонением.
— Ладно, пошли.
На улице их ждал агатово-черный длинный ЗИС.
— Вот это да, — ахнул Данилов, — на нем же нарком ездит. Где взял?