— Точно, — зловеще ахнул Костров, — влип. Ну, теперь жди неприятностей.
— Каких? — удивленно спросил Белов.
— «Каких», — передразнил его Мишка, — он еще спрашивает! Да ты знаешь, что такое баба, а? Бабы, они…
Мишка не успел объяснить Белову, что такое бабы. Дверь отворилась, и вошел Серебровский.
— Ты здесь, Костров? Это хорошо. Пошли со мной.
В двух километрах от хутора Стефанчука дорога больше походила на болото. Серебровский представил себе рев двигателей и пронзительный треск шестеренок коробки передач и понял, что добраться до хутора на машинах скрытно просто невозможно.
Он вылез из кабины, еще раз с сожалением поглядел на асфальтово блестящую под солнцем грязь и скомандовал:
— Слезай!
Автоматчики, привычно прыгая через борт полуторки, строились вдоль кювета, из газика вылезли оперативники.
— Кононов!
К Серебровскому, скользя по глине обочины, подбежал командир взвода автоматчиков.
— Дальше идешь без машин. Все помнишь?
— Так точно, товарищ полковник.
— Оставь нам пулеметный расчет и двигай.
— Есть.
Автоматчики тремя маленькими колоннами ушли в лес.
Серебровский посмотрел на часы. Через тридцать минут, ну пусть через сорок автоматчики окружат хутор. Тогда и начнется их работа. Он посмотрел на куривших у машины оперативников. Посмотрел внимательно, стараясь различить хоть малейшую тень беспокойства на их лицах. Но так ничего и не увидел. Лица у офицеров были будничные, как у людей перед привычной и уже надоевшей работой.
Над лесом, дорогой, полем висело яркое апрельское солнце. От земли шел пьяноватый резкий дух. Из леса пахло сырой землей и талым снегом. Весна была спорой и ранней. Солнце припекало спину, и хотелось постелить на землю брезент, лечь лицом к солнцу и, закрыв глаза, ощутить на лице доброе и ласковое тепло.
Серебровский взглянул на часы. Время тянулось нестерпимо медленно. Он подошел к машине, сел на подножку, закрыл глаза и подставил лицо солнцу. И сразу всего его наполнило чувство покоя. Легкий ветерок, пахнущий свежестью, прилетел из леса, оставляя на губах горьковатый привкус смолы и березового сока. Мысли Серебровского сразу стали спокойными и размеренными. Все нынешнее ушло куда-то, и подступили воспоминания. В них жили люди, которых любил он, Сергей Серебровский, и которые платили ему тем же. Постепенно ушли куда-то голоса товарищей, смолкли щебетание птиц и шум леса. Серебровский задремал.
— Товарищ полковник, — сквозь сон прорвался голос Никитина, — товарищ полковник.
Серебровский открыл глаза и сразу никак не мог сообразить, где он находится. Так не вязался этот солнечный, чистый, прекрасный мир с тем, чем он занимался этим утром.
— Связной от командира взвода.
— Товарищ полковник, — к машине подошел сержант, — лейтенант Кононов приказал передать: все в порядке.
— Люди в доме есть?
— Так точно.
— Пойдешь с нами. — Серебровский повернулся к оперативникам: — Тронулись.
А утро было таким же, и солнце с каждой минутой припекало все сильнее. Но для Серебровского этого больше не существовало. Все заслонил хутор Стефанчука. И, идя по лесу, Сергей думал о том, как незаметно подойти к хутору, взять хозяина и оставить засаду.
Он уже видел дом. Добротный, бревенчатый, покрытый шифером, и коровник он видел под железной крышей, и колодец.
Всего ничего оставалось до хутора, как из чердачного окна ударил пулемет и тяжелые пули косой срезали ветки берез.
— Ложись! — крикнул Серебровский, срывая с плеча автомат.
Лежа за поросшим мхом стволом ели, он оглянулся, пересчитал ребят: вроде бы все в порядке.
— Раненые есть? — спросил он.
— Нет, — врастяжку ответил Никитин. — Бог миловал.
Дом стоял на поляне, залитой солнцем. Он был мирным и уютным, этот добротно, на долгие годы сработанный дом. Но вместе с тем в нем жила смерть. И неизвестно, кто сегодня останется лежать на этой поляне. Серебровский еще раз посмотрел на дом. Он знал, что сейчас начинается его работа и что уже никто не сможет помочь ему.
Он встал, и сразу же басовито прогрохотал пулемет.
Серебровский прижался к дереву, вынул из кармана платок, поднял его над головой и шагнул из-за спасительных деревьев. Теперь он стоял на поляне словно голый, чувствуя телом леденящую бесконечность черного ствола пулемета.
— Прекратить огонь! — крикнул он чуть хрипловатым голосом и сделал еще несколько шагов.
Дом молчал. И тишина эта ободрила Серебровского, он понял, что люди, сидящие за прочными бревенчатыми стенами, готовы слушать его.
— Я, полковник милиции Серебровский, предлагаю вам сдаться. Дом окружен. Сопротивление бессмысленно. Помните, что добровольная сдача поможет вам…
Выстрела он не услышал, просто внезапно перевернулось небо, и солнце начало постепенно гаснуть.
— Огонь! — крикнул Мишка. — Пулеметчик, пень рязанский, огонь!
Он стеганул из автомата очередью в полдиска по чердачному окну. За его спиной, захлебываясь, бил пулемет, оперативники палили из автоматов по дому.
Никитин прыжком пересек несколько метров, отделявших его от лежащего полковника, поднял его на руки и тяжело побежал к деревьям. Ему оставалось всего шага два, как из окна закашлял, давясь ненавистью, второй пулемет. Пуля куснула его в ногу, но он все же сделал эти два шага и упал.
Оперативники втащили их за спасительные деревья. Серебровский потерял сознание, но был еще жив, только дышал прерывисто и тяжело. Мишка разорвал его набухшую кровью гимнастерку и начал бинтовать простреленную грудь.
Никитин сидел на земле, зло матерясь, рассматривал раненую ногу.
— Ну, — повернул он к Самохину выцветшее от боли лицо, — ты теперь начальник, что делать будем?
— Брать их будем, — жестко ответил Самохин.
— Иди бери, — выругался Никитин, — они тебя как раз дожидаются: где этот капитан Самохин, который нас брать будет?
Подбежал командир взвода.
— Ну что у вас?
— А ничего, — так же зло ответил Никитин, — чай пить собираемся.
— У них три МГ, капитан, — сказал взводный. — Так просто их не взять.
— Значит, так, Самохин. — Костров положил автомат. — Гранаты есть? — повернулся он к взводному.
Лейтенант утвердительно кивнул.
— Прорвусь к дому, а вы меня огнем прикроете. Только патронов не жалейте.
— Ты что? — выдавил Никитин. — Жить надоело?
— Миша… — начал Самохин.
— Все, — сказал Мишка, — среди вас я один фронтовик, у нас такое бывало. Значит, мне и идти… Так где гранаты, лейтенант?
— Сидорчук! — крикнул Кононов. — Неси гранаты.
Младший сержант, первый номер пулеметного расчета, опасливо косясь в сторону хутора, принес вещевой мешок. Мишка развязал шнурок, стягивающий горловину, сунул руку и вытащил тяжелую противотанковую гранату.
— Годится.
Он опять сунул руку и вытянул лимонку.
— Куда столько-то? — спросил Сидорчук.
— Надо так, понял? Значит, слушай меня, — Мишка взял его за отвороты ватника, — запомни, что я скажу, как «Отче наш». Бей по чердаку, не давай этому, с пулеметом, высунуться.
— Я еще один расчет пришлю и пяток автоматчиков, — сказал Кононов.
— Дело. Пусть они огонь на окнах сосредоточат.
Через полчаса все было готово. Пробившийся сквозь грязь «виллис» забрал Серебровского и Никитина, пришло обещанное подкрепление.
— Ну, Мишка! — Самохин хлопнул его по плечу.
— Моя сдача. — Костров сунул запал в гранату. — Давайте.
Вот они, проклятые десять метров. Ну чуть больше. Да как же проскочить их? Ничего, он проскочит. Он не умрет в самом конце войны от пули этих гадов. Просто не может умереть. Зря, что ли, прополз он на брюхе бесконечный путь от Москвы до Будапешта? Нет, не умрет. И от мыслей этих пришла к Мишке великая злость. Она овладела всем его существом. И в ней без остатка растворились нерешительность и страх. Теперь в нем жили эти несколько метров, иссеченные пулями наличники окна и тяжесть гранаты.
— Давай! — крикнул Мишка.
За его спиной загрохотали очереди, посыпались выбитые пулями щепки.
— Эх! — Он скрипнул зубами и кинул вперед сразу ставшее невесомым тело.
Рывок! Земля! Теплая, пахнущая. Опять рывок! Очередь с чердака! Мимо! Еще! Бьет пулемет из окна, смерть прошла над головой, даже волосы опалила. На! Получи, гад!
Мишка, падая, метнул гранату в окно. Он не следил за ее полетом, он знал, что попадет. Он не мог не попасть. Тяжелый взрыв качнул дом. Со звоном вылетели стекла.
Мишка вскочил, выдернул пистолет и, подтянувшись о подоконник, прыгнул в комнату. Взрыв разворотил печь, и красноватая кирпичная пыль плыла в комнате густой пеленой. На полу валялся искореженный пулемет, рядом с ним безжизненное тело в иссеченной осколками кожаной куртке. Второй бандит лежал посреди комнаты, обхватив руками МГ. Мишка выскочил в сени. Вот и лестница на чердак. Он осторожно поднялся, заглянул в проем люка. Прислонясь к скату крыши, сидел сам старик Стефанчук, из-под прижатых к животу ладоней текла казавшаяся черной кровь. Он с ненавистью посмотрел на Мишку и закрыл глаза.
Глава 8ЗАПАДНАЯ БЕЛОРУССИЯ. АПРЕЛЬ
«ОТ СОВЕТСКОГО ИНФОРМБЮРО
ОПЕРАТИВНАЯ СВОДКА ЗА 3 АПРЕЛЯ
В течение 3 апреля войска 2-го Белорусского фронта вели бои по уничтожению остатков окруженной группы немецких войск восточнее Гданьска и заняли населенные пункты Нойемдорф, Клайплеенсдорф, Зигескранц, Хойбуде, Кракауеркемпе, Кракау. За 1 и 2 апреля в этом районе взято в плен более двух тысяч немецких солдат и офицеров».
Москва торопила. Телефон ВЧ раскалился от указаний и приказов. Крук ушел, но Иван Александрович чувствовал, что скоро он должен появиться. Пока работники районных НКВД проверяли лесные хутора, искали следы банды. После ранения Серебровского руководство операцией было поручено ему, Данилову.