Тифль остановилась и замолчала, как будто оторопев; обращение ее вдруг сделалось мягким, фальшивым и хитрым.
— Вы звали Сюзанну, мисс, разве она нужна няне? Я послала ее по своему поручению, думая, что все маленькие господа в столовой и что она в детской не нужна. Я пришлю её сейчас, как только она воротится, мисс.
— Вы видите, что она нужна, Тифль, — серьёзно отвечала мисс Лестер. — Вот троих детей надо раздевать всех вдруг, а двое рук не могут это сделать. Няня сказала мне, что Сюзанна всегда уходит в этот час; я поговорю с леди Аделаидой.
— Извините, мисс Лестер, на это нет никакой необходимости, да и пользы никакой не будет. Миледи имеет неограниченное доверие ко мне и Сюзанне.
— Может быть, Тифль, но она должна знать, что детьми пренебрегают. Пошлите сюда Селину помочь няне, пока воротится Сюзанна.
Тон был повелительный. Мария, хотя была кротка, имела ту спокойную, неуловимую способность приказывать, которой не многие могут сопротивляться. Тифль посторонилась, когда она выходила из комнаты, и бросила ей вслед злой взгляд.
Мисс Лестер прошла в свою комнату. Она встала у окна и смотрела на погоду, прислушиваясь к завывающему ветру. Солнце закатилось, но остатки света ярко виднелись на западном небе и всходила луна. Это нельзя было еще назвать сумерками.
— Кажется, я могу отважиться пойти — рассуждала сама с собой Мария. — В моем длинном темном салопе я могу вынести ветер. Я должна видеть Маргарет; я должна спросить ее, дошли ли до нее эти слухи, от которых мне делается дурно. Папа спрашивал меня за обедом, почему я не ем; как могла я есть, когда меня преследует этот ужасный страх? Да, я пойду; я пошла бы хоть только для того, чтобы избежать лорда Дэна.
Она надела соломенную шляпку, закуталась в салоп и тихо сошла с лестницы. В передней, когда она проходила через неё, был слуга. Передняя была маленькая, угловатая, из нее был ход в разные комнаты. Многие комнаты в ломе были старинные, кроме гостиных; они были очаровательны, все окна отворялись в сад, как балкон.
— Джемз, — сказала мисс Лестер, когда слуга отворил для нее дверь передней, — если спросят обо мне, скажите, что я пошла пить чай к мисс Бордильон.
Когда Лестер сообщил своей жене, что лорд Дэн будет у них вечером, от его внимания не укрылось, что она нахмурила лоб, и он заговорил об этом тотчас, как дети ушли из комнаты, и заговорил довольно резко:
— Ты имеешь какое-нибудь предубеждение против лорда Дэна, Аделаида?
— Предубеждение против лорда Дэна! Я?
— Мне показалось раза два в последнее время, что на лице твоем изображалось неудовольствие, когда ты слышала, что он будет у нас.
— О, нет! Для меня решительно все равно, бывает или не бывает у нас лорд Дэн, — отвечала леди Аделаида, принимая с усилием свою обычную томность и равнодушие и отворачиваясь, чтобы скрыть румянец, вспыхнувший на ее всё еще прекрасном лице.
— Я не удивляюсь, что он любит бывать у нас, — заметил Лестер. — Ему, должно быть очень, скучно в замке, не имея другого общества, кроме бедной глупенькой Цели. Твой кузен…
— Он мне не кузен, — перебила она.
— В строгом смысле нет, но его почти можно назвать кузеном. А ты знаешь, милая жена моя, что ты бываешь капризна иногда!
— Капризна! Да, я и сама так думаю. Ты женился на мне, Джордж, со всеми моими недостатками и проступками, помни. Не думаю, чтобы они уменьшились с годами.
— Итак, Дэн ничем тебя не оскорбил?
— Решительно ничем. Как этот ветер воет и ревет! Будет страшная ночь.
Разговор принял другое направление, а потом леди Аделаида ушла в гостиную. Только одна эта комната была освещена в этот вечер; но это была обширная комната, меблированная со всем возможным изяществом и не наполненная китайскими куколками, скляночками, чашечками и другими бесполезными украшениями, как бывает в многих комнатах.
Леди Аделаида не садилась; она ходила тревожно по комнате, то вынимая прелестную розу из хрустальной вазы, то взглядывая на название новой неразрезанной книги, то становясь перед большим зеркалом, в котором изображалось ее отражение, не за тем, как казалось, чтобы любоваться своей красотой, а скорее в мечтательной задумчивости.
Бывали времена, когда жизнь, настоящая и прошлая, леди Аделаиды показывалась ей в своем настоящем жалком колорите. Брак с Лестером был ошибкой, как предсказывал ей когда-то лорд Дэн, и она прилагала все силы, чтобы забыться. Она прилагала все силы также, чтобы забыть какой-то другой призрак, вечно преследовавший ее. В этот вечер он преследовал ее неотступно. Мечта о том, что могло быть, овладела ею, когда она стояла перед зеркалом, откидывая со лба свои глянцевитые льняные волосы белой рукой, сверкавшей бриллиантами. Если бы судьба была милостивее, и она была бы добрее; она могла бы научиться любить своих ближних, стараясь жить на этом свете, приготовляясь к будущему, между тем как она закалила свое сердце против всех добрых побуждений и становилась все жеще, все эгоистичнее, все фальшивее.
В дверях послышался легкий шум, и она оглянулась через плечо с тем испуганным взглядом, который в такие минуты можно было приметить в ней, как будто она боялась, что преследовавший ее призрак явится к ней наяву. Но это только вошла Тифль, вошла очень тихо, потирая руки и как бы с раскаянием умоляя о прощении, что осмелилась войти незваная.
— Миледи, тысячу раз прошу простить меня за то, что я осмелилась обеспокоить вас; я только пришла спросить, не прикажете ли затопить камин в вашей уборной. Ветер все усиливается.
— Затопить камин! Нет, не думаю; тепло. Впрочем, мне все равно.
— Так я велю затопить; я думаю, что это будет лучше для вашего сиятельства, — сказала Тифль, приседая и направляясь к двери.
Но вместо того, чтоб выдти, она опять вернулась.
— Ходят слухи, что лесничий-то умирает; ваше сиятельство, извините, что я упоминаю об этом, Миледи, — прибавила эта женщина, понизив голос, — худощавый-то был не кто иной, как Уильфред Лестер. Неприятно будет никому, миледи, если Кэтли умрет.
— Тифль, я не верю этой истории, — сказала леди Аделаида, отходя от зеркала и садясь на диван, — он никогда не решился бы рисковать головой в таком деле. Ведь, по меньшей мере, ему предстояла бы ссылка. Чем более я думаю об этом, тем менее я верю, и, ради Бога, осторожнее говорите об этом, чтобы мистер Лестер не услыхал. Вы, верно, повторяете вздор.
— Миледи, прошу у вас извинения, вздор ли уже прежде докладывала я вам? — спросила Тифль, разглаживая свое кислое лицо. — Когда я вам сказала, что эти два хитреца намерены соединиться браком, разве это был вздор, миледи? или когда я докладывала вам неделю назад, что он ушел ночью с ружьем, когда всем известно, что его ружье в закладе? И уже не говоря о другом, что тоже можно бы припомнить, я попрошу позволения сказать, что я слишком хорошо знаю мое место и какое уважение должна я иметь к вашему сиятельству, что уже, наверно, не доложу вам об известиях, которых я не знаю точно, и не передам рассказов, которые могут оказаться вздором.
— Но, Тифль, как вы узнаете эти вещи? Вы, должно быть, держите сыщика.
— Сыщиком служат мои глаза и уши, миледи, которые я употребляю на пользу этих милых херувимчиков, ягненочков, что теперь спят наверху в своих тёплых постельках. Предоставьте мистеру Уильфреду и мисс Лестер поступать, как им заблагорассудится, и они их разорят, разорят совсем. А этого не будет никогда, пока у меня есть глаза, чтобы видеть, и язык, чтобы говорить.
Ее госпожа слегка подняла руку, как намек, что этого довольно, и Тифль ушла с поклоном. Леди Аделаида откинулась на спинку кресла и начала разговаривать сама с собой:
— Какая может быть причина, что это воротилось ко мне? Десять лет! Десять длинных, утомительных лет, конечно, этого достаточно для того, чтобы забыть! С тех ли пор преследует меня этот страх, как я опять увидела его? Нет, потому что в Лондоне этого не было, а там мы видели его так же часто, как здесь. Это случилось со мной, когда я воротилась в Дэншельд, а сегодня хуже, чем было когда-нибудь; несчастное убеждение, что прошлое опять выйдет наружу, страшное опасение, что мой грех…
— Лорд Дэн, миледи!
Это доложила Тифль. Страшный порыв ветра растворил дверь настежь, и его сиятельство вместе с ветром встретил Тифль в передней. Он изменился гораздо более, чем леди Аделаида. Может ли быть, чтобы высокий, суровый тридцативосьмилетний мужчина с седыми волосами в роскошных кудрях и с печатью заботы на широком белом лбу, был тот стройный юноша, которого мы видели десять лет назад? Но теперь это был очень красивый мужчина, красивее прежнего, с надменными дэнскими чертами и с гордою осанкою дэнской фамилии. А эти линии, что привело их на его лоб? Занимая важное положение, имея большое богатство — в его сундуках накопилось много денег после его отъезда за границу — обладая всем для того, чтобы сделать жизнь счастливой, лорд Дэн мог возбудить удивление во всяком, какие заботы мог он иметь.
Леди Аделаида встала принять его, в своем белом шелковом платье, в сверкающих бриллиантах, в своей сознательной красоте. Много раз встречались они последнее время, но лорд Дэн, приветствуя её в этот вечер, не мог не подумать, как мало она изменилась; она была почти так же привлекательна, как в то время, когда была предметом его юной любви.
— Какая ужасная ночь! — воскликнула она, садясь, между тем как лорд Дэн сел в кресло возле нее.
— Да, и ветер дует прямо с берега, — отвечал он. — Я надеюсь, что у нас не будет на море несчастья.
— Вы пришли сюда пешком?
— Пешком? О, да! Ведь недалёко.
— Я думала о погоде.
— О! Я привык ко всякой погоде. Мое десятилетнее путешествие оказало мне большую услугу.
— А я все удивлялась, что удерживало вас за границей так долго, какая это могла быть привлекательность? Но ведь вы недолго оставались на одном месте?
— Я был везде, то есть в Европе. Исключая того, что я съездил в азиатскую Турцию.