Может быть, это была правда, но Уильфред Лестер думал о другой причине. У этого человека была жена и семеро маленьких детей.
— Говорю вам, я вас не возьму. Ступайте прочь, Дик, нам нельзя терять времени.
Только Уильфред Лестер произнес эти слова, как звук, соединенный крик многих голосов, донесся до берега по ветру. Тот же самый крик слышался и прежде, когда первые были сброшены с парохода; это был не крик отчаяния, даже не страха, а скорее неожиданный, удивленный крик, который вырывается у нас без мысли об опасности, если нас неожиданно погрузить в холодную ванну.
— Это что такое? — спрашивала толпа.
Ах! Что это такое? Спрашивавшие громко вскрикнули от сочувствия, от ужаса, когда узнали, какой это был крик. Слова спасенного матроса быстро оправдались: пароход раскололся надвое и быстро погружался в воду.
О, спасительная лодка! Еще одна поездка, и она может спасти хоть немногих из тех, кто погрузился в море. Прежде, чем она успеет съездить в третий раз, остальные погрузятся в вечность.
И спасательная лодка опять пустилась в свой безумный путь под одобрительный крик толпы. Но она спасла только одного и сама чуть было не погибла. А когда настала минутная тишь и она могла опять приняться за дело спасения, уже некого было спасать. Жадные волны овладели своей добычей.
Какая же внезапная тишина водворилась на пароходе? Сначала, когда надежда еще существовала, раздавались крики испуга, ужаса, отчаяния, но когда надежда совершенно исчезла из сердца самых энергичных существ, настала тишина.
Не странно ли было это? На пароходе было много людей, сознававших, что они вели не весьма хорошую жизнь, некоторые были даже большими грешниками, и не многие были готовы к смерти. Откуда же происходила эта спокойная, детская безропотность? В чем состояла ее тайна?
На пароходе в числе пассажиров находился пастор. Когда надежда исчезла и нечего было применять усилия к спасению ввиду бушующей стихии, тогда этот добрый человек начал свое дело и все собрались вокруг него в большой каюте. Он стал говорить о милосердии Христа даже в этот последний час; сказал, что если у них осталась хоть минута жизни, они могут надеяться на прощение в грехах. Их прошлая жизнь, как бы ни тяжело лежала она на совести их, не помешает Господу выслушать их раскаяние. Он простит и утешит их, даст им вкушать блаженство на небесах вечно и вечно.
При этих словах служителя Божьего, сказанных с той спокойной серьезностью, которая производит неизгладимое впечатление, какое-то странное чувство спокойствия и упования овладело сердцами всех. Этим умирающим мужчинам и женщинам слова эти казались сходящими с небес, где Иисус Христос встретит их с любовью и милосердием, которые будут продолжаться вечно.
Глава XVIIIВ «ОТДЫХЕ МОРЯКОВ»
Суетливую ночь провела мистрисс Рэвенсберд. Она, несомненно, обладала находчивостью француженки. Она приготовила теплые постели для потерпевших кораблекрушение, горячую фланель, подкрепляющее питье. Только троих вышеупомянутых отвезли в «Отдых Моряков», другие нашли приют в карауле береговых стражей и в других местах — ах, немного было спасенных!
Пожилого пассажира поместили в лучшую комнату, удобную и красивую комнату в первом этаже. Когда ему помогали выйти из повозки, мадам Софи бросила на него пытливый взгляд и решила, что это высокий старик. Волосы его были серебристые, черты бледны, насколько ей позволили видеть мокрые волосы и капюшон шинели, которую, сказать мимоходом, подал Мичель, береговой страж. Он настолько оправился от своего истощения, чтобы отказаться от всякой помощи в своей комнате, в которой он заперся, вытерся досуха перед огнем, лег в постель с нагретыми простынями, а потом позвонил в колокольчик. Он желал, чтоб ему дали большую чашку горячей каши с водкой.
Когда служанка отнесла ему это, она передала поручение от молодого человека, спасшегося пассажира, который спрашивал, может ли он войти и не может ли быть ему полезен.
«Нет, — было сказано в ответ. — Молодому человеку нечего было терять время, а самому ложиться в постель. Он мог придти утром, если будет так добр, и никто не должен беспокоить его, пока он не позвонит».
Мистрисс Рэвенсберд, как почти все в Дэншельде, не ложилась в постель в эту ночь. У нее были полны руки дела, и она рада была предлогу, чтоб не ложиться спать, хотя ветер, сделав свое свирепое дело, начал стихать. Она ухаживала за спасенным матросом с больной головой и сушила одежду младшего пассажира, потому что он был одет, когда его спасли.
Оказалось, что только эти два пассажира спаслись. Все другие потонули и находились теперь в лоне Господа. Офицеры погибли, трое других спасенных были простые матросы. Когда мистрисс Рэвенсберд перевязывала голову тому, который находился на ее попечении, она стала расспрашивать о тех двух, которые спали наверху, но моряк не мог сказать ей ничего; он сказал, что это пассажиры первого класса, но не знал их имен.
— Это джентльмены, — спросила любопытная трактирщица, которая была сведуща в общественных различиях, вероятно, в результате ее пребывания в Дэнском замке, — или купцы, или что-нибудь в таком роде?
Матрос не мог сказать, но выразил мнение, что они, должно быть, купцы, потому что множество торговцев постоянно путешествовало из Англии в Соединенные Штаты и обратно.
— Странно, что вы были спасены, между тем как все другие погибли, — заметила Софи, — совершенное чудо!
— Не знаю, чудо ли это, — отвечал матрос, — а я думаю это потому, что мы спустили с парохода спасательную лодку и успели в нее сесть; она опрокинулась через несколько времени, с нею вместе некоторые из нас, все остальные, вы видите, попали в спасательную лодку, приехавшую с берега.
— Должно быть, какая у вас была драка на пароходе, кому сесть в лодку!
— Бог с вами! — закричал матрос. — Какая драка! Скорее наоборот. Насилу решились сесть; пароход казался безопаснее. Капитан сказал, что лодка не удержится на таких волнах, и был прав: недолго продержалась она. Пожалуйста, не обрезывайте мои волосы более чем нужно.
Очень рано на следующее утро младший пассажир позвонил, чтоб ему принесли его платье. Ему подали его сухое платье с лучшим бельем мистера Рэвенсберда для временного употребления.
Вскоре после восьми часов мистрисс Рэвенсберд была в буфете одна, довольно шумно выражая неудовольствие на своем языке — она не забыла и никогда не оставляла эту привычку, — когда вдруг ее прервали на таком же беглом французском языке, как ее собственный, и даже еще более чистом. Обернувшись, к удивлению своему, она увидала младшего пассажира в его высушенном платье, по которому она узнала его, потому что накануне почти его не видала. Мадам Софи в первую минуту показалось, будто она никогда не видала такого привлекательного человека. Ему было лет двадцать пять, лицо его было очень красиво, черты прекрасно обрисованы, волосы черные, физиономия и обращение чрезвычайно привлекательные.
— Вы француз? — заметила Софи с поклоном.
— Вы француженка, как я слышу, — отвечал он о легким смехом, — и, кажется, немножко рассержены.
— Вам надо было бы иметь моих слуг хоть на один день, — возразила она. — Экая противная тварь служанка, думает только о нарядах, а не о своей работе!
— Вы умеете хорошо шить? — спросил незнакомец по-английски так же чисто и хорошо, как и по-французски.
Все более и более привлекаемая интересной наружностью, вежливым обращением и приятным голосом, мистрисс Рэвенсберд уверила, что нет на свете женщины, которая умела бы владеть иголкой лучше ее. Она сказала, что семь лет была приходящей ученицей в одном французском монастыре, а уж кто лучше французских монахинь умеет приучить девушку к шитью! Угодно пришить пуговицу?
Незнакомец улыбнулся. Если бы только это, он думал, что мог бы сам это сделать, не беспокоя ее, только бы она дала ему иголку с ниткой.
— Со мной это было, — продолжал он, — но все пропало с моими вещами.
— Вы ничего не спасли, сэр?
— Ничего, кроме записной книги и нескольких бумаг, которые были на мне. То, что я желаю, чтобы вы сшили мне, — продолжал он, — требует побольше искусства, чем пришить пуговицу. Мне нужен зонтик для глаз.
Софи взглянула на его глаза; это были чистые, светлые, темно-серые глаза; она удивлялась, зачем для этих глаз нужен зонтик.
— Это для моего товарища, — объяснил он, — я заходил к нему в комнату, и он желает иметь зонтик для глаз. Я заметил, что он страдал глазами во время путешествия, и утренний свет в комнате очень вреден для них. Он желает иметь зонтик очень большой, из тонкого картона, покрытого синей или зеленой шелковой материей, с тесемкой, чтобы можно было завязать.
— С тесемкой! — с упреком воскликнула Софи: — Вы хотите сказать с лентой, сэр.
— С чем-нибудь. Все равно, какие будут материалы, только бы иметь зонтик для глаз. Я спросил, заказать ли ему завтрак, но он только и желает зонтик.
Софи скоро достала необходимые материалы, кусок картона и малиновой шелковой материи, остаток от платья, и принялась за работу. Незнакомец сел на ручку старого соломенного дивана против Софи и смотрел, как она работала. Он сказал, смеясь, что ему приказано было не приходить без зонтика.
— Кто он? — спросила Софи, работая. — Он показался мне вчера стариком. Вы коротко его знаете, сэр?
— Я часто видел его на пароходе!
— Пассажиры на пароходах очень скоро знакомятся, — заметила мистрисс Рэвенсберд, которая никогда не лезла за словом в карман. — Он купец?
— Не думаю.
— Зачем он приехал в Англию?
Незнакомец засмеялся.
— Вам надо спросить его, мистрисс Рэвенсберд, если вы желаете знать. Я не так любопытен.
— Я полагаю, он американец, — продолжала свое Софи. — Как его зовут?
— Я задал ему этот вопрос, потому что на пароходе не слыхал, чтобы его называли по имени. Он, сказал, что его зовут Гом.
— Мистер Гом! — повторила Софи, глядя на маливый зонтик, который значительно подвигался. — Я надеюсь, что вы доставите мне удовольствие слышать ваше имя, сэр; я уверена, что оно очень приятно.