Я покачала головой, сделала пару гребков к нему и, остановившись на расстоянии вытянутой руки, потянулась к его лицу, тронула шрамы на подбородке и на правой скуле. Глупое сердце заходилось в груди, стучало куда громче и чаще, чем за миг до убийства Глотки. Надо полгать, это была добрая примета, только очень не к месту. Учащенное сердцебиение и глупость считаются приметами любви. С другой стороны, этот назойливый стук мешал мне сосредоточиться. Я и забыла, каково быть с ним рядом. Нас обвивал горячий пар, отгораживал от бассейна и от мира.
Рук не пытался отвести мою руку. Он стоял по грудь в воде, неподвижно, но в боевой готовности – он всегда был начеку, даже во сне – и следил за мной, как кулачный боец следит за движениями противника в начале схватки. Я уронила руку и на шаг отступила.
– Будь ты расторопней, – сказала я, – может, я бы тебя поменьше колотила.
– Как твои ребра? – фыркнул он в ответ.
Моя рука погладила скрытый водой бок. На месте зажившего перелома на кости еще прощупывался рубец.
– Бедиса создала, ты украсил.
– Долго заживало?
– Пару месяцев. Урок того стоил.
– Урок? – Он поднял брови.
– Не оттопыривай локти, пока не увидишь удара.
– Ребяческая ошибка.
– Я и была ребенком.
– Охрененная злобная милая крошка.
– Больше охрененная, злобная или милая?
– Три в одном и в высшей степени.
– Люблю, когда меня ценят по достоинству, – подмигнула я ему.
Я дышала горячо и часто, как всегда перед дракой, и сердце по-прежнему билось в груди, точно тревожный колокол на пограничной заставе. Рук пробежал взглядом по моей груди и ниже.
– Шрамов прибавилось.
Я кивнула на выпуклый рубец у него на плече: след тяжелой колотой раны. В Сиа его еще не было.
– Не только у меня.
– Уговариваю себя, уговариваю бросить воевать, – пожал он плечами. – Заняться, к примеру, гончарным ремеслом. Да все не соберусь.
– Какими мы созданы, такие и есть.
– Подобный взгляд на мир, – отметил он, – оставляет мало места внутреннему развитию.
– Питон с годами не вызревает в лилейную розу.
Рук внимательно посмотрел на меня и покачал головой. Другой мог бы таким образом признать поражение. Только Рук не из тех, кто сдается.
– Ты что здесь делаешь, Пирр?
Я взглянула ему за плечо, будто высматривая Глотку. За то время, пока мы не виделись, он, если на то пошло, еще нарастил мышцы: стал не просто сильней, а тверже, словно статуя, водруженная посреди бань.
– Надо полагать, то же, что и ты, – отчеканила я.
– Напрасно ты так думаешь, разве что и ты вытащила записку из кармана мертвеца.
– Предпочитаю не трогать одежду мертвецов, – сказала я, вскинув бровь.
– Достойно восхищения, но при моем роде занятий не всегда практично.
– Значит, правда, что Аннур поставил тебя над зелеными рубашками?
Он кивнул:
– Лучше бы я и дальше дрался на кулаках в Сиа. Так было бы честнее.
– Кажется, город под твоим присмотром процветает, – заметила я, снова обведя взглядом бани.
– Ты давно здесь?
– Достаточно, чтобы увидеть, что нигде не полыхает.
– Не слишком на это полагайся. Если город торчит посреди клятой реки, его так сразу не запалишь.
– Буду иметь в виду.
Высоко над нами в темных клубах пара зазвонил вечерний колокол – отбил час, который я назначила в записке. Басовые ноты отозвались у меня в груди. Рук дождался последнего удара и покачал головой:
– Он не придет.
– Кто? – Я склонила голову.
– Тот, кого ты ждешь.
– Откуда тебе знать, что это «он»? – брюзгливо вопросила я. – Следишь за расписанием моих банных встреч?
– Я знаю, что ты ждешь мужчину, потому, что его нашли на задах «Бронзового крокодила» с перерезанным горлом – кровь стекала в канал через отхожую дыру. При нем было послание. – Рук похлопал себя по голой груди, показывая место, где я спрятала записку. – В нем назначено свидание. Здесь.
Он тихонько хлопнул по воде перед собой.
– Сейчас.
– А… – Я дала звуку место и время. – А я тут при чем?
– Ты здесь.
Я окинула взглядом огромное пространство.
– Как и тысячи прочих.
– У прочих другие дела.
– А ты ничего не знаешь о моих делах.
– Вот именно, – кивнул он.
– То есть?
– То есть шесть лет назад я пытался тебя найти. Я хороший следопыт. В легионе я занимался розыском, когда не убивал, потому аннурский кенаранг и поручил мне командовать зелеными рубашками. Ты пропала, я стал тебя искать и, представляешь, что обнаружил?
Я постучала себя пальцем по губам.
– Ничего?
– Довольно примечательное «ничего». Женщина, умеющая драться не хуже меня, а с ножом в руках как бы не лучше, возникает невесть откуда, месяцами блистает – конечно, вместе со мной – среди кулачных бойцов большого аннурского города, а потом исчезает. Ее никто не знает. Ее никто не натаскивал, никто вместе с ней не учился. Она как с луны свалилась, никто ее не видел ни до, ни после. – Говоря, он приближался ко мне, медленно, но неуклонно, как вода в прилив, пока не оказался нос к носу. – И вот, после шести лет в нетях, она обнаруживается здесь, точно в том месте, где было назначено тайное свидание убитому аннурскому легионеру – не просто легионеру, а целому легату. Да еще точно в назначенное время.
Я облизнула губы:
– Воображаю, как ты удивился.
– Напротив, – покачал головой Рук. – Я чувствую, как начинает наконец закрываться старая рана, как из давних загадок понемногу сплетается что-то цельное.
– Ну, раз оно само собой сплетается, я тебе ни к чему.
Я отступила на шаг, молясь, чтобы он не дал мне уйти.
– Отступаешь? – Рук вскинул бровь. – Не похоже на Пирр, какой я ее помню.
– Просто предоставляю тебе свободу действий.
– Ты мне шесть лет предоставила.
– Так что еще несколько дней не повредит.
– Нет.
– Нет… – как бы пробуя слово на вкус, повторила я. – Само по себе оно немного значит.
– Оно значит, что, пока все не кончится, тебе второй раз не скрыться.
Я старалась изобразить хладнокровие, вопреки выступившим на лице бусинам пота. Все шло, как я рассчитывала: Рук узнал, что я в городе, ему любопытно зачем, он намерен держать меня под присмотром. Схватил наживку, осталось только подсечь.
«Почему же тогда, – спрашивала я себя, наблюдая, как он наблюдает за мной, – я чувствую, что попалась на крючок?»
– Мне видится одно из двух, – сказал Рук.
Я вышла за ним из отделения с бассейнами в тесноту скамей, ячеек, деревянных сундучков, крючков для одежды и выстроенных в ряд вдоль северной стены узких шкафчиков. Пока мы вытирались, он пристально наблюдал за мной. У меня кожа еще не остыла от горячей воды – и хорошо, хоть и неприятно. Не хотелось бы, чтобы он заметил мои горящие щеки, а уверенности, что они не горят, у меня не было.
Быть голой среди равнодушных к тебе людей на удивление легко: простая откровенная нагота привлекает внимания не больше, чем стены. Но добавьте к ней капельку влечения, и вся ваша уверенность разлетается вдребезги. Глядя, как выгибается Рук с полотенцем в руках, я не знала, куда девать глаза. Отворачиваясь, чувствовала себя монастырской молочницей, а стоило остановить взгляд – на его заднице, на идеальной линии сочленения ягодиц с поясницей, – как чувствовала, что щеки опять горят.
Он, похоже, моей неловкости не разделял. Кожа у него была темнее моей и лучше скрывала румянец, но подозреваю, будь он даже бледней луны, мне бы не удалось вогнать его в краску. Пока мы вытирались и одевались, Рук разглядывал меня с таким откровенным любопытством, что я с облегчением выдохнула, когда он наконец продолжил разговор.
– У вас с Глоткой были какие-то дела, – сказал он и замер, не застегнув до конца штаны, в ожидании ответа. – Ты работала с ним или собиралась. Найденная при нем записка – от тебя. Потому ты сюда и пришла.
– Похоже на правду, – признала я.
– Вопрос в том, чего ты надеялась от него добиться. Вот здесь ответов может быть несколько.
Я невзначай оглянулась через плечо: на дальнем конце лавки устроилась женская компания. Приятельницы, пока одевались, болтали и пересмеивались, не замечая нас, да и сидели в нескольких шагах.
– Либо… – Рук поднял палец, – ты работаешь на Аннур, и тогда мы на одной стороне. Либо ты работаешь на мятежных домбангских жрецов, и тогда у нас уже не все так гладко.
– Я бы подсказала ответ, – протянула я, – да вижу, как тебе хочется самому угадать.
Рук наградил меня улыбкой.
– Давай расскажу тебе сказку, – предложил он. – Жила-была одна женщина, уроженка Домбанга, которой больше всего на свете хотелось избавить свой город от аннурцев…
– Начало никуда не годится.
Он поднял бровь:
– Ты вроде бы предоставила мне самому разбираться?
– Я про сюжет. Не годится в первой же фразе все объяснять. Это рушит интригу.
Он подобрал чехол с ножом, похлопал им по ладони и продел пояс в петлю.
– Я замечал, что интрига не главное, лишь бы в рассказе хватало крови и воплей.
– Согласна, лучший способ сыграть на чувствах толпы.
– Да любострастия побольше, – без улыбки подмигнул он. – Про радости плоти тоже нельзя забывать.
– Никак нельзя! Восполним огрехи повествования кровопролитием и блудодейством.
– Довольно здравый подход, я бы сказал, – сухо заметил Рук.
– Итак… – я наклонилась, чтобы пристегнуть ножи на бедра, – согласно этому кровавому и распутному сюжету…
– …Наша героиня, – подхватил он, – наша дочь Домбанга шесть лет назад села мне на хвост.
– Ради блудодейства или кровопролития? – осведомилась я, распрямившись.
– Первое было средством, второе – целью. Она, пустив в ход все женские уловки, пыталась завербовать меня в ряды повстанцев. А не добившись успеха, скрылась. Теперь же она снова здесь – объявилась чуть ли не в тот же день, как кто-то наляпал по моему городу вымазанных в красной краске ладошек.