– Эту песню… – возразил Рук, – я слышал и в прошлый раз, когда ваши приспешники марали стены краской. Может, вспомнишь, что из этого вышло?
– Все так, как было в начале времен, – оскалился жрец. – Кажется, будто вода отступает. Враг осмелел, он вторгается, но его накроет праведный потоп.
– Жаль, вы этого уже не увидите. – Рук обратил ко мне взгляд, острый, как осколки нефрита. – Убей его.
Я напряглась:
– А как насчет выжать секреты, отдать его Интарре и тому подобное?
– Мне нужны ее секреты. – Рук кивнул на Квен. – За этим болваном мы следим не первый месяц. Я узнал о нем все, что требовалось.
– Так зачем его убивать?
– Затем, что я еще не знаю всего, что мне требуется, о тебе. – Он склонил голову к плечу. – Скажем так: убив его, ты еще раз подтвердишь, что мы действительно на одной стороне.
– Не уверена, – ответила я, отчаянно высматривая лазейку или обходной путь. – Для мятежников он опасней пленником в твоих руках, чем в виде трупа. Пока жив, он всегда может еще что-нибудь выдать.
– Ты, разумеется, права, – согласился Рук и добавил, прищурившись: – Однако все еще тянешь время.
В груди у меня что-то сжалось, перекрыв дыхание.
Рук указал на каплющую с моих клинков кровь.
Туда же смотрел и жрец и вдруг оторвал взгляд.
– Что бы вы ни сделали со мной, – прорычал он, – они вас достанут. Трое заберут вас!
И я увидела лазейку:
– Что это за гребаная троица, о которой ты тут талдычишь?
Квен разглядывала меня, как хищник разглядывает кусок мяса.
– Кеттрал, – негромко проговорила она. – Так, значит, империя прислала к нам самых бешеных своих псов.
– Вообще-то, птиц, – покосившись на нее, поправила я. – Основатель нашего ордена подумывал оседлать псов, но предпочел чудовищных коршунов-людоедов.
Жрец, в пылу негодования или в ужасе, казалось, не услышал этого короткого разговора.
– Синн, – отчеканил он наконец, как произносят проклятие или заклинание. – Ханг Лок. Кем Анх. Они отомстят за меня. Отомстят за падение и угнетение Домбанга. Сейчас ты можешь перерезать мне горло, но…
Имена еще не просохли у него на языке, и не было нужды слушать дальше. Я небрежным движением полоснула его по горлу; пока он падал, вытерла нож о бедро, а памятью отдалась темному течению прошлого.
Синн. Ханг Лок. Кем Анх.
Я не слышала этих имен с детства, да и тогда их произносили лишь шепотом. Однажды приятель показал мне запретные образы, хранившиеся в его семье: залез в дом через тростниковую крышу и вытащил три глиняные фигурки: две мужские и женскую – голые мускулистые тела, члены в половину длины рук, тугие выпуклые ягодицы, широкие плечи, расставленные в готовности ноги. Имя того мальчишки я забыла, зато помнила имена, названные им. Его голос дрожал, дрожала и рука, которой он поочередно указывал на фигурки. Синн – цвета крови, тонкий как хлыст; Ханг Лок больше и темнее. Кем Анх, богиня, крупнее остальных, руки врастопырку, глаза – колотые раны, будто кто-то ковырнул влажную глину острием ножа.
Имена по самой своей природе не привязаны к миру. Века уносят их звуки вдаль, делают невнятными, забывается породивший их язык. Они властны над реальными предметами лишь постольку, поскольку мы наделяем их этой властью. И так легко забыть, что имена когда-то были словами – самыми обыкновенными словами. Как вот эти, означавшие на языке Домбанга змею, черную бурю и смерть на реке.
Древние боги моего города жестокостью, близостью к людям и алчностью превосходили светлую и непостижимую аннурскую богиню.
Но и таких империя могла бы стерпеть. Сияние Аннура отчасти объяснялось терпимостью его императоров к чужим верованиям. Царствующий род Малкенианов, разумеется, поклонялся Интарре, но в столице нашлось место для сотен и тысяч храмов и божеств; рука об руку с владычицей света на столичных улицах и площадях высились старые и молодые боги. Купец на восходе бормотал благодарность Интарре, на домашнем алтаре оставлял дар Хекету – миску риса и полоску мяса, а к вечеру заходил помолиться за беременную дочь в храм Бедисы. В тихих закоулках империи выживали даже самые захудалые культы, тысячи лет назад опровергнутые свидетельствами самих богов. Малкенианы не желали давать завоеванным народам предлога восстать из-за такой малости, как оскорбление веры. И только в Домбанге начищенный до блеска сапог империи наступил на горло старым верованиям.
Причиной послужила природа домбангских богов. Каменные духи Анказа и мифические рыболюди Разбитой бухты не вставали на пути аннурской власти, между тем наши боги были и кровожадны, и ревнивы. Их породили не небесные сферы, а сама дельта. В их жилах текла вода, тела были вылеплены из ила, их голос гремел в грохоте летних гроз. Их договор с городом был прост и жесток: жертвуйте, и получите защиту. Отдавайте нам молодых, сильных и красивых, и мы сокрушим всякого, кто выступит против вас.
Честная сделка, только она давно провалилась в отхожую дыру. Аннурские легионы шли на штурм Домбанга, и ни одно божество не восстало из вод, чтобы их отвратить. Армия взяла город, перерезала вождей зеленых рубашек, снесла главные храмы – без малейшей помехи со стороны богов. Нашелся человек, объявивший себя Ханг Локом. Обмазавшись грязью, он с голыми руками бросился на аннурский гарнизон. Солдаты схватили его, оскопили и обезглавили перед статуей Гока Ми, а тело сбросили в канал. Неделю спустя какая-то женщина назвалась Кем Анх и в сильную бурю вышла на Северный мыс, призывая воды дельты подняться и смыть захватчиков. Воды поднялись, как всегда поднимались в шторм, и снова отступили. Приземленные, деловитые, бесчувственные аннурцы ее тоже обезглавили и сбросили в канал. Больше богоявлений не случалось.
Многие увидели в победе Аннура свидетельство того, что богов Домбанга никогда не существовало. Им не нашлось места в великом пантеоне, основанном во времена войн с кшештрим, когда младшие боги в человеческом облике ходили по земле. Торговцы из дальних стран веками высмеивали местные суеверия. И когда боги нас не спасли, для многих это стало доказательством, что они вовсе не боги, а просто раскрашенные куклы, напоминающие об опасностях – потопах, змеях, бурях – тех мест, которые наши предки избрали своим домом.
Я сказала – доказательством для многих. Но не для всех. Кое-кто счел, что не боги подвели Домбанг, а Домбанг – богов. Для таких приход Аннура стал призывом к ярому благочестию, к более строгому соблюдению древних обрядов, к ожесточенному сопротивлению иноземной чуме. Сопротивление оказалось безуспешным. Аннур был богат, беспощаден и неутомим. Легионеры докапывались до укрытий тайных жрецов, рубили им головы и сбрасывали в канал новые трупы. Немало статуэток нашей троицы, бессильно маячивших на алтарях перед домами или вырезанных на носах лодок, разбивали или состругивали, изгоняя из того самого города, который им полагалось защищать. Людей, насвистывавших неположенный мотив, забивали в колодки, за запрещенную песенку казнили. Сжигали старинные священные книги, пытали священнослужителей. Это было мерзко, как любое угнетение. Кто-то считал, что это невысокая цена за новый порядок и процветание. Кто-то так не считал. Я бы, возможно, не уступала госпоже Квен в ненависти к аннурцам, если бы сама не столкнулась с нашей объявленной вне закона религией. Аннур сохранил старые празднества, изменив их названия. Кем Анх превратилась в Интарру. Синн и Ханг Лок стали ее слугами, жаром и огнем. Но и такое кощунство не подняло на восстание наших богов. За два столетия многие успели о них забыть. Многие. Но не все.
Достаточным доказательством тому служили мертвый жрец у моих ног, связанные люди у меня за спиной и прижатая к стене надменная женщина.
– Кем Анх идет, – цедила она, – ты захлебнешься в ее водах.
– Представь себе, – покачал головой Рук, – ты сто сорок первая пленница, от которой я слышу эти самые слова.
– Ее истина неоспорима, – скаля зубы, ответила Квен.
– Может, и неоспорима, но я пять лет как вернулся в город, а все дышу. – Он пальцем тронул свое горло. – Я не первый день убиваю вас, а воды…
Он помолчал, приставив ладонь к уху, будто прислушивался, и снова покачал головой:
– Нет, не вздымаются.
Он отвернулся ко мне, взглянул настороженно, испытующе.
Я в некотором роде одержала победу, но свет надежды, с которым я входила в эту ночь, и восторг, с которым бежала рядом с ним по городу, угасли. Не знаю, что я чувствовала в этот миг, только не любовь.
– Мертв, – сказала я, указав на жреца.
– Мертв, – согласился Рук.
«Называющий имена», – повторила я про себя, слыша в мыслях мелодию священной песни Ананшаэля и бросая последний взгляд на тело жреца.
Я подарила богу называющего имена, притом древние имена.
Как ни поздно я вернулась в гостиницу, но спала в ту ночь чутко, и во сне меня преследовала женщина с гривой черных волос, с окровавленными зубами, с кошачьими щелками зрачков.
Я проснулась от стука сердца, потянулась было за клинками, но, опомнившись, опустилась обратно на постель. За окном оживал еще скрытый предрассветной темнотой канал. Рыбаки, приманивавшие рыбу на огонь, вели свои узкие челны к дому. Весла поскрипывали при каждом гребке, на дне грудами поблескивал ночной улов. Мужчины и женщины здоровались, перешучивались и переругивались на палубах больших широкобортных океанских судов, а по мосткам и сходням уже катили, подпрыгивая на стыках, повозки и тележки. Из соседней комнаты доносились неровные прихрамывающие шаги. Я услышала, как открывают ставни, потом в воду плюхнулось содержимое ночного горшка. Густая вездесущая вонь поднималась над городом вместе с дымом утренних очагов: запах подгоревшей рыбы и сладкого риса, грязи, стоячей воды, гнилого дерева и едва уловимый за всем этим привкус соли, донесенный с востока горячим ветром, словно обещание невидимого моря.
После вчерашней гонки ныло все тело, так что я долго лежала неподвижно, повторяя в памяти весь путь от встречи в банях до последней вспышки насилия. Госпожу Квен мы, вместе с шестью пленниками, погрузили в ее же лодку и не спеша доставили в Кораблекрушение – так местные назвали обширную деревянную крепость зеленых рубашек. На обратном пути я не сказала Руку ни слова. Отчасти потому, что в лодке было полно лишних ушей, а больше потому, что не знала, о чем говорить. План мой исполнялся скорей, чем я смела надеяться. Мне удалось втереться в доверие к Руку, стать его напарницей в борьбе с мятежниками. Но этот скорый успех только напомнил мне печальную истину: очень может быть, что проще разжечь полноценное восстание, чем любовь.