– Сладкий поцелуй Ананшаэля, Пирр, ты даже с ним не была такой неловкой! Нарочно подражаешь вашим голенастым водяным птицам?
– Они называются прутоноги, – проскрежетала я.
– У тебя ноги хороши, но как ты стоишь… – Эла отступила на шаг. – Тебе, может, в уборную нужно?
У меня загорелись щеки.
– Не знала, что Испытание подразумевает издевки.
– Обычно нет, но иногда без них никак. Тебя ждет не дождется шикарный зеленоглазый задира со сломанным носом, но как тебе его полюбить, если ты на ногах стоять не умеешь?
Я заскрежетала зубами:
– Не все ли равно, как стоять? При чем тут любовь?
– Ты, конечно, шутишь? – захлопала глазами Эла.
– Считай, что я глупей, чем ты думала.
– Намного?
– Ты бы лучше начала с начала.
Жрица тихо присвистнула, облизнула губы и поманила меня к себе. Я шагнула ей навстречу.
– Ближе, – сказала она. – Встань почти на расстоянии удара.
Вот этот язык был мне знаком. За годы в Рашшамбаре я редко обсуждала любовь, зато свое расстояние удара – с самым разнообразным оружием в руках – изучила досконально. Эла внимательно оглядела меня и пожала плечами:
– Тогда уж и нож доставай, лишь бы почувствовала себя немножко свободнее.
Я, поколебавшись, вытянула нож из чехла на бедре. Мир сразу стал казаться более надежным.
Эла повела рукой, как бы представляя меня народу.
– Итак, всякому ясно, что поза имеет значение, – провозгласила она.
– Когда собираешься кого-то убить.
– Любовь похожа на убийство, хоть и без крови. – Она нахмурилась, обдумывая новую мысль. – Обычно похожа. Дело в том, что ты сама не догадываешься, как много знаешь.
– Что я точно знаю, – проворчала я, – это как вогнать нож тебе в глаз, в грудь, в горло, в десяток других точек…
– На самом деле, – погрозила мне пальцем Эла, – ты знаешь, как вогнать нож в глаз, грудь, горло и десяток других точек кому-то намного медлительнее меня, но об этом не будем. Суть в том, что с любовью так же. В ней важно, как ты держишься.
Она улыбалась, но эта улыбка была обычной, согретой радостью женщины, живущей в согласии с собой и с миром. Я напрасно искала в ее лице намек на насмешку.
– Если это опять шутка ниже пояса…
– Перепихнуться каждый дурак умеет, пусть и не лучшим образом, – лениво отмахнулась Эла. – Но мы с тобой говорим о любви, Пирр.
Солнечный луч сверкнул в ее глазах, зажег в них звездочки, яркие даже при свете дня.
– Попробуй возвыситься над требованиями плоти, – сказала она.
Я поймала себя на том, что хлопаю глазами.
– Так я вроде уже возвысилась.
Приняв боевую стойку, я сразу выправилась, уравновесила свое тело. Все снова стало знакомым. Где-то в храме Интарры зазвонил невидимый гонг, тяжелая, блестящая, как солнце, бронза дрожала под колотушкой жреца, отбивая полуденный час. Я уделила взгляд солнцу – яростно-жаркому, застывшему на миг в высшей точке дневного пути. Пот проступил у меня на спине, прилепил волосы к голове, но пока я стояла в одной из древнейших стоек Ананшаэля, все это ничего не значило. Я была не дурехой, не знающей, куда девать свое тело, а созданным из плоти сосудом бога, вечным предвестником смерти.
Эла лениво подняла руки над головой и потянулась, как раскрывающийся цветок. Обратила к солнцу лицо с закрытыми глазами.
– А теперь, – пробормотала она, – убей меня.
Я обомлела:
– Извини?
Между бровей у нее пролегла крошечная морщинка, но глаза остались закрытыми.
– Ты всегда извиняешься перед убийством?
– Не понимаю.
– Потому-то и приходится с тобой возиться. – Она глубоко вздохнула, наслаждаясь теплом воздуха в легких; шелк ки-пана на ее груди натянулся. – Пора меня убить, Пирр. И прошу, ты уж постарайся.
Я не колебалась ни мгновения. В Рашшамбаре постоянно кто-нибудь сражается: бьется на широких мечах на запекшейся под солнцем глине, дерется на кулачках на крытых учебных площадках, ведет копейные поединки на соседних плоских вершинах. Там быстро учатся блокировать удар, отводить клинок за миг до смерти. Не то чтобы убийство было для нас запретно – это было бы странно для служителей Ананшаэля, – но нам положено убивать обдуманно, с истинным благоговением, а не по ученической промашке. В кратчайший миг промедления я решила достать Элу коротким манджарским выпадом, который лишь пустит ей кровь. Дома, в Рашшамбаре, это было бы разумным решением, но Рашшамбар остался в месяцах пути. Она велела ее убить. Если мне удастся, окончание Испытания засвидетельствует Коссал.
Передо мной была ничем не прикрытая гладкая кожа ее горла. Туда я и нанесла удар.
Эла не отбила его. И даже не стала уклоняться. С первым движением моего ножа она быстро и плавно отступила, как заслышавшая музыку танцовщица, уронила поднятые руки и прогнулась назад, от меня. Она завершила движение одновременно со мной. Я, сделав выпад на всю длину руки, коснулась острием ножа ее шеи – коснулась, но порезать не сумела.
– Вот видишь? – подмигнула Эла.
Казалось бы, вопрос означал окончание схватки – если это можно было назвать схваткой, но пока жрица не отменила приказание ее убить, я продолжала попытки. Следующий удар вышел неловким, я неуклюже выдвинула вперед ногу, не отводя ножа от ее горла. Мне требовалось дотянуться всего на палец дальше, до просвечивающей под ее кожей артерии. Эла предугадала мою атаку, и опять ее движение совпало с моим. Нож по-прежнему касался ее кожи, не причиняя вреда.
Я впервые видела такую открытую демонстрацию боевого искусства. Среди жриц и жрецов Ананшаэля поощряется скромность. Людей легче отдавать богу, если те видят в тебе колесника, садовника, галантерейщика – кого угодно, лишь бы не члена ужасного ордена Присягнувших Черепу. Поэтому Рашшамбар в первую очередь учит быстроте и простоте. Если можешь убить одним ударом, не трать двух. Для таких опасных и впечатляющих игр, какую вела сейчас Эла с моим ножом, почти не остается места. Впрочем, Эла всегда выделялась среди других жриц. Шелковые ки-паны в Рашшамбаре тоже нечасто увидишь.
Она улыбнулась мне поверх полоски блестящей стали.
– Ты совершенно неправильно представляешь себе любовь.
Теперь я, можно сказать, прыгнула на нее, но и от прыжка вышло мало толку. Не знаю, чем я себя выдала, но Эла явно успела приготовиться. Я отступила назад, опустила руку в нижнюю защиту, обманно замахнулась рукой с ножом, а ударила правой, напряженным кулаком. Только Эла не воспользовалась открывшейся возможностью, а шаг в шаг сдвинулась за мной, развернулась вслед за ножом, так что клинок, опускаясь в нижнюю защиту, вспорол шелк ее платья. Она оказалась совсем рядом. Я чувствовала ее жасминовый аромат, я, стоило склонить голову, могла бы ее поцеловать. Она улыбнулась, и я на миг застыла в изумлении.
Она коснулась моего лба над бровями.
– Ты думаешь, любовь живет здесь… Или здесь… – Она ткнула меня в середину груди и тут же нахмурилась, повела бровью. – Ты убивай, Пирр, не отвлекайся.
Я нанесла удар ножом в живот, сквозь диафрагму в легкое. Вернее, нанесла бы, если бы она не ушла в сторону, пропустив клинок мимо себя. Мой нож, разрезав шелк на талии, провалился в пустоту. Я, не сумев остановить размашистого движения, споткнулась о ее выставленную ногу и неуклюже повалилась на мостки.
– Видишь? – повторила она.
Это слово начинало действовать мне на нервы.
– Убийство – не твое личное дело. Оно происходит не у тебя в голове. А здесь… – Она раскинула руки, как бы обнимая целый мир. – В отношениях между двумя телами.
Я медленно встала и снова повернулась к жрице. Мне удалось отсечь аккуратный лоскут ее ки-пана, но кожа под ним осталась невредима. Я подбросила нож, взяв его старинным антеранским хватом, и вытащила из ножен парный. Посмотреть на Элу – с тем же успехом я могла держать в руках пару картофелин.
– И с любовью то же самое. Ты исходишь из того, что все дело в тебе, в том, что происходит у тебя внутри, втайне от мира. Это не так. Любовь не в тебе и не в твоем любовнике. Ею нельзя владеть, как грудой золота или стадом свиней. Любовь здесь. – Эла указала на пустоту между нами. – В пространстве между людьми.
Я продвинулась на полшага к ней, испытывая это пространство, подбирая расстояние, позволявшее убить, не будучи убитой.
– Такое есть везде, – буркнула я. – Между всеми.
– Не притворяйся тупицей, Пирр. Дело в природе этого пространства.
Она внезапно развернулась ко мне спиной. На сей раз я не медлила. Пошла на сближение, ведя один клинок сверху, другой снизу, навстречу друг другу. Эла, не оборачиваясь, за миг до соприкосновения поймала оба моих запястья. Невероятно: даже жрице Ананшаэля не по силам отразить атаку не глядя. Впрочем, я тут же заметила отражения ее карих глаз и насмешливой улыбки в оконном стекле.
– Вот, например, эта позиция неправильная, – легко, словно не чувствуя моего вложенного в клинки веса, заговорила она. – Как в убийстве есть движения, без которых оно не убийство, так и в любви есть такие, без которых это просто заигрывание, ласки или соитие.
Пожав плечами, она развернулась, отодвинула мои клинки и оказалась на свободе.
Горячее рваное дыхание обжигало мне горло. Эла в каком-то шаге от меня оглядела свой ки-пан, провела пальцем по дыре и с сожалением покачала головой:
– Ты знаешь, Пирр, есть и другие способы снять с женщины платье.
Она взяла оставленную на перилах чашку та и сделала большой глоток.
– Для тебя все к тому и сводится? – огрызнулась я.
В Рашшамбаре я ни за что бы не заговорила с жрицей в таком тоне, но ведь в Рашшамбаре никто и не дразнил меня нарочно. Бить – били, сотни раз, в учебных схватка и в поединках, били и пускали кровь чуть ли не всеми видами оружия. Жрецы и жрицы беспощадно выявляли все мои слабые места, но тогда это казалось частью нашего общего служения. В стремлении как можно лучше служить богу нет ничего постыдного.
А то, чем занималась сейчас Эла, походило не на служение, а на игру. Она не намеревалась сделать из меня умелую убийцу или хорошую жрицу. Мы сражались – в некотором роде, – но она не научила меня ничему новому в обращении с ножом. Нет, она только посмеивалась и дразнила меня неудачами. Переводя дыхание, я поняла, что мне уже действительно хочется достать ее клинком. Такие чувства не пристали служительнице Ананшаэля, но я сейчас и не чувствовала себя его слугой. А чувствовала себя глупой девчонкой, настолько никудышной, что даже влюбиться не умеет – ни в кого, ни разу. Мне до боли хотелось загнать нож Эле в глаз, но я полоснула ее словами, вложив в голос все свое презрение: