– Это твой великий урок? Что любовь касается только тел? Их взаимного расположения? Ткни ножом в шею или в кишки – вот тебе и убийство; засунь язык в вагину или член в ухо – вот тебе и любовь?
– Бывает и так, – сдержанно согласилась Эла. – Лично я вариант с ухом не одобряю, но ведь у каждого свои причуды.
Как видно, слова проняли ее не глубже ножей.
– Любовники не зря склонны говорить друг с другом языком тел. Имея дело с плотью, легче увидеть разделяющее людей пространство, оценить его и поверить… – Эла коснулась губ пальцем, будто сдерживая внезапную мысль или воспоминание. – Теплый язык, описывающий круги там, где надо, умеет… упрочить веру.
– В смысле, не потрахавшись, не полюбишь?
Эла расхохоталась, она смеялась легко и долго.
– Ты бы поладила с Тариан, – сказала она и добавила, щурясь: – Надеюсь, ты не отказалась от попытки меня убить? Не думаю, что ты легко сдашься.
Я глубоко вздохнула и сместилась вправо, загоняя ее в угол мостков. Эла слитным движением, как в танце, шагнула в такт со мной, плавно развернулась у самых перил и встала спиной к каналу, за которым тянулся далеко на восток город. С океана веял горячий густой ветер, сбивал над дельтой черно-зеленые тучи, застил солнце.
– Что еще за Тариан? – без особого интереса спросила я.
– Жрица. Очень серьезная. – Эла погрозила мне пальцем. – Совсем как ты.
На этот раз я метнула нож – броском из нижней позиции прямо ей в живот. Эла едва шевельнулась. Она еще держала перед собой глиняную чашку, продев в ручку два пальца. Одновременно с моим броском она немного разжала их – чашка перевернулась, и мой нож, встретив вместо мягкого живота обожженную глину донца, соскользнул на землю вместе с расплескавшимся та. Спасшее ей жизнь движение выглядело не более чем случайной оплошностью.
Эла подняла чашку, заглянула внутрь и покачала головой:
– Вот это мне нравится.
Дождь упал на нас прутьями клетки, забарабанил миллионами серебряных пальцев по крышам Домбанга, по его причалам, взбил каплями воду, пропитал шелк платья, струйками потек по лицу Элы. Она облизнулась, будто на губах собрались не капли летнего ливня, а вино из опрокинувшейся чаши. Я покосилась на лежащий между нами нож. До сих пор Эла двигалась без малейшего усилия, но на ней были деревянные сабо, а я осталась босиком. На скользких от дождя мостках я окажусь быстрее, ловчее…
Я нырнула за ножом, подхватила левой рукой, вскочила и с разворота широко размахнулась двумя ножами сразу, сверху вниз. Эла развернулась боком, сокращая мишень, и все же я почувствовала, как мощный удар отозвался у меня в руках и предплечьях. Жрица улыбалась. За четверть удара сердца я осознала, что мои ножи опять прошли мимо цели, вонзившись в перила за ее спиной – один вплотную к телу, так что прихватил и пришпилил к дереву болтавшийся клок ее ки-пана. Мы застыли в странном полуобъятии. Я еще сжимала рукояти ножей по обе стороны от нее, а Эла, подавшись навстречу и легонько коснувшись губами моего лба, с силой вбила кулак мне в живот.
Выпустив оружие, я распласталась на причале.
– Конечно, Тариан была еретичкой, – любовно заметила она.
Я, со стоном откашливаясь, гадала, не порвалось ли что жизненно важное у меня внутри.
– Она верила, что мы не сводимся к этому…
Жрица отодвинулась от перил, оставив на ноже длинный лоскут платья. Она коснулась своего голого живота, мокрой кожи.
– Тариан верила, что женщина – и мужчина, если на то пошло, – это не только тело, но и что-то независимое от него.
Вслушиваясь, не скрежещут ли обломки ребра, я попробовала встать и снова опустилась на помост. Мир растворился в дожде. Я уже не видела ни зданий за каналом, ни лодок на воде. Даже очертания гостиницы прямо над нами смутно маячили сквозь пелену ливня. Как будто мы с Элой отчалили от смертного мира. Доски под нашими ногами могли быть палубой корабля, зависшего в буре среди слишком темного для дня и слишком зелено-светящегося для ночи воздуха.
– Конечно, мне пришлось ее убить, – бросила Эла.
Я снова попыталась приподняться и на этот раз сумела сесть.
– Ты убила другую жрицу за то, что для нее не все сводилось к плоти?
Эла долго разглядывала меня сквозь завесу струй, после чего делано вздохнула:
– Я надеялась уделять больше времени новым нарядам, чем твоему образованию.
– Кто тебе мешает?
– Надо полагать, никто, кроме моего непомерно разросшегося чувства долга.
Последнее слово в ее устах должно было звучать шуткой, но она произнесла его без улыбки.
– Бедняжка Тариан вообразила, будто в ней есть нечто большее, чем все, что можно увидеть и пощупать, – пожала плечами Эла.
Шагнув ко мне, она протянула руку. Я без особого доверия приняла ее помощь. Она была сильней меня и, легко подняв на ноги, придержала за плечо. Постаравшись забыть о боли в боку, я обдумывала новую атаку.
– Она хотела быть не просто сердцем… – Эла коснулась пальцем моей груди. – Не просто лицом. Не просто теми восхитительными органами, что скрыты под кожей. Не понимаю. Лицо у нее было прекрасное – большие карие глаза, соблазнительные губы. Я извлекла ее сердце, чтобы рассмотреть, – никогда не видела такого милого сердечка.
– Может быть, – незаметно вывертываясь из-под руки жрицы, проговорила я, – не стоило извлекать его раньше времени?
С последним словом я изогнулась в бедрах, ухватила ее руку на своем плече, развернулась в поясе и швырнула ее на мостки. Она упала навзничь, а я тут же оказалась сверху. Бок при этом как ножом проткнуло, но я не собиралась поступаться добытым преимуществом. Мои кулаки молотами опускались на ее лицо. Эла поймала меня за запястья.
– Она была еретичкой, – повторила жрица, словно мы не дрались под проливным дождем, а преспокойно сидели в кабинете какого-нибудь чиновника.
– Из-за веры, что в ней не только кровь и кости?
– Именно. Чем бы ты, Пирр, была без своей крови? – Она в несколько приемов оторвала голову от причала, чтобы кивнуть на мою шею. – Я и сейчас вижу, как она бьется у тебя в жилах. Что за драка без крови и костей? Какой в ней смысл? Отрицая все это…
Она имела в виду все: и теплый, как кровь, дождь, и лиловый синяк неба, и наши сцепившиеся тела.
– …Ты отрицаешь саму жизнь.
– Мы не жрицы жизни.
– Ты еще вовсе не жрица, – напомнила Эла. – Однако, если пройдешь Испытание, вынесешь из него одну истину: без жизни нет смерти.
– По-моему, ты собиралась объяснить, что такое любовь.
Под дождем пальцы Элы уже не так крепко держали мое запястье. Я глубоко вздохнула, перекатилась на бок, извернулась, на полмгновенья почувствовав себя свободной, и тут же осознала свою ошибку: у Элы тоже освободилась рука и немедля вцепилась мне в волосы, а потом жрица перевернулась и ударила меня лицом о доски. Вырваться я сумела, но она проворно, как угорь, навалилась сверху, сжала коленями поясницу, а возникший из-под обрывков платья крошечный ножик приставила мне к горлу. Мне все заслонили мокрые доски перед глазами.
Эла промурлыкала мне в ухо:
– Я вот что пытаюсь тебе объяснить. Мы – это наши тела. Что мы с ними делаем, то мы и есть. Вот эта поза… – она лезвием постучала мне по шее, – почти убийство…
И нож в мгновение ока исчез. Она подсунула ладонь мне под голову, прижалась к щеке своей мокрой щекой.
– И почти любовь… – Ее ладонь чуть сдвинулась, ласковое касание превратилось в хорошо знакомую мне хватку: за миг до перелома шеи. – И снова почти убийство…
Я обмякла в ее руках, приготовившись встретить всеобъемлющую тьму. Эла выпустила меня, текучим движением поднялась на ноги и, опершись на перила, устремила взгляд на занавешенный дождем город. Мне удалось приподняться настолько, чтобы уставиться ей в спину. Она снова заговорила – казалось бы, все тем же лениво-легкомысленным тоном, но в голосе прозвучала новая нота, или проявилась та, что прежде была скрыта в глубине, – нота, почти неразличимая слухом, зато отдававшаяся в костях.
– Любить – это как убивать, – сказала она. – Ты любишь всем своим существом – или вообще не любишь.
Когда предрассветная темнота заилила жаркий и тихий город, кто-то бешено забарабанил в мою дверь. Первым делом я потянулась за ножами: сбросила легкую простыню, подхватила клинки с тумбочки у кровати и только потом скатилась на пол. Обычно лежа вступать в бой не слишком удобно, но бой еще не начался, а я слишком много часов потратила на освоение приема: «Постучись, дождись и бей», чтобы на радость противнику в полный рост подходить к двери.
«Будь там, где не ждут», – старая рашшамбарская премудрость.
Грохот прервался, уступив место мужскому голосу:
– Пирр!
У меня еще слипались заспанные глаза и ныли кости после заданной Элой трепки, но менять позицию я не собиралась. Не дождавшись ответа, в дверь снова загрохотали: похоже, уже не стучались, а норовили выбить. Я кончиком ножа бесшумно откинула крючок.
– Пирр, – снова рявкнул ночной гость, – меня командор послал!
Едва он опять застучал, я сдвинула щеколду и дернула дверь на себя. Парень с разлету ввалился в комнату. Я подставила ногу, а когда он упал, вскочила сверху и приставила к горлу острие ножа. Позиция наша неприятно напоминала вчерашнюю нотацию Элы. Мне послышался ее бормочущий в ухо голос: «Важно пространство между телами». Оглядев забрызганную грязью рубаху молодого стражника, короткий нож у него на поясе и свои голые колени, прижимающие к полу его плечи, я поморщилась. Похоже, вместо позы «сейчас убью» у меня вышло нечто… другое.
Зеленая рубашка – парень был в форме – как будто не замечал моей наготы. Его взгляд прирос к рукояти упершегося ему в горло ножа. Он так мучительно косил глаза, будто надеялся взглядом удержать клинок. На убийцу он не походил.
– Я сейчас встану, – предупредила я медленно и спокойно, чтобы он не запаниковал, – и накину на себя что-нибудь. Пожалуйста, не пытайся меня прикончить.
Он пошевелил губами, будто молился про себя, но ответить не смог. Я убрала нож – он все не отрывал ошарашенного взгляда от клинка.