– Могла заползти в горло мертвецу.
– Нет. Душезмейки потому так и называются, что кормятся живыми.
Рук поморщился, глядя мимо меня на палубу, где еще перебирали трупы зеленые рубашки.
– Говори-говори, – буркнул он. – Договоришься, что Домбанг вспыхнет.
– Думаю, если и вспыхнет, так не из-за меня.
– Из-за тебя, если будешь болтать.
Я вздернула бровь:
– Полагаешь, если я прикушу язык, твои люди поверят, что здесь была простая засада?
– Засада простой не бывает.
– Особенно с участием трех сторон.
Рук взял меня за плечо и отвернул от солдат к кормовым транцам. Что-то во мне требовало отбросить его руку или сломать запястье. А что-то другое надеялось, что он ее не отнимет. Мне, хоть я и не люблю подчиняться, нравилось ощущать ее тяжесть и силу. Чтобы сравнять счет, я подалась к нему так близко, что почувствовала щекой дыхание.
– Заигрываешь? – шепнула я ему на ухо.
Он убрал руку, отодвинулся:
– На нас смотрят мои люди.
– Твои люди блюют на свои мундиры.
– Что не помешает им заметить твой язык в моем ухе.
– Если они так наблюдательны, заметят и третью сторону в этой заварушке. Ту, что перебила уйму народу и была такова.
– Мои люди не кеттрал. Их не учили читать поле боя.
– Тут и кеттрал быть не нужно! – воскликнула я. – Аннурцы вооружены мечами. На них напали люди с ножами и копьями. Но половина мертвецов на этой палубе убита голыми руками.
– Потеряв оружие, солдат может сражаться голыми руками.
Я ответила ему холодным взглядом.
– Эту чушь прибереги для своих людей. Ты не хуже меня видишь, что здесь был кто-то еще, и он сражался с обеими сторонами.
Всмотревшись в мое лицо, Рук неохотно кивнул:
– Ты не могла бы не извещать об этом всю команду?
– Рассчитывать на тупость собственных войск – странная стратегия.
– Они не тупы, а молоды. На этом языке, – он указал на палубу, – их читать не учили.
– К счастью, мы-то с тобой грамотные, – возразила я. – Вопрос: что мы здесь вычитали?
Рук хотел ответить, но его оборвал вскрик солдата. Столпившись у правого борта, несколько человек указывали в сторону берега. Я подошла и сразу увидела, что их всполошило. Всего в нескольких шагах от нас на отмели кто-то разложил полтора-два десятка отрубленных голов, втиснув их в ил так, чтобы глаза смотрели в небо. Вернее, смотрели бы, будь у них глаза. Вместо остекленевших мертвых глаз пустые глазницы заполнили землей, превратив в крошечные клумбы, из которых росли изящные пучки болотных фиалок – нежных лиловых цветочков, раскачивающихся и кивающих на легком ветру.
По-видимому, никто, кроме меня, не оценил причудливой красоты этого зрелища.
Половина зеленых рубашек, брызжа слюной в бессильной ярости, сыпала ругательствами и клялась отомстить – неправдоподобные обещания, учитывая, как мало мы знали о виновниках бойни. Остальные выглядели не столько разъяренными, сколько перепуганными. Руки их, вопреки приказу, тянулись к оружию, а кое-кто бормотал молитвы, старинные заговоры против древнего гнева дельты, взывающие к милости старых богов – богов, которых, по мнению Аннура, никогда не существовало на свете.
Рук обернулся к ближайшему солдату: немолодому, с лицом, изуродованным, должно быть, еще в детстве, следами «шепчущей немочи». Тот бормотал памятный мне по жизни в Домбанге стишок:
Помилуй нас, владыка змей.
Помилуй нас, владыка бурь.
Помилуй, госпожа потопов,
Избавь от ярости…
– Довольно. – Голос Рука прорезал молитву, как выщербленный нож.
Солдат осекся, ошарашенно глянул на командира и с безмолвной мольбой указал на безглазые цветущие головы, словно те могли все объяснить за него. Остальные молчали, всматриваясь в берега, – видно, им мерещилась затаившаяся в зарослях смерть.
Дельта ответила на наше внезапное молчание своим. Затих ветер. Камыши не раскачивались, распрямили свои бритвенно-острые стебли-хребты. В мгновение ока скрылись порхавшие в гуще растительности яркие птицы – попрятались в гнезда или улетели куда-то. Двигалась только вода – терпеливая, тихая, она ласкала корпус судна, словно уговаривая его ответить на тайную просьбу. В безветрии жара стала невыносимой, воздух сгустился, отяжелел, небо сырой подушкой затыкало нам рты. Не верилось, что чуть западнее лежит целый город, как-то сумевший дать отпор дельте, прорезать ее своими каналами, сдержать напиравшую со всех сторон гибель. С палубы барки нам виделся кругом чуждый, нечеловеческий мир – храм потопов и бурь, крытый небом и освященный кровью. Мне вдруг стало понятно смятение солдат, их желание молиться, взывать к милости незримых сил.
Рук ничего подобного не испытывал.
– Это черепа. – Он кивнул на берег. – Такие же, как у вас в головах.
Поясняя свою мысль, он костяшками пальцев постучал по лбу одного из солдат и повернулся к палубе:
– Это тела. Это кровь. Это корабль. А тут, рядом, илистая отмель, в которой застрял корабль. А вот небо. А там камыши.
Он всаживал короткие фразы, как тупые гвозди, будто решил одними словами прибить этот странный, беззвучный, нечеловеческий мир к тому, что был знаком каждому из нас.
– Мы здесь, – вещал Рук, – потому что какие-то трусливые мерзавцы напали на наших людей из засады.
– А душезмейки? – возразил кто-то. – И черепа. Мертвецы…
– Что – мертвецы? – повернулся к говорящему Рук.
– Им вырвали глотки, – покачал головой солдат.
Я знала, сколь стремителен может быть Рук, но и меня поразил его выпад. Ухватив солдата за горло, он напряг плечи и наполовину оторвал его от палубы. Лицо схваченного потемнело, глаза выкатились из орбит, но отбиваться он не пытался. Рук мимо него взглянул на остальных, встретил их перепуганные взгляды своим, в котором мерещились зеленые дебри.
– Глотку, – произнес он нарочито мягко, – может вырвать кто угодно (солдат придушенно забулькал). – Всего-то и надо сжать и дернуть.
Он, словно вспомнив о задыхавшемся в его хватке солдате, покачал головой и отбросил его. Пока тот хватал ртом воздух на палубе, Рук махнул рукой на черепа:
– Содрать кожу может и ребенок, посадить цветочки – любая бабка.
– Но зачем? – решился кто-то спросить.
– Затем, что так они рассчитывают победить, – угрюмо ответил Рук. – Не в нападении суть. Убийство сотни добрых аннурцев, так же, как вы, просто исполнявших свою работу, – самое малое здесь. Да, это ловушка, но расставлена она не на этих несчастных дурачков.
Он, как серпом, обмахнул взглядом солдат:
– Они лишь наживка.
Зеленые рубашки принялись боязливо оглядываться через плечо, будто ожидали увидеть в зарослях чудовище с окровавленными клыками.
– Нет, – ответил на их немой вопрос Рук. – Не станут они на нас нападать. Эти люди (здесь поработали люди, а не чудовища и не коварные боги из детских сказок) – эти люди никому из вас не навредят. Вы им нужны живыми и запуганными. Чего они от вас хотят? Чтобы вы вернулись в город и рассказали эту глупую историю. Чтобы рассказали друзьям, братьям, матерям, будто здесь побывало нечто; будто против солдат восстала сама дельта. Но все это ложь. Подделка.
– Кроме трупов, – не удержалась я. – Они-то взаправду мертвые.
– А фиалки? – заспорил один из стражников в пропитавшемся рвотой мундире.
Рук взглядом заткнул ему рот.
– Эти мифы знакомы всякому, кто вырос в Домбанге, – проворчал он. – Мы все их слышали. У половины из вас родители, вероятно, и сейчас прячут где-нибудь старых идолов, а деды и бабки до сих пор бормочут древние молитвы. Знаете почему?
Он изучал лица своих людей, одно за другим.
– Потому что они боятся. Заметьте себе: боги нашей дельты – не добрые боги. Наши мифы полны бурь и крови, яда и наводнений. У нас не рассказывают, как боги ходили среди людей, исцеляя больных и питая голодных. Люди Домбанга почитают древних богов, страшась, что их гнев может обрушиться на непокорных.
– Боги защищали город, – пробормотал кто-то. – Когда мы их забыли, нас завоевали аннурцы.
– Да, аннурцы завоевали город, – тихо согласился Рук. – И что было потом?
Он вопросительно развел руками, ожидая ответа. На меня даже не покосился, а я не могла оторвать от него глаз. Таким я его еще не видела. В Сиа я имела дело с кулачным бойцом и любителем музыки. Я знала, что он умеет удержать на себе внимание на ринге и вне его; что не хуже всякого отвечает ударом на удар, насмешкой на насмешку, но такое…
Увидев его на окровавленной палубе этой барки, я впервые поняла, почему Аннур сделал его командором – уж конечно, не за быстрый кулак. В нем было… понимаю, довольно смешно говорить так о потном обозленном солдате в жилете нараспашку, но в нем было величие. Другой на его месте задал бы подчиненным взбучку или унизительно высмеял.
А Рук смотрел им в глаза, встречая волну их страхов стеной своей воли. И ему верили. Я видела эту веру во множестве взглядов. Слушая Рука, они готовы были забыть все, чему их учили с детства, все нашептанные истории о могуществе Кем Анх. Я смотрела на него не без трепета.
– Я скажу вам, что принесло городу аннурское завоевание. Развитие, богатство, безопасность. – Рук подождал, не возразит ли кто; не возразили. – На домбангских рынках вы найдете товары из десятков городов. Если вас здесь ограбят, вы можете обратиться за возмещением в аннурский суд. Если в городе выгорает квартал, его отстраивают куда быстрее, чем в прошлые двести лет. Так почему же люди по-прежнему шепчутся о старых богах? Из страха. Эти мифы для того и выдумывали, чтобы запугать людей. А кому выгоден ваш страх?
Не дождавшись ответа, Рук покачал головой:
– Ясно, что не вам и не мне. Не рыбакам и не торговцам. Не купающимся в каналах ребятишкам. Я вам скажу, кому он выгоден: жрецам. Жрецам и жрицам, которые приносили прежде жертвы вымышленным богам, жили в прекрасных храмах, отбирали первый улов из ваших неводов и даже ваших детей забирали из дома – все во имя мифов. Аннур победил их, но они не забыли, чего лишились. Это… – Рук повел рукой, указывая на заваленную мертвецами палубу, на черепа с фиалками в пустых глазницах, – это их работа. Их попытка вернуть прошлое. У них нет ни доводов в свою пользу, ни политической или военной мощи. На их стороне только старые сказки – сказки про змей в горле и фиалки в глазницах. Эти сказки – их единственное оружие, да и те опасны, только если их повторять.